Игорь Зотов - Аут. Роман воспитания
– Чего молчишь? – спросил инвалид. – Кто обидел?
– Я… я… – начал Алексей и вдруг разрыдался.
– Э, брат, заплакал! Ну поплачь, поплачь, оно и полегчает. Куда собрался?
– В Москву-у-у… – всхлипнул Алексей.
– В Москву-у-у… – поддразнил инвалид. – Москва, брат, слезам не верит. Я, брат, тоже: рыдать бы рад – да нельзя! Зойка ждет. Зойка волнуется. Любит меня, камня своего. Я ведь, брат, камень!
– Как это? – спросил Алексей.
– А кто ж? Я, брат, журналистом был, теперь видишь – недвижим. Элитная недвижимость, ха-ха-ха! – инвалид с удовольствием рассмеялся.
– Журналистом? – спросил Алексей.
– Ну да. Я брат, с Ельциным летал, с Черномырдиным летал, с Ивановым летал, с другим Ивановым тоже летал… Я только с этим, с Путиным, не летал. Тебя как звать?
– Алексеем.
– А меня Михаилом Ивановичем. Сомский моя фамилия, не слыхал? Ну да где ж тебе обо мне слышать! Молод еще.
– А Рогова вы знаете? Журналиста Рогова?
– Димку-то? Да кто ж его не знает! Мы с ним десять лет вместе. Нас, можно сказать, в одном корыте купали! А что менты пристебались? Документов, что ли, нет?
– Деньги забрали, кроны. Все. Мне в Москву надо. Денег нет. Совсем, – всхлипывал Алексей.
– Какие кроны?
– Датские. Я из Дании. Сегодня. Утром. Я там живу.
– Ишь ты, принц какой – из Дании! Как там мать твоя – королева?! Вот скажу тебе, брат Алексей, сучка она отмороженная! – рассмеялся Сомский. – А в Христиании был?
– Был.
– Там, скажу тебе, такие же хиппи живут, как я – римский папа! Ха-ха-ха! Хиппи кончились тридцать лет назад. Аминь! – и внезапно размашисто перекрестился. И добавил: – Не нравится мне Копенгаген, скучно в нем.
– А вы там были?
– Раз десять!
Алексей недоверчиво посмотрел на инвалида.
– Не веришь? Мишку Сомского не знаешь! За-абыли Мишку! А чего в Москве, брат Лексей? Родители?
– Родители в Дании и в Америке, а я журналистом хочу. У меня в Москве друг – Рогов. Он обещал.
– Я, брат Лексей, с Димкой-то много работал, правда, он все больше по культур-мультур, а я – международник. Полсвета, пятьдесят четыре страны отлетал, брат, надоело. Смерть как надоело. Вот камнем и залег. На Валдае. Места у нас та-акие!
Сомский достал из сумы, притороченной к коляске, бутылку дешевого лимонада и желтым, как пятак, ногтем сковырнул пробку:
– Пей.
– Спасибо.
– Стало быть, менты обобрали? Сволочи. Денег нет, а ехать надо. Понял, не дурак. Тогда вези меня на третий путь, что-нибудь придумаем.
IIОни зашли в вагон электрички.
– Слушай сюда, брат Лексей. Ехать нам далеко, денег у нас как бы нет, поэтому давай-ка твою датскую сумку подпрячем, чтобы ее видно не было, а ты меня толкай да делай жалостливые глаза. Заработаем с тобой на дорогу.
– А куда мы едем? В Москву? – спросил Алексей.
– Хм, в Москву! До Москвы, брат, далеко. Сперва до меня постараемся доехать, а уж потом как-нибудь и до Москвы. Да ты не ссы, – пробьемся. Ну-ка, нагнись ко мне…
Сомский взлохматил Алексеевы волосы, потом оглядел его внимательно, заставил снять куртку, вывернул ее наизнанку.
– Вот так оно лучше! – довольно крякнул, когда Алексей надел ее снова.
Теперь они были похожи вовсе не на инвалида и поводыря, а на парочку городских сумасшедших. Причем на лице Сомского явственно проступали следы недавнего и порочного прошлого: видно было, что человек этот пил, и пил сильно, и что, хотя он некоторое время и не пьет, в глазах его посверкивает негасимый огонек алкогольного предвкушения.
Но было в глазах Сомского и нечто другое, что как бы уравновешивало собой, так сказать, притушивало этот дьявольский огонек. Какое-то невыразимое мертвецкое спокойствие. Как эти два признака уживались между собой, объяснить трудно, но было именно так. Словно он знал что-то, что было доступно лишь мало кому из смертных. И то, что он называл себя «камнем», как-то не казалось инвалидным кокетством.
И вот вдвоем бредут они по вагонам – Алексей молча, с подобающей случаю скорбной миной – он не играл, само собой получалось, – и Сомский, возглашающий ровно три раза – в начале, в середине и в конце каждого вагона:
– А помогите, граждане хорошие, инвалиду умственного труда! А трое суток не спать, а трое суток шагать, а все из-за нескольких строчек в газете… А вот пострадал за правду, да и за матку!
