Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца
Соседка Оланны преподавала музыку, слушала джазовые пластинки на полной громкости, жарила нежные свиные отбивные и часто говорила о своем женихе, бросившем ее за неделю до свадьбы в Монтгомери, и о своем дяде, которого линчевали, когда она была маленькой. «Знаешь, что меня всегда поражало? — каждый раз спрашивала она Оланну. — Что культурные белые люди надели лучшие платья и шляпы ради такого зрелища — как белый вешает негра».
Эдна, тихонько смеясь, поправляла волосы — она распрямляла их горячими щипцами, и они отливали жирным блеском. Имя Оденигбо в беседах сначала не всплывало. Оланне приятно было общество человека, далекого от прежнего круга друзей. Но однажды Эдна, подпевая песне Билли Холидей, спросила: «За что ты его любишь?»
— Для любви, по-моему, не нужна причина.
— Еще как нужна.
— Ну, тогда сначала приходит любовь, а уж потом можно подумать о причинах. Просто когда я с ним, мне ничего другого не нужно. — Оланна сама поразилась этим словам, но они оказались настолько верны, что глаза обожгли слезы.
— Перестань лгать себе, будто у тебя все хорошо.
— Я не лгу себе, — возразила Оланна.
Жалобный хрипловатый голос Билли Холидей действовал ей на нервы. Оланна не предполагала, что ее видят насквозь, — была уверена, что смех ее звучит искренне и Эдна знать не знает, что она плачет, оставшись одна в квартире.
— Я не знаток мужчин, а тебе хорошо бы с кем-то поговорить. Может, со священником? В награду за все твои благотворительные поездки? — Эдна рассмеялась.
Шли дни. Оланна не раз садилась в машину и отправлялась в церковь Святого Петра, но с полпути поворачивала назад. И вот однажды она понеслась туда во весь дух, проскакивая «лежачих полицейских», не давая себе времени опомниться. Сидя на деревянной скамье в душном кабинете и остановив невидящий взгляд на картотечном ящике с надписью «Миряне», она рассказывала отцу Дамиану об Оденигбо.
— Он предал меня, причинил мне боль, и все равно он продолжает управлять моей жизнью.
Отец Дамиан оттянул воротничок, поправил очки, потер нос — мялся, не находя ответа.
— В прошлое воскресенье я не видел тебя в церкви, дочь моя.
Оланна сникла; он все-таки священник, и ответ у него на все один: ищите Господа. А ей хотелось, чтобы отец Дамиан оправдал ее, признал за ней право на жалость к себе, подтвердил, что она нравственно выше своего обидчика, заклеймил бы Оденигбо.
— Вы считаете, я должна чаще бывать в церкви?
— Да.
Оланна кивнула и взялась за сумочку, готовая встать и покинуть храм. Не стоило и приходить. Не стоило и рассчитывать, что этот круглолицый добровольный евнух в белых одеждах поймет ее чувства. Священник смотрел на Оланну, и глаза его за толстыми линзами очков казались огромными.
— Еще я считаю, что вы должны простить Оденигбо. — Отец Дамиан потянул за воротничок, будто тот душил его.
Оланна едва удержалась от презрительной гримасы. Слишком у него все просто. Такие ответы ей и самой известны.
— Ладно. — Оланна встала. — Спасибо.
— Не ради него, а ради тебя самой.
— Что? — Оланне пришлось опустить взгляд, чтобы посмотреть ему в глаза, — отец Дамиан остался сидеть.
— Не называй это прощением. Просто дай себе право на счастье. Быть несчастной — твой собственный выбор, а что ты будешь делать со своим несчастьем? Питаться им?
Оланна перевела взгляд на распятие над окном, на безмятежное лицо Христа в агонии и ничего не сказала.
Оденигбо пришел ни свет ни заря, Оланна не успела даже позавтракать. Она почуяла неладное еще до того, как открыла дверь и увидела его хмурое лицо.
— Что?! Что случилось? — Оланна ужаснулась мелькнувшей надежде, что его мать умерла.
— Амала беременна. — В голосе Оденигбо звучала нотка самоотверженности — таким голосом сообщают дурные вести, стараясь поддержать человека, на которого свалилось несчастье. — Только что приехала мама и сказала, что Амала ждет от меня ребенка.
Оланну разобрал смех. Она хохотала и хохотала и не могла остановиться, потому что все это — и нынешняя сцена, и события последних недель — вдруг показались ей немыслимыми.
— Позволь мне войти, нкем. Пожалуйста.
Оланна отступила от двери:
— Проходи.
Оденигбо присел на краешек стула, а у Оланны вдруг возникло ощущение, будто она кропотливо склеивала разбитую фарфоровую вазу, а та вновь разлетелась вдребезги, и обидней всего не то, что разбилась, а что склеивать с самого начала не было смысла.
— Нкем, прошу тебя, давай вместе искать выход, — пробормотал Оденигбо. — Как ты решишь, так и поступим. Только давай вместе.
Оланна сходила на кухню, выключила чайник. Вернувшись, села напротив Оденигбо.
— Говоришь, это случилось всего раз? Один раз — и она забеременела? С первого раза? — Оланна не собиралась повышать голос, но невольно перешла на крик.
Слишком уж невероятно: спьяну переспал с женщиной, и она забеременела, — так бывает только в кино.
— Это случилось всего один раз, — подтвердил Оденигбо. — Всего один.
— Понимаю. — Нет, ничего она не понимала. Рука чесалась дать ему пощечину — так самоуверенно подчеркнул он слово «один», словно никто не безгрешен и дело только в количестве измен, а не в самом факте измены.
— Я сказал маме, что отправлю Амалу в Энугу, к доктору Оконкво, а она в ответ — только через ее труп. Пусть, мол, Амала родит ребенка, а растить она будет сама. У Амалы есть жених, плотник из Ондо. — Оденигбо поднялся. — Мама все это задумала с самого начала. Теперь-то я понимаю, что она напоила меня до беспамятства и подослала Амалу. Такое чувство, будто меня против моей воли втянули во что-то чудовищное.
Оланна смерила его взглядом, от ореола курчавых волос до пальцев на ногах в кожаных сандалиях, и испугалась своего отвращения к любимому.
— Никто тебя ни во что не втягивал.
Оденигбо попытался ее обнять; Оланна стряхнула его руки и велела уйти. Закрыв за ним дверь, она стояла перед зеркалом в ванной и безжалостно стискивала свой живот. Боль напоминала ей о собственной никчемности, о том, что ребенка Оденигбо носит не она, а чужая женщина.
Эдна упорно тарабанила в дверь. Оланне пришлось встать и впустить соседку.
— Что с тобой? — спросила Эдна.
— У моего деда была присказка: все пукают — и ничего, а он пукнет — и обделается.
Шутка не удалась из-за слез в голосе.
— Что случилось, Оланна?
— Девица, с которой он переспал, беременна.
— А ты при чем?
Оланна нахмурилась: то есть как — при чем?
— Возьми себя в руки. Думаешь, он тоже слезы льет дни и ночи напролет? Когда тот подлец в Монтгомери бросил меня, я пыталась покончить с собой, а он… знаешь, чем он был занят? Умотал в Луизиану развлекаться — играл в ансамбле. Взгляни на себя, Оланна. Ты красавица, добрейшая душа. Почему тебе для счастья нужно так много вне тебя? Разве одной себя недостаточно? Хватит быть размазней!
