Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца
Летела она с остановкой в Лагосе, и, когда сидела в зале ожидания, мимо прошла высокая худая женщина. Оланна вскочила и чуть было не крикнула: «Кайнене!» — но поняла, что обозналась. Кожа у незнакомки была светлее, чем у Кайнене, и вдобавок Кайнене никогда не надела бы красную блузку с зеленой юбкой. А жаль, что это не Кайнене. Сели бы рядышком, и Оланна пожаловалась бы сестре на Оденигбо, а Кайнене нашла бы меткие, едкие и притом утешительные слова…
Аризе пришла в ярость, выслушав рассказ Оланны.
— Скотина из Аббы! Отсохни его блудливый член! Да разве он не понимает, что каждое утро должен на коленях благодарить Бога, что ты соизволила на него взглянуть? — бушевала она, успевая демонстрировать Оланне эскизы пышных свадебных нарядов. Ннакванзе все же сделал ей предложение. Оланна разглядывала наброски. Все казались безвкусными, но поддержка Аризе так ее тронула, что она, ткнув в один из рисунков, шепнула: «О така, очень красиво. Прелесть!»
Тетя Ифека завела речь об Оденигбо лишь спустя несколько дней. Они с Оланной сидели на веранде, солнце палило, и железная кровля потрескивала, будто стонала. И все же здесь было прохладнее, чем в дымной кухне, где стряпали сразу три соседки. Оланна обмахивалась рогожкой из рафии. У ворот остановились две женщины; одна кричала на игбо: «А я говорю, отдашь мне деньги сегодня! Не завтра, а сегодня! Ты все слышала?» Другая смотрела на нее умоляюще.
— Как настроение? — спросила тетя Ифека. Она толкла в ступке бобы.
— Хорошо, тетя. Здесь, у вас, мне всегда хорошо.
Тетя Ифека достала из бобовой кашицы черного жучка. Ее молчание располагало к откровенности.
— Отложу-ка я свой курс в Нсукке и поживу здесь, в Кано, — сказала Оланна. — Я могла бы преподавать у вас в институте.
— Мда. Нет. — Тетя Ифека прервала работу. — Поезжай в Нсукку.
— Не могу я вернуться к нему в дом, тетушка.
— Об этом речи нет. Я говорю, возвращайся в Нсукку. У тебя там квартира и работа, так? Оденигбо поступил как все мужчины: едва ты за порог — он давай совать член куда попало. Но ведь никто не умер!
Оланна опустила рогожку, и голова сразу взмокла.
— Когда мы с твоим дядей поженились, я сперва боялась, что его женщины на стороне выживут меня из дому. А теперь знаю: что бы он ни делал, моя жизнь не изменится. Она изменится, только если я захочу.
— Как это, тетушка?
— Теперь он стал очень осторожен — понял, что я уже не боюсь. Я ему сказала: «Только посмей меня опозорить — отрежу змею у тебя промеж ног!»
Тетя Ифека продолжила толочь бобы, а образ их брака, всегда существовавший в голове у Оланны, расползался по швам.
— Никогда не веди себя так, будто мужчина — хозяин твоей жизни! Слышишь? Ты сама хозяйка своей жизни, soso gi.[70] В субботу ты вернешься домой. А я поскорей приготовлю тебе в дорогу абачу.[71]
Тетя Ифека попробовала и тут же сплюнула бобовую кашицу.
В субботу Оланна уехала. В самолете напротив нее, через проход, сидел красивый парень в шерстяном костюме-тройке. Такой темной атласной кожи Оланна ни у кого еще не видела. Оланна еще раньше заметила его: он не спускал с нее глаз, пока ждали самолет, во время посадки помог Оланне нести чемодан, а чуть погодя попросил у стюардессы разрешения сесть с Оланной рядом, в свободное кресло. Протянул ей газету: «Не хотите ли почитать?» На среднем пальце блестел перстень с большим опалом.
— Спасибо. — Оланна взяла газету, пролистала, чувствуя на себе его взгляд и догадываясь, что газета — лишь повод завести разговор. А что, если он ей понравится? Вдруг с обоими случится нечто безумное, волшебное и, когда самолет приземлится, они возьмутся за руки и пойдут в новую, светлую жизнь?
— В Лагосском университете сняли проректора — игбо, — сообщил сосед Оланны. — Зачем, спрашивается, в Лагосе проректор-игбо? — продолжал он и, когда Оланна чуть улыбнулась в знак того, что слушает, добавил: — Хуже всего, что игбо норовят всю страну прибрать к рукам. Всю страну. Все магазины скупили, весь чиновничий аппарат у них в руках, даже полиция. Если тебя арестуют, скажи keda — и тебя отпустят.
— Kedu, — тихо поправила Оланна. — На нашем языке это значит «Как дела?».
— Вы игбо? — недоверчиво спросил он.
— Да.
— По лицу я вас принял за фулани. — В его голосе прозвучала обида. Буркнув что-то вроде извинения, он отвернулся и полез в портфель.
Знал бы этот противник игбо, что его предвзятость пробудила в ней новые надежды. Ни к чему быть оскорбленной женщиной, чей мужчина переспал с деревенской девчонкой. Можно быть, к примеру, женщиной — фулани и высмеивать игбо с симпатичным незнакомцем. Она хозяйка своей жизни. Она может стать кем угодно.
Оланна наняла грузовик и отправилась к Оденигбо забирать вещи. Угву ходил за ней по пятам, пока она укладывала книги и указывала шоферу, что брать.
— У Хозяина такой вид, мэм, будто он каждую ночь плачет, — сказал ей по-английски Угву.
— Положи мой блендер в коробку, — велела Оланна; слово «мой» прозвучало странно: блендер всегда был просто блендером, без намека на владельца.
— Да, мэм. — Угву принес из кухни коробку. Держал он ее неуверенно. — Мэм, пожалуйста, простите Хозяина.
Оланна взглянула на Угву. Он знал; он видел, что эта женщина спала в хозяйской постели; он тоже предал ее.
— Отнеси мой блендер в машину. Osiso![72]
— Да, мэм. — Угву повернулся к двери.
— Гости все так же приходят по вечерам? — бросила ему в спину Оланна.
— Без вас уже не то, мэм.
— Но ведь приходят?
— Да.
— И Хозяин играет в теннис, ездит в клуб?
— Да.
— Хорошо.
Ничего хорошего. Оланна мечтала услышать, что прежняя жизнь стала для Оденигбо невыносимой.
Когда он заходил к ней, Оланна старалась не огорчаться при виде его спокойствия. Стояла в дверях, произносила общие фразы. Ее уязвляла его непринужденная говорливость, небрежный тон: «Ты ведь знаешь, я всегда буду любить только тебя, нкем» — словно был уверен, что со временем все станет по-старому. Не нравились ей и ухаживания других мужчин. Их внимание огорчало Оланну, ведь это подразумевало, что между нею и Оденигбо все кончено. Впрочем, предаваться тоске было некогда: она подыскивала новый материал для лекций, читала новые книги, покупала новые пластинки. Стала секретарем благотворительного общества и ездила по деревням, раздавая продукты, а потом писала протоколы заседаний. Она лелеяла циннии в садике перед домом и дружбу с соседкой, чернокожей американкой Эдной Уэйлер. Ей нравился тихий мягкий смех Эдны.
