Хуан Гойтисоло - Особые приметы
Завсегдатаев кафе мадам Берже иногда поджидали сюрпризы.
Вообще-то разговоры велись довольно однообразные. Переворошив в памяти прах гражданской войны, переходили к обсуждению нынешнего бедственного положения Испании и последних событий. Разогнана студенческая демонстрация. Недовольство фалангистов — они даже петицию подали. Упали закупочные цены на испанские оливки. Заявление личного совета принца дона Хуана Бурбонского. Итоги формулировались четко и категорически: «Франкистский режим разлагается на глазах», «Судорожные маневры диктатуры свидетельствуют, что она уже неспособна противостоять растущему натиску объединенных сил трудящихся», «Испанская экономика — корабль без кормила», «Внутренние противоречия обостряются». Слова висели в продымленном воздухе, как магические заклятья, вся сила которых — в повторении. На откидной доске стойки дремал, свернувшись клубком, черный кот мадам Берже. За окном, на улице Ансьен-Комеди, шла мимическая сцена между двумя бездомными: мужчина и женщина расположились на ночь над отдушиной метро и все время о чем-то спорили; видимо, они принесли эту ссору из каких-то очень далеких времен и все обвиняли друг друга в чем-то и что-то запальчиво друг другу доказывали; похоже было, они сейчас плюнут и разойдутся в разные стороны, но разойтись они никак не могли и вдруг с неожиданной нежностью принимались мириться, чтобы через минуту начать все сначала.
Однако в иные дни молодежь из самых верхних археологических напластований ни с того ни с сего вдруг покидала гладко укатанные тракты политических дискуссий и пускалась — никто бы не мог сказать, почему это происходило, — в воспоминания о своих любовных приключениях, доводя их таким образом — как бы мимоходом, разумеется, — до сведения прочих посетителей кафе. Пестрая вереница амурных похождений неопровержимо подтверждала наличие у рассказчика завидного темперамента.
В один из таких вечеров, когда, казалось, были преданы забвению все беды Испании и никто не хотел возвращаться к давно пережитой, навязшей в зубах горечи прошлого, компания молодежи пригласила Альваро поразвлечься.
Это случилось вскоре после приезда Энрике. Приглашение исходило от двух мадридцев из студенческого городка. Энрике познакомился с ними во дворе тюрьмы в Карабанчеле, недели за две до своего освобождения. Один из них, долговязый, предложил собраться в ателье своей приятельницы, художницы-норвежки: она нимфоманка, курит марихуану, и у нее вышла какая-то темная история с торговцем наркотиками, — словом, норвежка теперь редко бывает в ателье и разрешила своему другу пользоваться помещением, когда ему угодно. Остается только позвонить девочкам, уверял он, и можно закатить шикарный пижамный бал, а уж там все пойдет как по маслу. В ателье есть радиола и куча пластинок, вина — залейся, хватит на целый полк.
Долговязый отправился за ключом, а остальные вместе с Альваро двинулись в бар «Ром с Мартиники». Настроение у всех сразу повысилось, они шли весело взвинченные, словно ватага школяров, впервые рискнувших отведать в известном заведении запретный плод. В их воображении теснились картины любовных забав. А над их головами простиралось тусклое, затянутое мутью парижское небо. С рынка на улице Бюси доносились выкрики торговцев, громко расхваливающих свой товар.
— Ты куда? — спросил Энрике.
— Куплю сигарет и позвоню Мишель. Она любит такие сборища.
— Ладно. Мы будем на террасе.
Альваро свернул на бульвар Сен-Жермен, дошел до «Old Navy» и из телефона-автомата набрал номер улицы Бельвиль.
— Алло.
Голос Мишель прозвучал у самого его уха, печальный, мягкий, благоуханный, чуть сонный.
— C’est moi.
— Je suis fatiguée. Ça fait plus de quatre heures que je regarde la lampe au plafond sans fermer les yeux. C’est tellement crevant… Je ne sais pas si je tiendrai jusqu’au bout.
— Pourquoi la regardes-tu?
— Je ne sais pas.
Dis-moi. Qu’est-ce que tu fais cette après-midi?
Je te l’ai déjà dit. Regarder la lampe.
— Non, sans blague. Tu as la soirée libre?
— Pourquoi me le demandes tu?
— Je suis avec des amis. Je voulais t’emmener à l’atelier d’un copain pour boire et écouter des disques.
J’ai chaud. Je me sens incapable de bouger.
— J’emprunterai un ventilateur pour toi.
— C’est vrai?
— Je te jure.
— Merde! J’ai arrêté de regarder la lampe. C’est de ta faute, tu m’entends?
— Je t’attends à la Rhûmerie Martiniquaise.
— Mais, qui sont tes amis?
— Des copains que j’ai connu au café[87].
— Des Espagnols?
— Oui.
— J’aime pas les Espagnols. Je n’aime pas les gens d’aucun pays sous-developpé. Il sont tous petits et horriblement sales.
— Mes amis sont très grandes et très propres.
