Лори Нелсон Спилман - Жизненный план
— Ребенок недоношенный, легкие до конца не развиты. Пока она не сможет дышать самостоятельно, будет находиться в специальном кувезе. — Врач замолкает и качает головой. — Учитывая все обстоятельства, это просто чудо, что она жива.
Я закрываю рот ладонью и плачу. Чудо произошло. Я должна сказать об этом Джин, но сейчас не время.
— Мы можем увидеть Санкиту?
— Ее переводят в отделение интенсивной терапии. Пока вы дойдете, ее уже перевезут.
— Интенсивной терапии? — Я пытливо вглядываюсь в лицо врача. — С ней ведь все будет хорошо, правда, доктор?
Доктор О'Коннер слабо улыбается:
— Если уж мы стали свидетелями одного чуда, почему не надеяться еще на одно.
Мы с Джин едем, кажется, в самом медленном на свете лифте на пятый этаж.
— Давай же. — От нетерпения я силой давлю на кнопку.
— Вам лучше смириться.
Горечь в голосе Джин заставляет меня вздрогнуть и повернуться к ней. В ярком свете больничного лифта каждая морщинка на ее лице видна особенно четко. Черные глаза смотрят на меня не моргая.
— Санкита умирает. Ее дочь вот-вот умрет.
Я отворачиваюсь и смотрю на кнопки с номерами этажей.
— Может, все еще обойдется, — шепчу я и прижимаюсь к стене, обхватив руками голову. — Я не могу… Не хочу. — Из глаз льются слезы бессилия.
Джин поднимает голову и смотрит на табло под потолком.
— Я предупреждала ее, что вы можете не захотеть растить ребенка-полукровку.
Меня словно пронзает электрический разряд. Я чувствую его силу всеми нервными окончаниями.
— Цвет ее кожи совершенно ни при чем, вам ясно? Ни при чем! Для меня большая честь уже то, что Санкита думала о том, чтобы доверить мне ребенка. — Я сжимаю пальцами горло, мне кажется, я задыхаюсь. — Но Санкита будет жить. Они обе будут жить.
* * *Шторки у кровати Санкиты задернуты, жалюзи опущены, и в палате мигает лишь свет приборов с бесконечными трубками и проводами. Она спит, приоткрыт рот, и временами судорожно глотает воздух. Отекшее лицо раздуто, словно волдырь, готовый вот-вот лопнуть. Веки потемнели, будто их измазали углем. Я беру Санкиту за руку и убираю волосы с кажущегося безжизненным лица.
— Мы здесь, милая моя. Отдыхай.
Джин суетится, поправляя одеяло и подушки. Через несколько минут она, обессилев, становится рядом и смотрит на Санкиту.
— Езжайте домой, — шепчу я. — Мы уже ничем не можем помочь. Я позвоню, если она придет в себя.
Мисс Джин смотрит на часы.
— Мне надо возвращаться в приют, но прежде следует проверить, как там малышка. Идите, я побуду пока с Санкитой.
От детского «инкубатора» меня отделяют стеклянные двойные двери. Я подхожу к симпатичной медсестре за стойкой.
— Чем могу помочь? — улыбается она мне.
— Я хотела бы увидеть… — я замолкаю, осознав, что у девочки еще даже нет имени, — дочь Санкиты Белл.
Медсестра смотрит так, словно никогда не слышала имени Санкиты Белл, но затем кивает:
— Она только что поступила, верно? Бездомная?
К горлу подкатывает тошнота. Рожденному меньше часа назад младенцу уже навесили ярлык.
— Да, Санкита Белл, — с трудом лепечу я.
Девушка берет трубку телефона, и буквально через минуту появляется черноволосая женщина с папкой в руках. Ее хирургический костюм украшен лицами героев мультфильмов Диснея.
— Добрый день. Я Морин Марбл. А вы кто? — интересуется она, открывая папку.
— Брет Боулингер. Учительница Санкиты.
Женщина пробегает глазами что-то написанное на листе.
— А, да. Санкита указала вас как попечителя. Пройдемте в кабинет.
Раздается резкий звук, и тяжелая дверь распахивается. Я иду за Морин Марбл по ярко освещенному коридору.
— У нас девять палат для новорожденных, в каждой по восемь детей. Дочь Санкиты в палате номер семь.
Я вхожу в просторную комнату и вижу пожилую пару, разглядывающую в люльке, вероятно, внука или внучку.
Передо мной восемь кувезов, на некоторых яркие таблички с именами. «Исаак». «Кейтлин». «Тейлор». Я замечаю несколько семейных фотографий на прозрачных стенках и вязаные детские одеяльца — явно не собственность больницы.
Морин указывает на одиноко стоящий в углу кувез, не украшенный заботливыми и любящими руками.
— Вот она.
Подхожу и разглядываю табличку: «Девочка». Жмурюсь от боли. Хорошо, что не написали «Бездомная девочка».
Я смотрю сквозь прозрачную стенку на крошечную девочку, длиной не больше канцелярской линейки, в кукольного размера памперсах и розовом чепчике. От груди и живота тянутся белые толстые трубки, в вену на ноге вставлена игла, соединенная с капельницей, две тонкие, словно червяки, трубки вставлены в ноздри, крошечное личико закрывает прикрепленный двумя полосками аппарат, очередная трубка от которого уходит в рот.
Я прижимаю руку к груди и поворачиваюсь к Морин:
— Она будет жить?
— Все будет хорошо. Эта маска называется «сипап», — объясняет она. — С ее помощью мы обеспечиваем постоянное положительное давление воздуха. Легкие девочки не развиты, и аппарат поможет ей дышать, пока она не сумеет сама. Хотите ее подержать?
— Подержать? О нет. Нет, спасибо. Вдруг еще провод отсоединится. — Стараюсь скрыть нервозность и глупо хихикаю. — Пусть Санкита первая возьмет ее на руки.
Морин смотрит на меня долгим взглядом.
— Можете остаться и познакомиться с девочкой. Я за вами вернусь.
Я остаюсь наедине с новорожденной девочкой, которую едва видно за всеми приборами и трубками. Ее личико недовольно сморщено, словно оттого, что ее оторвали от мамы. Карамельная кожа выглядит так, будто велика ей на несколько размеров. Малышка шевелит ручками, и я вижу пять крошечных пальчиков-спичек. Горло вновь сдавливает спазм.
— Девочка, — шепчу я, но слово кажется мне холодным и не подходящим к случаю.
Внезапно я вспоминаю рассказ Санкиты о брате, мальчике слишком чувствительном для данного ему при рождении имени. Я целую кончики пальцев и прикладываю руку к стенке кувеза.
— Остин, — шепчу я. — Добро пожаловать в этот мир, малышка Остин.
Размышляя о прошлом незнакомого мальчика, о будущем новорожденной девочки, по причинам известным и пока тайным, скрытым до времени, я закрываю глаза и тихо плачу.
Когда я вхожу в палату Санкиты, Джин сидит на стуле у кровати.
— Как она?
— Отлично, — отвечаю я, стараясь придать голосу оптимизм. — Вам надо ее увидеть.
Джин качает головой:
— Санкита должна была выбрать попечителя, и она выбрала вас.
Я пытаюсь найти на ее лице разочарование или, хуже того, неодобрение, но не вижу ничего подобного. Я подхожу к кровати. Санкита лежит на спине в той же позе, что и до моего ухода. Раздутое лицо кажется жестокой карикатурой на образ миловидной девушки.
