Павел Кочурин - Изжитие демиургынизма
Где-то за спиной их, в глухом лесочке, каркнула ворона. Может, из тех, что гнез-дились на соснах Татарова бугра. Жаловалась на свою учесть, или насмехалась над паха-рем и демиургыном, рассуждающих о пустом: чего тужить-то гадать! Как жили, так и жить будете. Жить всяко можно и надо до своей смерти. Вот сама она, несмотря на все свои вороньи беды, живет-поживает и об умирании не помышляет. А вы сразу: "Жить нельзя!.." А умирать по смешному, без охоты, можно!.. Кар, кар, умники! С меня вот и берите пример… Да чего брать-то — вы и так по-вороньи живете, как и я вот, достаете, что где можно… Это как-то затуманенно, полуосознанно и просквозило в голове и паќхаря, и демиургына. Больно уж некстати воронье карканье вклинилось в их мысли, и как бы ут-вердило их, и что-то подсказывало.
Поле тоже прошелестело ветерков по стерне. То ли в ответ на вороќнье карканье, то ли на их думы, из которых, как из тумана, что-то исходило в Божий мир тенью неуви-денной. Засеребрилась паутина на пожне, тоже выказывая жизнь свою. Все вокруг, как и они, чело-веки, ожидало будущего. Может и вправду, как вот им сулено, светлого. Но то-гда, если озарится жизнь ясным светом, куда деться носителям тьмы?.. Да и только ли им? Иго мрака загустело в крови оневоленного люда. И как его враз растворить светом.
С такими вот неизрекаемыми по оневоленью раздумьями, они и напќравились к ма-шине, черной казенной "волге" высокого должностного демиургына, чела коего как бы уже коснулся небесный свет. И он, как вот и пахарь, определился: "Жить! — умирать нель-зя!"
Ехали, осмысливая увиденное на Даниловом поле. Вроде и не на поќле колхозном побывали, а в уголке необъятной Вселенной, где явственней, чем в других местах, обна-жается борение света с тьмой. На Дмитрия Даниловича нашли какие-то свои задорные мысли. И он,
развеселясь, спросил председателя Облисполкома, что, поди ведь, и в верхах задумывают-ся над тем, что неминуемо близится приход перемен
Жить вот хотят. Сухов не ответил, и пахарь вымолвил:
— Жить как льзя. Земля вот не позволяет тебе от нее отдаляться. Жизнью возле себя и держит. Кто о ней радеет, к тому она и лицом. Как вот умирать-то пахарю, не дождав-шись урожая своего.
Михаил Трофимович рассмеялся, глянул на пахаря тоже с веселостью сказал:
— Да в светлом-то будущем все вроде как добровольно изъявили быть. А вот Свет-то истинный не озаряет нас, его только желающих. В нас тлеет рабский дух мужика-крепостного. А владыка над нами новый — демиургын. Ты норовишь хитростью его обой-ти, а он на тебя с силой. Правды-то ни в чем ни у кого и нет… Как вот мне, демиургыну, изќжить в себе своего раба, а тебе, "раб-отнику", своего. Из раскаявшихся грешников Ии-сус Христос изгоняя бесов, а из нас кто изгонит?.. Вот и жди своего спасителя. Христа-то уж где дождаться, а вот апостолы может и появятся. Но где надежда, что мы опять их не покараем. К таким нам как Свету пробиться. Кто вот готов полюбить ближнего своего. А надо и врага полюбить как самого себя… Именно это и усматривается Светлым будущим — раем.
Пахарь глубоко вздохнул. И молча протянул в себе с выдохом без высказа ответ-ное: "Даа-аа?!"
По песчаной гравильной дороге поехали в Кузнецово, поле за болотняком. Оно ра-зом открылось за поворотом при выезде из глухого ельника. Тайн в себе, как вот Данило-во поле, оно не держало.
Вышли из машины. Михаил Трофимович, вглядываясь в густую стеќну ельника, спросил Дмитрия Даниловича:
— Значит, лесник теперь?..
— Лесник, — ответил Дмитрий Данилович. — Лес-то он, тоже ведь наша нива. — И как бы в утверждение этого поведал. — Тут, где это
поле, была березовая куртина. Уголь кузнецы Галибихины обжигали. А моховцы, когда земли эти к ним отошли, на выжженном месте и возделали ниву. Кузнецовым полем и назвали. Теперь у меня думы болотняк осуќшить. А еловый лес этот вот вокруг поля, облагородить.
В Кузнецове не задержались, проехали в Патрикийку. Наезженная доќрожка шла меж зарослей ельника и ивняка. Остановились в тупичке на углу поля, возле высокой, с необорванными еще ягодами рябины. Она, как и рябина на Даниловом поле, оранжево пылала.
— Эта рябина тоже необычная, — сказал Дмитрий Данилович. — Может откуда-то се-мя ее птицы занесли. На тех, что у дороги, или близ домов, ягода не такая. Отец в овиннике отрост от нее посадил, но не то. В каждой пяди земли держатся свои силы. Мужику-пахарю, коли от от роду крестьянин, и надо тайны эти познавать.
