Фарид Нагим - TANGER
Все люди виделись, как за теплым мутным стеклом. Странно было, что они возвращались с работы. В магазине Маруся взяла себе большую банку пива. Она не могла открыть банку. Я взял банку, рванул, открыл и впихнул в ее ручки. Я уже чувствовал его тяжесть внизу и связь с тем, что было у нее там, под моими большими брюками. Она пила. Меня удивило, что столько жидкости умещается в ней. Я вдруг увидел, что руки ее дрожат. Глаша встретила знакомых девчонок, смешно было, что они младше ее лет на десять. Я увидел, что у Маруси вздрагивает челюсть, и она как-то сгибается. Глаша ушла с этими девчонками.
— Приходи, Глаш, — сказала Маруся.
— Не приходи, они не художественные, бездну них нет.
Она уже не могла скрыть свою крупную дрожь. У порога целовались.
Раздевались и поднимались по лестнице. Я вышагивал из брюк. Такая легкая, я просто поднимал ее, держал одной рукой, а другой сдергивал тонкие веревочки и ажурные лоскутки. Опустил ее на кровать, и так удивило ее тело, что я даже замер. У нее была особенно чистая, такая белая и такая тонкая кожа, что казалась прозрачной, а под нею что-то белейшее с синевой. Казалось, что на ее бедрах какие-то тени, казалось, что кожа ягодиц просто жидкая. Розовое, кисельное вздрагивание сосков. И легкий рыжий пух волос на лобке и особенно выпуклые и темные ее губы между белых с веточками вен ее ног. Рядом с ее изогнутой, стеклянно-прозрачной полоской, мое тело казалось особенно крупным, мощно тяжелым и волосатым. Кен метался по комнате, убегал вниз, лаял и снова взбегал по лестнице. Страшно ложиться на нее всею тяжестью, и так жестко выпирал ее лобок, и так мягко и тесно было у нее там. Снова лай Кена внизу, потом ветвистый и быстрый скреб когтей по лестнице.
Я не выдержал и засмеялся, затрясся на ней.
— Что? Ты чего? Ты смеешься? — испугалась она.
— Тихо, тихо… Знаешь, что сейчас делает твой Кен?
— А? Что? Где он? — трезво испугалась она.
— Он трахает мою ногу.
Она тоже затряслась всем телом, и я чувствовал, как все сжимается там, внутри у нее.
Потом звонок. Я дернулся от нее. Она вскрикнула и с обезьяньей ловкостью схватила меня.
— Кто-то пришел.
— Подожди, не уходи, — удержала она меня.
— Кто там?
— Это я.
— Глаш, подожди там… на кухне! — кричал я, сдерживая дыхание, чувствуя, как от каждого крика он напрягается внутри ее трубки.
Я бросался на нее, бился и колотился, не боясь сделать ей больно, уже почти не чувствуя ее. Я оглох, и все нарастал этот сухой зуд, распухал, а она все туже сжимала и остро расчесывала его, он влажно вспыхнул, лопнул и покатился в нее, подбрасывая своими взрывами мое тело.
И я заржал во все горло, таким глупым показалось все это: и серьезность Маруси, и наша общая нерешительность в начале, мои мысли, и то, что Глаша внизу как бы ждет своей очереди. Ее лицо исказилось.
— О-о, о-о-ох, это твой Кен, он меня щекочет! — всхлипывал я.
— А ну-ка, Кен, я кому сказала! — засмеялась она.
— Странно, Марусь, но он ведь понимает, чем мы занимаемся, раз делает со мной такое.
Я тихо отстранился, медленно и все еще твердо и как-то необычно крупно вытянулся из нее. На ее теле мои особенно черные волосы, красные пятна и будто бы какие-то вмятины. Спокойными жидкими кругами подрагивали груди.
— На, вытрись, Анвар, — она протянула мне свои трусики.
Потом я спустился вниз, радуясь, что могу не оставаться с ней наедине.
— Он ушел и не пришел, он обещал придти! — со слезами кричала Глаша.
— Кто?
— Во-ва!.. Я одна, пришла, а вы там трахаетесь…
— Ну ладно, ладно, Глаш, успокойся.
Я успокаивал ее, обиженная, она долго не чувствовала, что я ласкаю ее грудь, а потом оттолкнула руку. Потом спустилась Маруся. Она успокаивала ее обстоятельно, мягко и нежно, уже с осознанием того, что произошло между нами. Казалось, она вся размякла, отсырела. Я пошел в туалет, посмотрел в зеркало и увидел у себя на голове кок — смешно торчат волосы над лбом, как часто после этого.
— Ей сорок лет было, и она уже не верила в любовь, — говорила Маруся. — Но появился мужчина. И она даже забеременела, скрывала какое-то время, ее отговаривали, но она родила здорового мальчика. Живут счастливо.
Маруся посмотрела на меня мягко и застенчиво. Я прижал ее к себе и сразу почувствовал его тяжесть.
Мы выпили тонкую бутылку «Хванчкары». Потом они меня брили.
Вначале Маруся, сидя у меня на коленях. Потом Глаша. Когда Маруся была в туалете, я щупал под майкой груди отрешенной и ленивой Глаши. Потом она ушла искать Вову. Я целовал Марусю, а она смеялась.
— У тебя одна половина лица выбрита, а другая нет.
— Давай, добрей меня!
Мы разделись догола. Она замазала мне все лицо пеной.
— Ты что, и брови хочешь сбрить?
— Ты что, нет, конечно, так получилось.
Я измазал пеной ее груди, и они приятно выскальзывали из рук. Я поднял ее на свои колени. Она смотрела на меня, и странно было видеть ее отсутствующие, обращающиеся внутрь себя глаза. Я двигал ее на себе, она замирала, и забывала брить меня. Казалось, что я вижу, как он изнутри шевелит стенки ее живота.
Сжимал ее подсохшие липкие груди и думал о том, что будет, если сейчас войдет Сыч, думал о Суходолове, о Ялте.
— Яй-а… похудела, и… они… тоже уменьшились.
— Кто? Груди?
— Да… они, оказывается… тоже худеют.
— А-а…
Потом она приоткрыла рот, скосила глаза на мое ухо и часто задышала.
Она не могла видеть, как Кен, высунув язык, усиленно работает над моей ногой.
Почему именно меня, а не ее. Может потому, что она хозяйка, вожак?
Сдерживал смех из последних сил, отворачивался. Вдруг посмотрела так, будто впервые увидела, склонилась и скрипнула зубами над моим ухом.
— Дом помоги мне, помоги, отведи в сторону Сыча, отведи его…
— Иди, посмотри на свое лицо, — сказала она.
Я пошел в ванную. Все лицо было в крови и даже ухо.
Меня радовала и волновала ее ненасытность, казалась игрой, показной сексуальностью, как это всегда бывает в начале. Я опасался той агрессивной силы и неутомимости, которую она умела вызывать во мне, и я утомил, измочалил, безжалостно использовал ее. Удовлетворенный, я с насмешливой и высокомерной благодарностью оставил ее в покое, и тем более поразился, когда понял, что она просто ждала меня, это она дала мне время отдохнуть, чтобы начать все снова.
— О, Маруся! — вздыхал и смеялся я, скрывая свой испуг. И что-то эротически-блядское было в самом звучании этого имени.
Казалось невероятным, что женщина может выделывать такое. Это был танец пизды. Она танцевала с ним брейк-данс в тесных эластичных коридорах. Она почти растворяла его в себе, и своими твердыми крупицами я чувствовал дрожание кончиков ее грудей, движение трубок в ее горле, жар ее глазных яблок, чувствовал все вены ее горящей кровеносной системы. Мне хотелось разорвать ей рот.
Видя это бешенство и безумие, смешно было вспоминать, как я не мог поцеловать ее на чердаке, как она отстраняла-приближала.
Она снова взобралась на меня, когда мы проснулись среди ночи. Я не поверил и даже испугался тому, что он всегда подчиняется ей, будто у нее есть кнопка дистанционного управления для него. Я чувствовал только болезненную твердость его оболочки, внутри же он был вялый, как сырая вата, как кишка. Я вдруг резко проснулся под ней, проснулся от ее рук, стиснувших шею, как спортивный снаряд, от ее острых локотков на моей груди, и возненавидел ее, захотелось ее задушить, стукнуть головой об стену, но он послушно и невыносимо разбухал в ней. И когда это снова подобралось, подступило и произошло, мне показалось, что сперма красная, что я кончил в нее кровью.
Утром было такое чувство, что он проснулся вместе со мной или даже раньше. Смешно было убирать с себя ее руки и ногу, будто за ночь от меня отпочковался странный отросток. Она не отпустила меня и снова нажала эту странную кнопку на нем. Она улыбалась в полусне, а я двигался, зато брюшной пресс подкачаю.
— Зубную пасту забыл купить! — вдруг кончил и одновременно вспомнил я.
Она засмеялась.
— Смешно… всегда так…
— Не знаю, это у вас, мужчин, наверное, всегда так?
Я радовался, что уйду мыться и останусь в ванной один. Но она постучалась в дверь, я открыл.
Смущаясь и будто бы обижаясь, она показывала синяки и кровоподтеки на своем теле.
— Когда моешься после этого, — сказала она со значением под струей душа, — то саднит натертые коленки и локти…
И я вдруг вспомнил такие же Аселькины слова, даже ее интонацию услышал.
— О чем ты думаешь, Анвар?
— Так, ни о чем.
— Нет, ты о чем-то подумал.
— О тебе… Марусь, мне иногда кажется, что ты можешь завязать его на мне бантиком и сделать подарок самой себе.
— Что? — испуганно нахмурилась она.
— Ты так двигаешься сверху, что можешь завязать его бантиком! — я со смехом показывал на свой член.
