Жильбер Синуэ - Мальчик из Брюгге
Обзор книги Жильбер Синуэ - Мальчик из Брюгге
Жильбер СИНУЭ
МАЛЬЧИК ИЗ БРЮГГЕ
То, о чем я успел тебе рассказать…
ГЛАВА 1
Флоренция, июнь 1441 года
Усилилась жара, свирепствовавшая над Тосканой с начала лета. Казалось, что от пьяцца делла Синьория до собора Санта-Мария дель Фьоре движешься в густой, пышущей жаром мари. Даже колокольня будто осела, словно начиная плавиться, и ее облицовка из зеленого и розового мрамора уже выглядела одноцветной; горячее солнце перемешало краски, словно в яичнице-болтунье.
Стоя на коленях перед дверью, ведущей в баптистерий[1] Сан-Джованни, Лоренцо Гиберти, чей лоб блестел от пота, наложил последний листик позолоты на профиль Каина.
Несмотря на почтенный возраст — шестьдесят три года, — в движениях его руки не чувствовалось слабости. Рука была тверда, как и сорок лет назад, когда он соревновался с известнейшими художниками города.
Неукоснительное правило требовало, чтобы законченное произведение в точности повторяло первоначальную дверь, изготовленную три четверти века назад другим скульптором, Андреа да Понтедера, а весь ансамбль, как и тогда, был составлен из двадцати восьми панно. Результат превзошел ожидания комиссии экспертов. Гиберти выиграл конкурс и завоевал право сделать вторую бронзовую дверь для того же баптистерия.
За двадцать лет Лоренцо создал шедевр, и вся Флоренция воздала хвалу его гению.
Сегодня он знал, что истинным шедевром, венцом его жизни золотых дел мастера и скульптора должна стать эта третья дверь в глубине Санта-Мария дель Фьоре. Семнадцать лет он работал над ней. Единственным желанием Лоренцо было, чтобы смерть дала ему отсрочку, необходимую для завершения самого значительного его произведения. И все же одному Богу известно, доказал ли он до этого свою исключительную способность к творческому созиданию. Лоренцо мог не хвастаясь утверждать: «Мало найдется значительного в нашей стране, к чему я ни приложил бы руку, создавая или руководя работами».
И как всегда, критиков нашлось предостаточно. Не возвратил ли он жизнь бронзе, такому дорогому материалу античности, которую до сих пор использовали для мелких поделок? А античность, в свою очередь, не несла ли на себе в глазах глупцов отпечаток язычества? Складки одежды его святого Матфея вызвали много резких замечаний. Лица, выгравированные им здесь, вызвали негодующие вопли разъяренных девственниц только потому, что Лоренцо придал им симметричность, свойственную античной композиции.
Как убедить закоснелые умы, что все источники знания существовали в Древнем Риме, в Древней Греции и не было ничего богохульного в желании вытащить на свет мирские скульптуры и восстановить писания Плиния, Платона, Апулея, Сенеки? Как объяснить им, что настало время обновить язык скульптуры, покончить с присущей ей экспрессией, такой манерной и тяжеловесной?
Лоренцо встал, в последний раз осмотрел лицо Каина. Удовлетворенный, сделал знак своим ученикам, что пора передохнуть. Он смотрел, как они веселятся на Соборной площади, и по странной ассоциации идей вспомнил об удивительном предмете, который увидел накануне, ужиная у своего друга Микелоццо: «astrolabium», или «ловец звезд», — прибор, позволяющий определить высоту звезды. Уверенной, спокойной надеждой наполнилось сердце Лоренцо. Этим молодым людям, разбегающимся по улицам Флоренции, и в голову не пришло бы, что на свете существуют «ловцы звезд», тех звезд, о которых заведомо известно, что они мертвы, тогда как они никогда не переставали скрытно пульсировать.
Лоренцо утер платком лысину и направился к таверне «Орсо».
— Синьор Гиберти!
К нему быстрыми шагами приближался юноша лет пятнадцати. Лоренцо он не был знаком.
— Ведь вы синьор Гиберти?
Лоренцо подтвердил.
— Меня прислал маэстро Донателло.
— Донато? Я думал, он в Лукке.
— Он вернулся, поручил мне передать вам, что ждет вас в своей мастерской.
— Прекрасно. Скажи ему, я с радостью навещу его, но сначала пообедаю.
Юноша стоял против света, который слепил глаза. Поэтому Лоренцо не сразу уловил смысл того, что произошло.
В тот момент, когда он собирался войти в таверну, юноша покачнулся и попытался уцепиться за его руку. Гиберти раздраженно передернулся. Он не терпел фамильярности, считая ее свидетельством отсутствия уважения, и отшатнулся. Его собеседник тяжело осел на пол, с глухим стуком ударившись лбом о каменную плиту. Лоренцо озадаченно застыл на месте, не зная, как поступить. В итоге он решил помочь юноше подняться и, коснувшись его, увидел кип-жал, вонзившийся тому между лопаток и мерцающий, словно головня. Вертикально. Вокруг лезвия, засевшего в теле, уже расплывался красный круг.
