Юрий Поляков - Грибной царь
— Поздно, брат! Извини! — развел руками главный редактор, виновато глядя на пострадавшего. — Надо было раньше приезжать!
— Неужели ничего нельзя сделать? — как можно жалобнее спросил Свирельников, понимая: все это разыгрывается нарочно, чтобы, так сказать, оправдать будущие затраты.
— Лень, я тебя умоляю! — проникновенно попросил Порховко.
— Нарушение графика… — уже мягче возразил ответсек.
— Слушай! Надо людям помочь. И они нам помогут.
— Сушилки для рук поставите? — уточнил осведомленный Леня.
— Поставим! — кивнул Свирельников.
— С фотоэлементом?
— С элементом.
— Ладно, что-нибудь придумаю! А что вместо?
— Рекламу? — предположил Порховко.
— Ага, где я возьму рекламу в пять часов вечера?
— А что есть из «заиксованного»?
— «Аспирин-Смерть».
— Это про «Союзфармимпорт»? — спросил главред, нахмурившись специально для Свирельникова.
— Да, про «фармаков», — кивнул ответсек, подыгрывая. — Жуткий материал. Аспирином, оказывается, тещ травить можно.
— А что, эти умники так и не позвонили?
— Нет.
— Ставь! — приказал Порховко. — Черт с ними! Завтра будут рыдать!
— Рекламу им сделать хотите? — улыбнулся Свирельников, намекая на то, что происходящий в кабинете спектакль ему понятен.
— Почему рекламу?
— Ну, про тещ… Все побегут покупать.
— А-а! — Порховко засмеялся. — Хорошо сказал! — И строго повторил приказ: — Ставь!
— Мало. Дырка останется!
— Что предлагаешь?
— «Путеводитель по эрогенным зонам. Подмышки».
— Валяй подмышки! — рассмеялся главред. — Снимок поставили?
— Поставили! — кивнул Леня и расстелил на столе рабочий оттиск.
— Хорошо. Иди!
Это была первая полоса с крупной шапкой, подпирающей логотип: «Берлинское сафари: было или не было?» На снимке, сделанном явно ночью, темнел вооруженный силуэт, таинственной невнятностью напоминающий любительские фотографии лохнесского чудовища. Из нескольких строк пояснительного текста, которые успел ухватить Свирельников, следовало, что Подберезовский в Лондоне наконец выполнил давнюю угрозу и обнародовал разоблачительный снимок. Ход, что и говорить, гениальный! Будь силуэт хоть немного похож на президента, можно доказывать: подделка, провокация, монтаж! А когда имеется лишь серое пятно, смахивающее на неведомого человека с ружьем, оправдывайся до хрипоты — никто не поверит, да еще скажут: «А что это он так волнуется, если это не он?» Но и промолчать тоже нельзя. Все подумают: «Ишь ты, узнал себя и затих — пережидает!» М-да-а, политика…
— Из Кремля не звонили? — с легким ехидством спросил Свирельников, знавший, как и все остальные, что «Колокол» через подставных лиц контролируется самим Подберезовским.
— Не-а! — усмехнулся в ответ Порховко.
— А позвонят — чего попросишь?
— Свободы слова! — заржал главный редактор и погрустнел. — Иногда хочется взять акээм, всех пострелять, а потом и само застрелиться. У тебя так не бывает?
— Бывает, — кивнул Михаил Дмитриевич.
— Выпьем?
— Нет… Я вчера…
— Такого ты еще не пил! Тридцать лет. Номерной резерв!
— Ну, давай — чуть-чуть…
…Выйдя из кабинета главного, Свирельников по пути заглянул в туалетные комнаты и понял, что «Колокол» нагрел его штук на семь.
28
Сев в машину, Михаил Дмитриевич посмотрел на часы и призадумался: Жолтиков пока не звонил, Алипанов тоже.
— В офис! — распорядился он.
— А болтики? — спросил Леша.
— Болтики? Молодец, что напомнил. Поехали в храм!
Серых «Жигулей», омрачивших целый день, поблизости не наблюдалось. Однако по дороге Свирельникову вдруг почудилось, будто теперь за ним увязалась какая-то темно-синяя «девятка», он даже постарался разглядеть номер, чтобы сообщить Алипанову, но как раз в этот момент «девятка» исчезла. Зато на хвост им села навороченная «Таврия», украшенная самодельным «кенгурятником», слепленным, наверное, из спинки старой никелированной кровати.
«Вот так с ума-то и сходят!» — подумал директор «Сантехуюта».
«Таврия» отвязалась от них буквально в квартале от храма Преподобного Сергия Радонежского.
Простенькая, двуглавая, рубленная «восьмериком на четверике» церковь стояла еще в лесах. Судя по распотрошенной птицами межбревенной пакле и посеревшей тесине, стройка была давнишняя. Большой шатровый восьмерик уже обили сизой кровельной оцинковкой, а малый, венчающий звонницу, которая без колоколов напоминала сторожевую вышку, укрывал лишь черный пергамин. Оба купола пока еще являли собой железные луковичные каркасы, тронутые нежной, юной ржавчиной. Вместо крестов из них торчали пустые металлические стержни.
Метрах в двадцати от церкви асфальт заканчивался и начиналась мусорная грязь, окружающая в нашем Отечестве почему-то любое созидательное мероприятие. Через заполнившую траншею цементно-глинистую жижу, образовавшуюся после недавних августовских дождей, ненадежно пролегали извилистые необрезные доски. Алексей остановил джип, обернулся и вопросительно посмотрел на босса. Свирельников, вздохнув, вылез из машины, с сожалением глянул на свои чистехонькие ботинки и пошел, вспоминая почему-то бесконечные истерические споры о «дороге к храму», которыми морочили сами себе голову в Перестройку. Когда он по прогибающимся доскам добрался до сухого места, обувь оказалась выпачканной до шнурков.
«Вот тебе и дорога к храму!» — подосадовал директор «Сантехуюта».
Возле крытого шифером навеса трое рабочих вытаскивали из бортового ЗИЛа листы толстой слоеной фанеры, очевидно для внутренней отделки. Водитель, облокотившись на крыло, курил и смотрел на неуклюже суетящихся разгрузчиков с превосходительной иронией интеллектуала.
— Танки грязи не боятся? — улыбнулся Михаил Дмитриевич, кивая на грузовик.
— Танки ничего не боятся.
— Где батюшка?
— В бытовке.
В строительном вагончике в красном углу, на полочке, стоял образ Сергия Радонежского, а перед ним горела лампадка. Белобородый ангел земли Русской скорбно и недвижно глядел с иконы, размышляя, наверное, о том, зачем надо было насмерть биться на Куликовом поле с татарским игом, чтобы через шестьсот лет добровольно, да еще со слезами благодарности, надеть себе на шею ярмо общечеловеческого прохиндейства.
Отец Вениамин сидел у зарешеченного окошечка за самодельным столом, заваленным чертежами, нарядами, накладными, и считал — тыкал пальцем в зеленые клавиши большого детского калькулятора, а потом записывал результат в амбарную книгу. При этом его желтоватое, болезненное лицо не омрачалось бухгалтерским упрямством, а, наоборот, светилось тихой гордостью, какая бывает у родителя, купающего младенца. Увлеченный своей цифирью, батюшка даже не заметил, что кто-то вошел в бытовку. Или, может, подумал: строитель явился напиться из оцинкованного бачка.