Встали под рябиной. С нависших веток ее сорвали несколько крупќных кистей. Михаил Трофимович положил их на заднее сидение машины. Дмитрий Данилович нарвал особо ярких, разровнял их на сидении, чтобы не помялись.
— Ну вот, — сказал, — будет еще и такая память о нашем Мохове. Ягода своей земли. Пользительней она всякого заморского фрукта. С киќслинкой расейской, по своему вкусу, не чужом для тебя. Полежит на балконе, прихватит морозцем, вкуса больше прибавится. А если межќду окон на зиму кисти положить, то и красиво, и от сырости обереќгает. Чудно вот, что к своему мы так непривычны.
Прошли в разговорах краем поля. И тут Сухов, будто разом вспомќнив что-то, оста-новился. Обернулся к Дмитрию Даниловичу, и с суровой пытливостью во взгляде вымол-вил:
— А ведь ты, Данилыч, с каким-то умыслом завез меня в эти лесные дебри?.. Даже с дедушкой Данилом на тарантасе мы сюда не добирались. Ну, Данилово поле, понятно. А тут не рябину же показать мне хотел, — высказал с усмешкой.
Дмитрий Данилович принял прямой взгляд высокого гостя и его усмеќшливый выспрос. Помедлил и раздумно высказал:
— Тайна-то и умысел у меня был, есть. Он вот и в рябине. Но как ему другому ос-мелиться высказать. Земли эти, по которым мы проехали, удел будущих Кориных, судь-бой нам заветаны. В других местах друќгие радетели, а тут нам быть наречено. О том через Старика Соколоќва Якова Филипповича, тогда красного бойца, затылоглазник предрек. Так ему сказал: "Там где зло оставлено, корням в чистой почве дано укрепиться" Корни вот — и Корины. Вроде как в притче предсказал. Отца, дедушку Данила, да и до него других Кориных, земли за Шелекшей влекли. А мне вот, выходит, вешано готовить их для будущих владельќцев рода своего… Дорогу вот через болотняк проложил. Вроде по поќдсказу чьему это вышло… Отчего вот сюда мы заехали? Опять же скаќжу — дух богоугодного старца меня на то навел. Поделиться-то с тоќбой тем и надо было. Больше — кому такое сказать.
Михаил Трофимович о затылоглазнике, красном комиссаре, с которым красноар-мейца Соколова свел случай, знал в доверительной беседе о том ему рассказал сам Яков Филиппович, председатель тогдашнего Сухоревского
колхоза. Тогда инструктор райкома Сухов, не сказать, чтобы поверил этому рассказу ста-ровера, но запомнил без высказа недоверия. А сейчас вот то, что сказал Дмитрий Данило-вич, принял на веру, но тоже слов своих не изрек.
Задумчивое молчание Михаила Трофимовича прервал голос Дмитрия Даниловича:
— Вот ведь и такое на тебя находит, — промолвил он, вроде как в оправдание своего вольного поступка. — Будто не сам ты что-то иной раз делаешь и говоришь, а кто-то другой в тебе. Так вот мы и живем не по ладу прочному в себе. Один "ты" по чужой воле в неохоту руками двигает, а другой "ты" — в тоске о том, каким бы надо ему быть, и был бы, живя по-себе. И таким вот тензишь в половину себя.
Сухов сказал, будто кому-то невидимому, может дедушке Данилу, или Старику Соколову, Коммунисту во Христе:
— Да, то верно. На силе грубой порядок наш держится. Души-то им и разнимаются, двоятся. В людях вольность копится. И куда вот она нас со временем приведет-заведет?.. Что важней-то?.. — выспросил опять же как бы никого. И не ответил себе же на это. Похо-же не сысќкался ответ.
Дмитрий Данилович то ли в ответ на эти слова Сухова, а скорее в продолжение своих мыслей, сказал.
— По себе бы каждому вот и жить. Но мы от того отучены. Да и жиќли ли когда-то?.. — наклонил голову тоже в безответье на такой свой вопрос. И помолчав, рассудил: — Коли ты безрассудный, то один живеќшь безрассудно, а когда такой у власти, то все в неразуме под его началом. А как власти указать на неразум. Тебя тут же и окатят холодным дождем с градом. Но от дум-то куда укрыться. С чего бы вот взяться тем же рассуждениям Сократа с Пахарем? Выдумка для веселья? Может и это. Но с кем-то другим, кроме как с пахарем, мудрецу-то и нет охоты беседовать. С "Первым" так он будет газеты пересказывать. Ты вот тоже, Трофимыч, отчего к нам приехал? От скуки городской?.. А может по зову души дедушки Данила?.. В самом-то себе и не задаеќтся враз разобраться. И надо с земли начинать, с мужика, избранника Божьего, к его разуму прислушаться. Он — кормилец.
Сухов слушал высказы пахаря. Кивал головой, как бы говоря: "Да, да. Так-то оно так…" Остановились возле дремучей густой ели. Миќхаил Трофимович, глянув на Дмитрия Даниловича, тронул его за лоќкоть левой руки, сказал:
