Добрица Чосич - Время смерти
Когда, отворив дверь, он вошел в кабинет воеводы Путника, то увидел его и регента Александра в тех же позах, в каких оставил вечером, и это вывело его из состояния самоанализа, он испугался их взглядов и потому приветствовал с необычной для него четкостью жестов и по стойке «смирно».
— Ваше высочество, простите, мне не сказали, что вы меня ожидаете. А я с рассвета у себя в кабинете.
Молчание и строгие взгляды обоих на миг смутили его, но ощущение своей вины тут же заставило его собраться, он отошел к окну и отсюда, издалека, заговорил:
— Ваше высочество, я беру на себя смелость просить вас доверить мне командование Первой армией. Раненый Бойович более не в состоянии держать в повиновении деморализованные войска.
Александр радостно вскочил с места и шагнул к нему:
— А я всю ночь думал, как попросить вас принять эту должность, с которой только вы в состоянии справиться. Если не поздно.
Воевода Путник, задумчиво глядевший в окно на голые ветки деревьев, даже движением век не проявил своего отношения к разговору. Его безучастие задело Мишича.
Он не верит, будто я могу что-нибудь сделать. Не верит.
Однако эта мысль и побудила его, глядя прямо в лицо Путнику в надежде встретить его глаза, произнести тверже, чем сам верил:
— Еще не поздно, ваше высочество. Пока люди делают все для того, чтобы уцелеть, спастись можно.
Расхаживая по просторному кабинету, престолонаследник принялся излагать свое мнение о мерах, которые нужно принять для того, чтобы привести в порядок деморализованные части Первой армии, но генерал Мишич его не слушал: он смотрел на старчески отекшее лицо воеводы Путника, недвижимо смотревшего в окно, и с трепетом ожидал его слова. Но лишь когда регент Александр непосредственно обратился к нему:
— Я жду вашего суждения, господин воевода, — Путник тихо произнес:
— Я вам, ваше высочество, два дня назад высказал свое суждение. И я по-прежнему его придерживаюсь: если кто-либо в силах что-нибудь еще сделать на фронте Первой армии, так это только генерал Мишич.
Мишич решился прервать затянувшееся молчание.
— Может быть, еще в силах. Может быть, господин воевода, но я сделаю все, что смогу.
Путник повернулся и строго посмотрел на него.
— В этом я, Мишич, не сомневаюсь. Отправляйтесь сегодня же.
— Да, отправляйтесь сейчас же, господин генерал. Я вам дам свою машину добраться до Мионицы, — сказал Александр.
— Постарайтесь к вечеру прибыть в штаб армии. А там, Мишич… Держите время! Если не сумеете за рога, то не выпускайте хотя бы хвост. Если время от нас ускользнет, нам конец.
— В самом деле, вы должны сделать невозможное, господин генерал. Иначе с Первой армией будет покончено, — добавил Александр.
Мишич помолчал, прежде чем решился ответить:
— Простите, ваше высочество, но я не согласен. Невозможное делают только поэты и дураки. А командующий армией, как мне кажется, должен делать только возможное.
Нахмурившись, регент тем не менее впервые пожал руку генерала Мишича, пожелал ему успеха при исполнении тяжелой задачи и оставил их с воеводой Путником, чтобы они еще раз обсудили положение Первой армии.
2Генерал Мишич вошел в переднюю, стряхнул воду с кепи и пелерины.
— Господи, что у тебя случилось? — встретила его Луиза.
Но только когда он плотно прикрыл за собою дверь и они остались одни возле печурки, он срывающимся голосом ответил на ее вопрос и полный любопытства взгляд черных глаз:
— Я назначен командующим Первой армией.
— Когда неприятель занял Валево, когда все пропало?
— Может, и не все пропало, Луиза. Может быть, я спасу Первую армию, — ответил он, глядя ей прямо в глаза и медленно покачивая головой.
— Почему Путник сам не берется командовать распавшейся армией? — Луиза зарыдала.
— Путник этого не должен делать. А я должен… — проворчал он, садясь на скамеечку возле печки и прикуривая сигарету от жара, вырывавшегося из дверцы.
Из комнаты с кошкой на руках вышла девочка с косичками, вызывая у него печаль своей улыбкой: ей хотелось забраться к нему на колени.
— Успокойся, Луиза. Выскочить из своей шкуры мы не можем, оказаться под другими небесами тоже. Собери немного белья и прочее. Через полчаса придет машина. Разумеется, престолонаследника. — Он посадил девочку на колени, гладил ее волосы, не слыша, что шептал ребенок; перед взором его была Первая армия. Под дождем, в грязи и тьме. В бездорожье.