Строки репортерской песенки пропевал хрипло, молодцевато, выдавая к тому же обладание абсолютным музыкальным слухом. Засим доставал из кармана куртки замусоленные донельзя вырезки из газет со своими статьями, а некоторые и с фотографией. Так что его узнавали даже скептические пенсионеры.
– А что, похож! И про кого ж ты писал? Про Ельцина?!! Ух, ты!
И давали деньги. Понемногу, но давали, так что к середине состава набралось около полутора тысяч рублей. Хватило и от милиционеров откупиться, и по паре бутербродов съесть. И еще осталось, и даже прибавилось, когда достигли они головы электрички и вышли, наконец, на станции Бабино.
– Ну-с, брат Алексей, мы славно с тобой потрудились. А теперь время обеденное. Ну-кась, спусти меня на землю-то с горних! Вот так, вот так. Да потише ты, чай, не дрова везешь! Ха-ха-ха!
Алексей спустил Сомского с платформы по щербатым ступенькам и потолкал к продуктовой палатке. В придорожных кустах они пообедали хлебом и дешевой колбасой, запили квасом. Потом Сомский велел Алексею отойти, ждать в сторонке:
– Мне, братишка, нужду нужно справить! Хе – ишь ты: «нужду нужно»!.. Не жизнь, а спла-ашной каламбур! А ты там постой. Я как человек интеллигентный – стесняюсь. Я сам справлюсь и исправно все справлю! Да что это со мной сегодня! Нет, ты скажи – просто ссу каламбурами!
…Они вышли на шоссе.
– Деньги, брат, у нас есть, теперь все зависит от людей – ехать нам верст, почитай, не меньше двухсот до Валдая, и там проселком еще верст тридцать. Если к ночи приедем – считай, повезло. Случай чего, я и Зойку вызвоню, пусть выручает! Ничего, брат Алексей, завтра по холодку, на зорьке рыбачить пойдем, у меня от крыльца до озера – двадцать метров! Потом банька, потом… Эх, пивка бы! Главное, брат Лексей, не то, что ты сделал в жизни, а то, чего ты не сделал. И никогда не сделаешь! – закончил Сомский философическим пассажем.
Ехать было действительно трудно. Конечно, инвалида жалели, но так, издалека – никто не останавливался: ведь мало его посадить, нужно и коляску куда-то девать. Больше часа они провели у обочины, пока, наконец, не тормознул возле них грузовичок.
– Да у меня брательник такой же, как ты, убогий, – поджарый мужичок выскочил из кабины и тут же под руки потащил Сомского в кабину. Алексей как мог помогал. Втиснули инвалида, мужичок ловко сложил коляску, пристроил ее в кузов – и вперед!
– Васей меня зовите! – он оказался словоохотливым. – Далеко вам? Ва-а-алдай!.. Не, мужики, я только до Новгорода. Мне еще сгрузить – загрузить, а потом в Лугу. Я вас там на повороте у кафе скину, там легко поймать. А чего Валдай? На Ильмене рыбалка не хуже!
– А как ты узнал, брат Вася, что я рыбак? У меня и снастей с собой никаких…
– Так по тебе сразу видать, Михал Иваныч, – этот Вася хоть и выглядел ровесником Сомского, но обращался к тому уважительно, по имени-отчеству. – У тебя глаз – рыбий!
– Это как?
– Ну не знаю, как… Задумчивый ты какой-то, что ли… Не смогу объяснить.
Сомский присвистнул и замолчал, смотрел в окно. Встрепенулся только, когда проезжали мимо указателя со странным названием «Мясной бор».
– Хм! Мясной бор. Это что, Василий? – спросил Сомский. – Название такое странное…
– Не знаю, Михал Иваныч.
– Я так думаю, здесь бои шли страшенные в войну, много народа порубали, много мяса было в этом бору человеческом. Вот и назвали.
– Может, и так, Михал Иваныч, может, и так… – ответствовал Василий.
– Страшная бойня тут шла, брат Лексей, страшная. Тысяч сто, а то и все двести полегло наших.
– Это все Сталин с Гитлером устроили, – с готовностью отвечал Светозаров-младший. – Они знали, что людей слишком много. Вот если бы Гитлер, вместо того чтобы со Сталиным воевать, с ним подружился и они бы вместе до Китая дошли, вот бы было дело!
– Какое дело, брат Лексей? – спросил Сомский.
– Весь мир очистили бы от лишнего народа.
Сомский присвистнул:
– Это у тебя в Дании такие мысли зародились? От безделья?
– А вы, Михаил Иванович, считаете, что земля резиновая? Скоро не только воды и еды не останется, скоро и воздуха хватать не будет на всех. Разве не так?
– Так-то оно так… – задумчиво сказал Сомский. – Вот ты какой, значит, датский путешественник. А с виду – прямо пай-мальчик! A honey-pie-boy!
– А что, пацан дело говорит, – вмешался Василий. – Вот у вас, на Валдае, небось, русских-то почти не осталось, так? Одни черножопые. И в Новгороде. Да, почитай, повсюду. А русскому человеку что делать? Куда деваться?
– Э, Василий, загнул! Особо про черножопых! Черножопые, они ведь тоже смертны!..