— Tu crois qu’il y aura des disques de Miles Davis?
— Certainement.
— Et je pourrai me foutre à poil?
— Tu pourras faire ce que tu veux.
— Bon. Alors je viens[88].
Альваро вышел на бульвар Сен-Жермен. Начиналось время отпусков, и уличное движение заметно сократилось. Возле «Ла Перголы» бородатые студенты поставили старый автомобиль. Он был раскрашен в клеточку, как шахматная доска. Энрике, Солер, Баро́ и вся компания сидели за столиками на террасе «Мартиники».
— Дозвонился?
— Она сейчас придет.
— Есть у меня одна девчонка… Заводная, — сказал мадридец. Он похлопал себя по карманам, нашел бумажник, открыл его и вынул фотографию. — Ну как?
— Француженка?
— Немка. Темперамент, скажу я вам, нет слов…
— Так что же ты, — обратился к нему Баро. — Давай приглашай.
— Ее сейчас нет в Париже. Уехала вчера повидать родителей. Они у нее во Франкфурте.
— Елки-палки! Нам бы таких парочку — и порядок.
— У меня есть датчанка, на смену… Вот эта, в плаще, блондиночка… Сам снимал, в парке Монсо. Посмотрим, может, она дома.
Мадридец встал и направился к телефону. Карточка датчанки пошла по рукам. Когда все нагляделись, Солер вспомнил, что и у него есть бумажник. Там тоже кое-что нашлось.
— Мою посмотрите. Какова?.. Будьте спокойны, мух на потолке не считает.
— Это та, с которой ты познакомился в очереди в фильмотеку?
— Другая. Ту я давно бросил, месяца три уже… Эта мне больше нравится.
— Откуда она?
— Из Аргентины, а по происхождению англичанка. Родители послали ее в Париж учиться. Будет художником-керамистом.
— Поди пригласи ее. Мы в ателье дадим ей парочку уроков бесплатно.
— Сегодня она прийти не сможет.
— Почему?
— Съела вчера что-то и, видно, отравилась. Теперь лежит… Пришлось утром звонить врачу.
— Глядите, ребята! — вырвалось у Солера. — Вот это да! Лакомый кусочек!
По тротуару, лениво покачивая бедрами, шла мулатка, девушка лет шестнадцати, с формами взрослой, вполне сложившейся женщины. На ней была красная юбка в обтяжку и блузка, обнажавшая плечи.
— Voulez-vous boire quelque chose, mademoiselle?
— On vous offre le verre.
— Arrêtez-vous! Soyez gentille![89]
— Дешевка ты задрипанная… Ишь, задом-то так и крутит!.. Эй, мадемуазель!
— Ты что?
— Попробую догнать…
— Если уговоришь, с тебя причитается.
— Попытка не пытка.
Солер ринулся вслед за девушкой. Она шла в сторону церкви Сен-Жермен-де-Пре. У садика он с ней поравнялся. Со своего наблюдательного пункта на террасе Альваро видел, как Солер вьется возле мулатки, нашептывая таинственные комплименты, — галантный повеса былых времен, да и только! Но девушка даже головы не повернула, только прибавила шагу.
Мадридец вернулся из телефонной будки.
— Нет дома, — объяснил он. — Хозяйка пансиона говорит, что куда-то уехала.
— А в Клюни? Может, там отвалится?
— В Клюни — без толку. Сидит, наверно, в кино со своей сестрицей.
Солер и мулатка затерялись в толпе. По тротуару прошла белокурая девушка в терракотовых брючках и блузке.
— Mademoiselle, s’il vous plaît…
— Voulez-vous asseoir avec nous?[90]
— A где же Луис? — спросил мадридец.
— Не знаю. Пока что не видно.
Блондинка удалилась в сторону «Одеона». Гибралтарец, говоривший с андалузским акцентом, рассказывал про какую-то замужнюю француженку. Она служит в бюро путешествий. У него с ней налаженная прочная связь. Энрике, силясь подавить зевок, предложил андалузцу пригласить француженку в ателье. Андалузец ответил, что она, к сожалению, собой не располагает.
— Муж начал догадываться, что дело нечисто, и в конце рабочего дня заходит за ней.
— Как же вы тогда устраиваетесь?
— Я ее поджидаю в обеденный перерыв, и мы идем в гостиницу.
— Слушай, — осенило Баро. — Уж не потому ли ты так исхудал?
— Исхудал? И смех и грех. Я ведь на два фронта работаю.
— Да ну?
— Вот те и ну. У меня еще итальянка имеется. На всякий пожарный случай.
— Этак и сплоховать недолго.
Мимо террасы прошла шатенка, красавица, под руку с негром. У пешеходной дорожки затормозила машина с открытым верхом, битком набитая белокурыми девушками. Мадридец только присвистнул.
— Подходящий товарец. Нам бы таких пяток — в самый раз. Не понимаю, чего этот Луис нас тут манежит… Куда он пошел за ключом, не помнишь?
