Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо
Так они несколько секунд стояли друг перед другом, глаза в глаза — два самца, старший из которых понял, что стареет, а младший — что скоро он будет сильнее. В этот момент они из отца и сына сделались соперниками.
Тут раздался немного сонный голос Одиль:
— Что у вас случилось? Что-то не так?
Квентин повернулся к матери и успокоил ее безмятежным тоном:
— Нет, мама, все в порядке. Ничего не случилось.
И снова он взял верх над отцом, который был озадачен тем, как изменился расклад сил, раздражен присутствием Евы и старался не пробудить подозрений у жены, поэтому просто понурился и смирился — хотя бы на время — со своим поражением.
Ева же издалека внимательно следила за тем, что у них происходит.
«Он созрел, — убедилась она, рассматривая Филиппа. — Скоро он явится ко мне в бешенстве, и ему придется объясниться».
Она собрала вещи. Теперь уже она подала знак Филиппу, чтобы он прошел с ней в бар.
И пока он туда направлялся, она попрощалась с тремя младшими Дантремонами и любезно улыбнулась Одиль.
Потом не торопясь прошла мимо Филиппа, потягивающего «Кровавую Мэри». Он прорычал:
— Ты что, теперь начала клеиться к детсадовцам?
— Твой сын очень хорош собой. И такой молоденький…
— Я тебе запрещаю играть в эти игры!
— Запрещаешь? А по какому праву?
— Да потому, что ты — моя любовница.
— Ага, так же, как и Фатима. И еще куча других…
При имени Фатимы Филипп вскинулся. В его глазах мелькнул страх.
— Слушай, Ева, в эти выходные я не смогу с тобой пообщаться. У нас очень много всего намечено. Мне не ускользнуть от семейных дел.
— Но все-таки придется…
— Ева!
— Тем более что я могу и сама пообщаться с твоей женой. Вспомни, как легко мне это удалось с детьми…
— Ева, оставь эти свои ухватки!
— И кто тут будет мне приказывать? Любовник Фатимы?
Он покорно потупился. Этот эгоист, позволяющий себе удовлетворять любые желания благодаря своим деньгам и распущенности, оказался просто трусом.
Ева развернулась к нему спиной и на ходу бросила:
— Виллу «Ракушка» знаешь? Моя подруга Клелия уступила мне ее на выходные. Я тебя жду.
После всего этого Ева почувствовала облегчение, вернулась к себе и провела два часа в ванной, где занялась пилингом, полезными масками и массажем.
В восемь она устроилась перед телевизором с ужином на подносе.
До половины одиннадцатого она с интересом смотрела передачу, где показывали молодых певцов, которые вырвались из безвестности и которых теперь прослушивало жюри из звезд эстрады. Она болела за каждого и много плакала — и от радости, и от разочарования.
Наконец в одиннадцать, устав от долгого сопереживания, она задумалась о своих собственных делах и начала нервничать. Даже подумала, не обидеться ли ей.
Но тут прозвенел звонок.
— Ага, ну все-таки.
Дребезжание звонка вернуло ей уверенность в себе. Чего она хочет от этого выяснения отношений с Филиппом? Чтобы он оставил свою Фатиму или чтобы выделил Еве больше денег? Может, и то и другое…
Она открыла дверь, и в вестибюль проскользнула какая-то тень.
— Закройте за мной, пожалуйста, чтобы меня не увидели.
Перед ней, весь в белом, неотразимый, стоял Квентин с букетом тюльпанов.
— Я сбежал из дома, чтобы снова увидеть вас.
14
Для них оргазм уже не был самоцелью. Закрыться в светлой комнате с целомудренными занавесками и оставаться там часами, обнявшись, обнаженными, в нежностях и расслабленности, понимая, что им ничто не угрожает, вдалеке от мужей, детей и житейских обязанностей, — это было их нежданное, тайное чудесное время.
И если сперва за их объятиями стояло желание, то в них оно полностью и воплощалось: им хотелось не заниматься любовью, им хотелось самой любви — дарить ее и получать в ответ. Чувственность была для них только предлогом — именно она заставила Ксавьеру как-то поцеловать Северину в закутке между дверями, а Северина увлекла Ксавьеру в свою спальню. Теперь, когда после ласк, трепета и поцелуев они стали ближе друг к другу, иногда они довольствовались тем, что просто днем валялись вместе в постели и разговаривали, прикасаясь друг к дружке, проваливаясь в многозначительные паузы, не обязательно добиваясь предельного физического наслаждения.
Северине нравилась такая близость; вообще она привыкла относиться к сексу как к спектаклю: положено было удовлетворить мужа и самой достигнуть оргазма — или как минимум изобразить его. Не эта ли обязательность оргазма так отравляет отношения мужчины и женщины? Она давит на них, и они чувствуют, что обязаны непременно его добиваться, так что источник живой, случайной, необязательной радости превращается в соревнование, в котором нужно победить. Когда Северина оказывалась в постели с Франсуа-Максимом, ей всегда бывало не по себе, и каждый раз после этого она сомневалась, все ли хорошо делала. Ее не так уж волновало, что сама она редко достигает оргазма: она подозревала, что не дает возможности получить его и партнеру. Ведь если она притворяется, то точно так же может притворяться и он… И хотя вполне очевидные признаки показывали, что он-то получает удовольствие, но неизвестно же, было ли оно достаточно сильным… достаточно продолжительным… В голове у нее вертелось слово «напряг». В юности она слышала от какого-то подростка, что для мужчины эякулировать — это «сбросить напряг». Этот образ и медицинская сторона вопроса запали ей в душу, и она никак не могла отделаться от этих мыслей; когда она, девственница, оказалась в постели с Франсуа-Максимом, увидев его твердый эрегированный член, она снова подумала об этом «напряге»; возбуждение мужа, потом его движения внутри ее показались ей судорожными, а его крик в конце и то, как он вдруг откинулся на подушки и немедленно забылся сном, подтвердили ей, что мужчина в сексе освобождается от мучений.
К заботе об удовлетворении желания добавлялись еще и тревоги о продолжении рода. Франсуа-Максим очень хотел стать отцом, главой большой семьи и не скрывал от нее этих устремлений; пока не родилась их старшая дочь, Северина не была уверена, что сможет осуществить его мечты, а после того, как родился Гийом, младший из их четверых детей, она уже стала опасаться, как бы случайно не возникло новой беременности. Теперь, наблюдая, как растет их потомство, она знала, что главные свои обязательства перед Франсуа-Максимом выполнила. Но вместо радости ее охватили новые страхи: останется ли она и дальше привлекательной для него? Не бросит ли он ее? Вдруг ее зрелое тело, которое скоро уже не сможет рожать детей, лишится для него очарования? Ей казалось, что для супругов, долго проживших вместе, совершенно нормально перестать испытывать влечение друг к другу, и во время каждого акта она боялась, что он окажется последним. Этот страх отвлекал ее, сбивал с толку, не давал расслабиться… В общем, за пятнадцать лет Северина ни разу не смогла подпустить мужа к своему обнаженному телу без внутреннего трепета.
