Иэн Макьюэн - Сластена
— Вот как. — Затем: — Вы… видитесь с этим человеком?
«Видитесь» он произнес так, что глагол прозвучал непристойно. Я кивнула, обвела глазами собравшихся и встретила пристальный взгляд Макса. На этот раз он не отвел взгляд, и я его выдержала. Он только раз глянул в сторону — когда снова заговорил Тапп.
— С каких пор?
— С октября.
— Вы видитесь с ним в Лондоне?
— По большей части в Брайтоне. По выходным. Слушайте, он ничего не знает. Он не подозревает меня.
— Вот как. — Это было сказано тем же равнодушным тоном.
— А если и заподозрил бы, вряд ли захотел бы делиться с прессой.
Они наблюдали за мной, ждали продолжения. Я почувствовала себя такой дурой, какой, по всему судя, считали меня они. Тапп сказал:
— Вы сознаете, что попали в серьезную неприятность?
Вопрос был законный. Я кивнула.
— Скажите мне, почему вы так думаете.
— Потому что, по вашему мнению, я не умею держать язык за зубами.
Тапп сказал:
— Выразимся иначе: у нас есть сомнения в вашем профессионализме.
Питер Наттинг раскрыл папку у себя на коленях.
— Вы написали Максу доклад, рекомендуя взять Хейли.
— Да.
— Вы уже были любовницей Хейли, когда это писали?
— Безусловно, нет.
— Но у вас было чувство к нему.
— Нет. Это пришло позже.
Наттинг повернул голову, чтобы я полюбовалась его профилем, пока он придумывает, как еще выставить меня женщиной, использующей службу в личных интересах. Наконец он сказал:
— Мы взяли этого человека в «Сластену» по вашему совету.
Насколько я помнила, они сами назвали мне Хейли и отослали с его досье. Я сказала:
— Я не была знакома с Хейли. Макс послал меня в Брайтон с целью вовлечь его. Думаю, мы опаздывали.
Я могла бы сказать, что опаздывали из-за Таппа и Наттинга. Но, помолчав, добавила только:
— Хотя, если бы это зависело от меня, я бы безусловно его выбрала.
Макс повернулся на стуле.
— На самом деле, это так. По бумагам я счел его подходящим, и ясно, что ошибся. Нам срочно нужен был романист. Но у меня такое впечатление, что она положила на него глаз с самого начала.
Это «она» в моем присутствии меня резануло. Впрочем, я только что тоже обозначила Тома местоимением.
— Не так. Мне очень понравились его рассказы, и это заранее расположило меня к человеку.
Наттинг сказал:
— Не вижу большой разницы.
Я постаралась, чтобы мои слова не прозвучали оправданием.
— Он прекрасный писатель. Не понимаю, почему мы не можем гордиться, что привлекли его.
— Мы от него избавляемся, это очевидно, — сказал Тапп. — У нас нет выбора. Весь список может оказаться под угрозой. А что до романа — из Корнуолла, или как там…
— Полная ерунда, — вступил Наттинг, недоуменно качая головой. — Цивилизация развалилась из-за внутренних противоречий капитализма. Восхитительно.
— Должен сказать, мне отвратительна эта книга, — сказал Макс с энтузиазмом школьника-подлизы. — Не понимаю, как ей дали премию.
— Он пишет новый роман, — сказала я. — Кажется, многообещающий.
— Нет, спасибо, — сказал Тапп. — С ним расстались.
Высохший джентльмен вдруг встал и с раздраженным вздохом направился к двери.
— Я не хочу видеть в газетах новые статьи. Вечером я встречаюсь с редактором «Гардиан». Остальными, пожалуйста, займитесь сами. К обеду хочу видеть доклад у себя на столе.
Как только он вышел, Наттинг сказал:
— Это к тебе, Макс. И копии — нам. Приступай. Гарри, поделим редакторов как обычно.
— Уведомление «Д» [38]?
— Поздно. И будем глупо выглядеть. Теперь…
«Теперь» означало меня, но сперва мы дождались, когда уйдет Макс. На пороге он повернулся и перед тем, как задом выйти за дверь, посмотрел мне в глаза. На ничего не выражавшем лице я уловила тень торжества, хотя могла и ошибиться.
Мы послушали, как удаляются его шаги по коридору, и Наттинг сказал:
— Ходят слухи — вероятно, вы можете внести здесь ясность, — будто из-за вас он разорвал помолвку. И что вообще, миловидная девушка, вы можете вызвать осложнений больше, чем того стоите.
Я не нашлась, чем ответить. Тапп, беспрерывно куривший на протяжении всей беседы, зажег очередную сигарету. Он сказал:
— Мы уступили сильному давлению и модным доводам за то, чтобы брать на работу женщин. Результаты оказались приблизительно такими, как мы предсказывали.
Я поняла, что меня, наверное, уволят и терять мне нечего.
— Почему меня взяли?
— Я сам себя об этом спрашиваю, — благодушно ответил Тапп.
— Из-за Тони Каннинга?