Побледнев, Гиберти бросил растерянный взгляд на площадь и заметил фигуру, бегущую в направлении Арно. Сумасшедший, что ли?
Их сразу окружили любопытные. Один из них, которого Лоренцо видел словно в тумане, встал на колени около лежавшего юноши. Мужчина, очевидно, аптекарь, осмотрел рану, пощупал пульс на горле и удрученно произнес:
— Мертв… — И, серьезно глядя на мастера, добавил: — Вам здорово повезло, синьор Гиберти.
— Почему?
— Я был свидетелем всей сцены: метили в вас. Не в него.
Брюгге[2], в тот же день
Запах дымящегося масла отравлял дом. Приносимый ветерком из палисадника, он проникал повсюду, разъедая ноздри.
Служанка в отутюженном платке, завязанном под подбородком, и с деревянным ведром в руке выбежала из дома, сердито крича на Яна:
— Я никогда не привыкну к этой вони!
Стоя возле непонятного приспособления, напоминающего котел, тринадцатилетний мальчишка глубокомысленно заметил:
— Представь, я тоже! Неужели ты думаешь, что мне доставляет удовольствие вдыхать эту дрянь и пачкать руки в липкой жиже!
Служанка тряслась от возмущения.
— К чему столько возни, чтобы нарисовать обычную картину? Для чего так разогревать льняное масло?
Ян едва не задохнулся от негодования:
— Обычную? Ты считаешь картины мэтра Ван Эйка обычными?
— В конце концов, это всего лишь картины. Как бы красивы они ни были, они не заслуживают того, чтобы ради них травились этой вонью.
— А ты хотела бы, чтобы мэтр использовал мочу или кровь молодого козла?
— Глупости!
— Нет, не глупости! Этими веществами древние художники связывали краски. Я читал.
— Ты! С тех пор как мэтр научил тебя читать, ты принимаешь все написанное за слова Евангелия.
— Не гневайся, но это так. Я даже нашел один рецепт, составленный на основе истолченных пчел, смешанных с известью.
— Какая мерзость! — поморщилась Кателина.
Ян невольно улыбнулся. Напрасно она бушевала; ее перламутровые, почти розовые, щеки, круглое, как полная луна, лицо, золотистые волосы, подоткнутые под платок или бархатный чепчик, лучились добродушием. Да и что Ян мог испытывать к ней, кроме бесконечной нежности? Ведь это она заботливо стелила ему постель, поправляла сползшее одеяло, просиживала около его кровати целые ночи, когда он болел, всегда готова была встать неприступной стеной между ним и горестями мира. Такое лицо могло быть — Ян был в этом уверен — только у матери, которой он не знал.
— Берегись! Масло сейчас загорится!
Ян отскочил.
— А, ч-черт! Мэтр рассердится.
Он вытер о штаны измазанные маслом пальцы и бросился к кучке старых тиковых лент, которыми быстро обмотал ладони.
— Что ты делаешь? Ты с ума сошел?
Не слушая ее, не обращая внимания на языки пламени, вздымающиеся к небу, он подбежал к котлу, схватил за ручки тигель с бурлящим маслом и с трудом поставил его на траву.
— Рехнулся! Ты мог обжечься!
— Действительно мог…
— Тебе известно, чем кончаются все эти выходки?! — И решительным тоном Кателина добавила: — Я пойду и обо всем расскажу Ван Эйку!
Идти ей не пришлось. Художник уже спустился в палисадник и направился к ним, держа в руке ковш.
— Позвольте вам заявить, — бросилась в атаку Кателина, — если хотите гореть в аду, не рассчитывайте на меня; я за вами не пойду. Когда-нибудь вы подожжете дом!
Ван Эйк захохотал, словно она несла вздор.
— Ну-ну, сохраняйте хладнокровие. В худшем случае сгорят только мои работы. Ведь это всего лишь картины…
Служанка покраснела. Она сердито вскинула ведро на плечо и пошла к дому.
— Sic transit gloria mundi[3]… — с ученым видом пробор мотал художник.
Он опустился коленями на траву и внимательно рассмотрел масло.
— Очень хорошо, Ян. Плотность мне кажется подходящей. Подождем, пока дым развеется и жидкость охладится.
Мальчик кивнул и с беспокойством взглянул на Ван Эйка. Никогда еще он не видел у него такого осунувшегося лица. Темные круги под глазами и загар были следами его недавнего путешествия в Португалию. Особенно выделялись бороздка на щеке и впадинка под скулой. Понятно, что в шестьдесят лет выносливость уже не та… Сердце невольно сжалось.