Карлос Сафон - Узник Неба
Исаак недоверчиво взирал на нас.
— Поверьте, что наши источники заслуживают доверия, — подтвердил Фермин.
— Могу вам поклясться, что Давид Мартин сидел на том самом стуле, на котором расположились вы, Семпере. И мы с ним немного побеседовали.
— Вы уверены, Исаак?
— Я уверен в этом, как ни в чем более, — серьезно отвечал хранитель. — Встреча с ним запомнилась мне очень хорошо, потому что до того уже несколько лет мы с Мартином не виделись. Он выглядел измученным и больным.
— Вы не можете назвать приблизительно дату, когда он приходил?
— Могу назвать совершенно точно. Это была последняя ночь 1940 года, новогодняя ночь. И тогда я видел его в последний раз.
Мы с Фермином погрузились в вычисления.
— Значит, то, о чем Ханурик рассказывал Бриансу, оказалось правдой. В ночь, когда Вальс приказал отвезти Мартина в особняк около парка Гуэль и прикончить его там… Ханурик признавался, что подслушал, как конвоиры между собой обсуждали какое-то чрезвычайное происшествие… Будто в заброшенном доме был кто-то еще… Некто, не позволивший убить Мартина… — фантазировал я.
Исаак в замешательстве слушал мои разглагольствования.
— О чем вы оба ведете речь? Кому понадобилось убивать Мартина?
— Это длинная история, — дипломатично ответил Фермин. — С километровыми примечаниями.
— Тешу себя надеждой, что однажды вы мне ее расскажете…
— Как вам показалось, Исаак, Мартин был в здравом уме? — спросил я.
Исаак пожал плечами:
— В случае с Мартином это всегда было трудно понять… У этого человека была истерзанная душа. Когда он собрался уходить, я попросил позволения проводить его до поезда, но он меня заверил, что на улице его дожидается машина.
— Машина?
— «Мерседес-бенц», ни много ни мало. Автомобиль принадлежал кому-то, кого Мартин именовал Патроном и кто вроде бы ждал его у дверей. Но когда я вышел вместе с Мартином на крыльцо, то не увидел ни машины, ни патрона, никого и ничего…
— Не поймите превратно, шеф, но ведь приближался Новый год, и вы наверняка пребывали в праздничном настроении по такому случаю. Не могло получиться так, что вы капельку переборщили с игристым и столовым вином, и, оглушенный рождественскими гимнами и высоким содержанием сахара в нуге из Хихона, вообразили всю сцену? — поинтересовался Фермин.
— На обвинение в злоупотреблении игристым отвечу, что я пью только газировку. А единственное пойло, имеющееся в моем распоряжении, — это бутылочка с перекисью водорода, — с достоинством возразил Исаак, не выказывая обиды.
— Прошу простить мои сомнения. Я всего лишь соблюдал необходимые формальности.
— Я догадываюсь. Но поверьте, что Мартин был не более мертв, чем вы или я, если только меня не навестило привидение. А предположение, что ко мне явился призрак, я решительно отвергаю, поскольку у Мартина кровоточило ухо и лихорадочно дрожали руки, не считая того обстоятельства, что он умял весь мой запас сахара.
— А Мартин не объяснил, с какой целью он к вам пришел спустя столько лет?
Исаак кивнул:
— Он сказал, что хочет оставить кое-что на хранение, предупредив, что заберет свое имущество, как только сможет. Сам лично или пришлет доверенного человека…
— И что он вам оставил?
— Сверток, упакованный в бумагу и перевязанный бечевкой. Я не знаю, что в нем.
Я с трудом проглотил комок в горле.
— И сверток до сих пор у вас? — спросил я севшим голосом.
8
Сверток, извлеченный со дна шкафа, лежал на письменном столе Исаака, подернутый тонким слоем пыли. Едва я коснулся его пальцами, как пыль легким облаком взмыла в воздух, переливаясь в лучах светильника в руках Исаака. Хранитель стоял рядом с левой стороны. Фермин, прикрывавший меня с правого фланга, раскрыл свой складной перочинный нож и протянул его мне. Мы посмотрели друг на друга.
— С Богом, — напутствовал Фермин.
Я поддел лезвием бечевку, которой был обмотан сверток из грубой оберточной бумаги, и перерезал ее. С величайшей осторожностью я разворачивал упаковочную бумагу, открывая содержимое свертка. Это оказалась рукопись. Толстая рукопись с замусоленными страницами, запятнанными каплями воска и крови. Заглавие на титульном листе было выведено чудовищным почерком:
— Книга, которую он писал в заточении в башне, — пробормотал я. — Наверное, Ханурик ее спас.
— В свертке есть еще что-то, — подсказал Фермин.
Из-под манускрипта выглядывал уголок пергамента. Потянув за него, я вытащил конверт, запечатанный алым сургучом с оттиском фигурки ангела. На конверте красными чернилами пламенело одно-единственное слово:
У меня похолодели руки. Исаак, наблюдавший за действием со смешанным чувством изумления и смущения, незаметно отступил к двери. Фермин последовал за ним.
— Даниель, — негромко окликнул меня друг, — мы оставляем вас, чтобы не стоять над душой и чтобы вы могли спокойно и без свидетелей вскрыть конверт…
Я слушал, как удаляются их неспешные шаги, и даже уловил начало разговора.
— Кстати, шеф, от волнения я забыл упомянуть, что перед тем, как войти к вам, невольно подслушал, как вы изъявляли желание выйти в отставку и покинуть свой пост.
— Верно. Я уже очень много лет нахожусь здесь, Фермин. А в чем дело?
— Видите ли, я понимаю, что мы знакомы совсем недолго и все такое, но, может, вас заинтересует…
Голоса Фермина с Исааком поглотило эхо лабиринта Кладбища Забытых Книг. Оставшись в одиночестве, я сломал алую сургучную печать. В конверте лежал один сложенный лист бумаги цвета охры. Я развернул его и начал читать.
«Барселона, 31 декабря 1940 года.
Дорогой Даниель!
Я пишу эти строки в надежде и уверенности, что однажды ты найдешь это место — Кладбище Забытых Книг. То самое место, которое полностью перевернуло мою жизнь, как перевернет оно и твою, в чем я нисколько не сомневаюсь. Та же надежда внушает мне веру, что к тому времени, когда меня уже здесь не будет, возможно, кто-нибудь расскажет тебе обо мне и о дружбе, связывавшей меня с твоей матерью. Я понимаю, что, если ты прочтешь это письмо, тобой овладеют сомнения и возникнет немало вопросов. Некоторые ответы ты найдешь на страницах рукописи, где я попытался изложить историю своей жизни так, как помню ее. Ибо я осознаю, что дни моего рассудка сочтены, и нередко я в состоянии воскресить в памяти лишь то, чего не было.
Знаю я и о том, что ты получишь это письмо тогда, когда время почти сотрет следы прошлого. И я предвижу, что душу твою заполонят подозрения, а если правда о последних днях твоей матери дойдет до тебя, ты разделишь со мной гнев и горечь и жажду мести. Говорят, мудрости и справедливости свойственно великодушно прощать. Но я не сомневаюсь, что не смогу простить никогда. И до последнего дыхания, до последней своей минуты я готов мстить за смерть Исабеллы. Таков мой жребий. Но у тебя иная судьба.