— Ну да. Бедняга Тони. Перед тем как уехать на остров, он пару дней пробыл у нас на конспиративной квартире. Мы знали, что больше не увидим его, и хотели убедиться, что не осталось хвостов. Грустная история. Наступила жара. Почти все время у него шла кровь носом. Мы решили, что он безвреден.
Наттинг добавил:
— Если интересно — мы допытывались о его мотивах. Он наговорил чепухи о равновесии сил, но мы уже знали причину от источника в Буэнос-Айресе. Его шантажировали. В пятидесятом году, за три месяца до его первой женитьбы, московский центр подсунул ему неотразимую даму.
— Он любил молоденьких, — сказал Тапп. — Кстати говоря, он просил передать вам вот это.
Он протянул мне открытый конверт.
— Мы бы вам давно его отдали, но в техническом отделе на нижнем этаже подумали, что в нем может быть зашифрованное сообщение.
Я постаралась взять у него конверт с невозмутимым видом, но, когда увидела почерк, задрожала. Тапп заметил это и сказал:
— Макс говорит, что вы разволновались из-за клочка бумаги. Это, наверное, мой. Я записал название острова. Тони упомянул, что там замечательно ловится лосось.
Была пауза, пока выветривался этот посторонний факт. Затем Тапп продолжил:
— Вы правы. Мы взяли вас на всякий случай — вдруг мы ошиблись на его счет. За вами приглядывали. Как выяснилось, от вас исходила опасность более тривиального рода.
— И вы избавляетесь от меня.
Наттинг посмотрел на Таппа: тот подвинул к нему свой портсигар. Когда Наттинг закурил, он сказал:
— Вы знаете, нет. У вас испытательный срок. Если не будете портить себе жизнь и нам, тогда, может быть, вас потерпят. Завтра вы поедете в Брайтон и скажете Хейли, что выплат больше не будет. Разумеется, вы по-прежнему выступаете от имени фонда. Как вы это преподнесете — ваше дело. Нам безразлично, можете даже сказать правду о его кошмарной книжке. Кроме того, вы порвете с ним отношения. Опять-таки, в той форме, в какой сочтете нужным. Вы исчезнете с его горизонта. Если он станет искать вас, вы должны решительно это пресечь. Скажите, что нашли себе другого. Все кончено. Вам понятно?
Они ждали. У меня вновь возникло такое чувство, как бывало в детстве и ранней юности, когда епископ вызывал меня к себе в кабинет, чтобы побеседовать о моей жизни. Я чувствовала себя маленькой и нехорошей.
Я кивнула.
— Мы вас не слышим.
— Я понимаю, что от меня требуется.
— Да. И?
— Я так и сделаю.
— Еще раз. Громче.
— Да. Я так и сделаю.
Наттинг продолжал сидеть, а Тапп встал и желтоватой рукой вежливо указал на дверь.
Я спустилась на один марш лестницы и прошла по коридору на площадку с окном, обращенным к Керзон-стрит. Оглянувшись, вынула из сумки конверт. Единственный листок в нем был замусолен от долгого изучения.
«28 сентября 1972
Дорогая моя девочка,
сегодня я узнал, что на прошлой неделе тебя приняли на работу. Поздравляю. Ужасно рад за тебя. Работа принесет тебе удовлетворение, и я уверен, что ты хорошо справишься.
Наттинг обещал передать это письмо тебе в руки, но, зная, как ведутся здесь дела, думаю, что произойдет это не очень скоро. К тому времени ты услышишь худшее. Ты поймешь, почему я должен был уехать, почему должен был остаться один и сделать все возможное, чтобы оттолкнуть тебя. Я не совершал в жизни большей подлости, чем в тот день, когда бросил тебя на придорожной стоянке. Но если бы я сказал тебе правду, то никак не смог бы помешать тебе отправиться за мной на Кумлинге. Ты своевольная девушка. Ты ни за что бы меня не послушалась. Мне было бы невыносимо угасать у тебя на глазах. Ты погрузилась бы там в бездну печали. Эта болезнь неотступна. Ты слишком молода, чтобы рядом с этим жить. Я вовсе не благородный и бескорыстный мученик. Просто знаю, что мне лучше уйти одному.
Я пишу тебе из одного дома в Лондоне, где я провел две ночи в обществе старых друзей. Сейчас полночь. Завтра я отправляюсь. Хочу расстаться с тобой без грусти, но с благодарностью за радость, которую ты принесла мне в тот период моей жизни, когда я знал уже, что пути назад нет. С моей стороны было слабостью и эгоизмом увлечься тобой — даже жестокостью. Надеюсь, ты простишь меня. Мне хочется думать, что и ты обрела немного счастья и, может быть, направление в жизни. Желаю тебе удачи во всех твоих делах. Пожалуйста, сохрани в памяти уголок для тех летних недель, чудесных пикников в лесу, когда ты согревала такой добротой и любовью сердце умирающего человека. Спасибо, спасибо тебе, моя дорогая.
