Умберто Эко - Таинственное пламя царицы Лоаны
Те поцелуи обязательно были редкими — потому что всякий раз в интересный момент Диану обязательно что-нибудь уволакивало прочь, по недоразумению, по проискам коварного соперника иль по иной превратности судьбы, которая немилосердна к очаровательной заграничной путешественнице, а сам Фантом не был способен удержать ее, не мог назвать ее своей супругой, будучи связан какою-то древней клятвой и обречен служению: оборонять население бенгальских джунглей от вылазок индийских пиратов и бесчинств белых колонизаторов.
Примечание к рисунку[275]
Так-то в параллель с рисунками и с куплетами, где описывалось, как усмиряют диких злонравных абиссинцев, я наблюдал за героем, который жил по-братски бок о бок с пигмеями Бандар и с ними бок о бок сражался против агрессивных и жадных белых. Шаман Гуран был образованней и умнее бледнолицых мозгляков, в изгнании которых он участвовал не в качестве наемника, а в роли полноправного партнера, члена отряда доброкачественных справедливцев. В других героях я находил меньше революционности (если сейчас верно восстанавливаю свой политический рост в давнем отрочестве). Волшебник Мандрейк, к примеру сказать, эксплуатировал чернокожего раба Лотаря. Хотя они и были на дружеской ноге, но все-таки тот был не более чем телохранителем и слугой. Однако, что приятно, Мандрейк, заколдовывавший врагов и превращавший их пистолеты в бананы, был из приличного общества, без всяких там черных и красных мундиров, и был безукоризненно одет в цилиндр и фрак. Из приличного же общества был «Тайный агент X 9», шпионивший не за идейными врагами, а за преступниками и за баронами-грабителями, защищавший интересы налогоплательщиков, в макинтоше, пиджаке, при галстуке, с маленьким неброским пистолетиком в кармане (той модели, которая смотрится элегантно даже в руках блондинок в муаровых платьях с перьевыми воротниками, с безупречным всегда свежайшим макияжем).
Это был особый неизведанный мир, страшно вредный, надо сказать, для языка, губительный для правильной литературной речи, которую школа любыми возможными путями во мне насаждала. Да, в этих комиксах переводы с английского были топорными до карикатурности: «Это королевство Саки… Если я не ошибаюсь, мы можем найти Саки подглядывающим…» Ну и что. Тем не менее в этих безграмотных альбомах жили персонажи, не похожие на героев официальной культуры, и, может быть, благодаря тем аляповатым картинкам (неотразимым!) я причастился неклишированного представления о Добре и Зле.
Но и это было не все. После этого я приник к целому выводку «Золотых альбомов» с первыми «Мышатами» («Тороlinо»), действовавшими в таких городских пейзажах, которые никак не могли быть мне знакомы (не знаю, впрочем, умел ли я разбираться в том малолетнем возрасте — небольшой городок ли на картинках или же американский мегаполис): «Микки, помощник сантехника» («The Plumber's Helper») с участием неописуемо безумного водопроводчика Джо Пайпера. «Микки-Маус и горилла Спектор», «Микки-Маус и охота за сокровищем», «Микки и семь привидений» и вот, наконец, «Микки и клад коровы Кларабеллы» («Mickey Mouse in Races for Riches»). Вот он, наконец, прототип миланского факсимильного издания, но оригинал, как я и помню, отпечатан совсем другими красками — в охре и коричневом цвете. Дальше альбомчик «Микки-Маус и Иностранный легион» — не потому чтобы Микки был солдафоном или головорезом, а потому что по велению гражданского долга, дабы противостоять международному шпионажу, он завербовался в Иностранный легион, где его ждали ужасные опасности, в первую очередь — по милости свирепых Триггера Хокса (Trigger Hawkes) и Одноногого Пита (Peg-leg Pete).
Самый затрепанный альбом — «Газетчик Микки-Маус». Как сумела при фашизме проскочить в печать эта вещица на тему о свободе печати? Наверное, цензоры не отреагировали на сказочку о животных, сочтя ее нереалистичной, а следственно и неопасной. Где же я слышал: «Это печать, дорогой мой, это ее сила, слышишь. Против нее ты ничего поделать не можешь»[276]… Нет, это уже через много лет. В любом случае Мышка Микки подручными средствами сумел соорудить собственную газету — «Эхо мира», не беда, что первый номер вышел с кошмарными типографскими ляпсусами. Однако Микки не тушуется и продолжает бестрепетно публиковать all the news that's fit to print,[277] хотя беспардонные гангстеры и коррумпированные политики и суют ему палки в колеса. Что я мог слышать до той поры (ничего!) о независимой печати, которая сильнее любой цензуры?
Я узнал много полезного о собственной раздвоенности в период отрочества, пролистывая эти учебники и комиксы. Не иначе как из комиксов выстраивалась, очень даже непросто и неоднолинейно, моя гражданская личность. Именно поэтому, конечно, я тайно хранил черепки этих доисторических древностей даже и после войны, уже после того как в руки мне попали (от американских солдат) выпуски тамошних газет с напечатанными в цветных красках воскресными приложениями о таких героях, как Лил Абнер и Дик Трейси.[278] Полагаю, что наши издатели до войны не осмеливались печатать их в основном из-за рисунков, вызывающе модернистских (типичное — как выражались нацисты — дегенеративное искусство).
Взрастая годами и умом, я, вероятно, воспринял Пикассо через посредство Дика Трейси.
А через чье же еще. Не через доисторические же мои чтения. Разве что, может, через Гордона… Наши издатели заимствовали изобралсения из американских оригиналов, естественно даже и не думая платить за авторские права, и печатали притом прескверно, с размазанными линиями и сомнительными цветовыми сочетаниями. А уж после запрета на «враждебный» идейный импорт вообще пошла вакханалия, стараниями местных рисовальщиков переодели Фантома из красных в зеленые штаны и грубовато переименовали. И это был удел всех гордо-одиноких героев, призванных сражаться с межпланетным пантеоном в журнальчике «Аввентурозо». Эти новые герои были сплошь нарисованы как попало, хотя в общем и целом симпатичны: рослый Дик Фульмине («Молния») с волевым муссолиниевским подбородком, задающий трепку, со звоном оплеух, разбойникам явно неарийского пошиба — негру Замбо, южноамериканцу Баррейре и даже вконец омефистофеленному, злокозненному Мандрейку, переименованному во Флаттавиона, каковое имя намекало на неназванный, но вредоносный этнос, и облик этого бывшего франта в итальянской переделке стал жутко неказист: вместо фрака американского мага преступник получил мятую шляпчонку и какую-то слободскую поддевку.