— Почему ты, Живоин, согласился? Им выпал случай опозорить тебя перед армией. Дважды им это не удавалось сделать. Теперь они придумали твоим именем подписать разгром Первой армии. — Луиза говорила это, стоя в дверях комнаты, где они поселились неделю назад, переехав из Валева вместе с Верховным командованием.
— Если ты меня так спрашиваешь, как я не люблю и не хотел бы даже с тобой говорить, я отвечу: Первую армию я принял потому, что мой долг заключается в том, чтобы исполнять его в любом качестве. В том числе принять командование разваливающейся армией. И погибнуть вместе с ней, если нельзя иначе, если…
— Если родина от тебя этого требует, если это справедливо, Живоин, — шептала женщина пересохшими губами. — Господи, в чем мы перед тобой провинились?
— Чтобы носить чин сербского генерала, человек должен это заслужить, а еще более доказать и оправдать. И достаточно для прощания. Платков побольше положи. И поторопись.
— Папа, сколько раз придет ночь, пока ты вернешься?
— Сколько у тебя пальцев на руках. И еще сколько у мамы — добавить.
— А если мама и завтра будет плакать?
— Если мама и завтра будет плакать, ты возьми ее на ручки и скажи, что позовешь Бабу Ягу. Отпусти кошку. И посиди еще немного со мной. Чуть-чуть… — Он обнимал дочь, держа ладонь у нее на сердце. Слушал его ладонью и пальцами. Сыновья, Александр и Радован, в окопах, три дня назад они еще были живы. А что с Воей? Ольга — медсестра, и смерть хоть ей не угрожает непосредственно. Что с ними всеми будет, если Сербию раздавят? Положив бороду на голову девочки, он через окно загляделся на высокую сосну, по которой поднималась лоза с фиолетовыми и красными листьями.
— Посмотри, что я укладываю, Живоин.
— Я верю твоим рукам. Во всяком случае, у меня будет больше вещей, чем у моих солдат… А тебе папа, как только приедет в Струганик, пришлет бабушкиных орехов. Крупных, белых. Лучших орехов во всем мире… Ты в самый подходящий момент, Вукашин! — Он спустил девочку с колен и поздоровался с Вукашином Катичем, который, снимая пелерину и шляпу, тем временем говорил:
— Мне сказали, что ты уезжаешь на фронт, и я заглянул попрощаться.
— Луиза, свари нам кофе. Добро пожаловать. А я собирался зайти к тебе перед отъездом.
— Решение неожиданное. Путника или Александра?
— И мое собственное, и наше общее.
— Здравствуйте, Луиза. Простите, я вас не видел.
— Садись поближе к печке, ты совсем промок. Может быть, это моя судьба — кончить жизнь проклятым и опозоренным. Не напрасно в свое время так испугалась моя матушка, когда я сказал ей, что меня произвели в полковники.
— По Крагуевацу уже разнеслось, что ты уезжаешь в Первую армию. Народ в тебя верит. В кафе произносят тосты: «Дай бог помощи Живоину Мишичу!» Ты понимаешь, как в тебя верят? Благо человеку, которому люди нынче верят. Не обижайся, что я откровенно говорю тебе об этом.
— Если мне дано право и я могу отдавать приказ защищать какую-либо позицию до последнего солдата, я обязан принять командование, даже когда кажется, будто все проиграно. Луиза, мне двух сорочек хватит. Буду стирать и менять. Свари кофе и не говори о том, что ты думаешь. Сегодня много слов не стоит произносить.
— Но некоторые именно сейчас можно высказать, генерал, — негромко заметил Вукашин. — Я слышал, отправлен приказ о выступлении Студенческого батальона.
— Пришлось, Вукашин. Мы распределим их по ротам парами. Взводные внесут веру. Мы присвоили им чин капрала и приказали в спешном порядке отправляться на поле боя. Мы собираем последние резервы, жандармов, всех, кто может держать оружие, стоять в окопах. Это решающее сражение.
Оба молчали.
— Человеку, обладающему властью, и вам, кто командует армией, кажется, что во имя родины вы имеете право на все. Этими правами история вас обделила. Свобода не имеет мандата творить все что угодно. У вас нет права сегодня приносить в жертву все, господа генералы!
— Если б мы сделали исключение для самих себя, то в самом деле.
— И вообще нет, генералы. Если личность способна на все, то народ, государство не должны делать все. В истории только тирания защищалась любыми средствами. А свобода нет. Нельзя, Живоин Мишич, жертвовать будущим целого народа.
