Джейсон Гудвин - История доллара
И пусть иногда жажда денег проявлялась на периферии американской цивилизации в мрачных неврозах или во вспыхивающей и гаснущей грусти Гэтсби[118], американцы, как мне кажется, в целом, получают от своих денег изрядную долю невинного удовольствия. Выходки богачей, например, служат развлечению миллионов. Всемогущий Доллар, несомненно, является их богом, но это языческое божество олимпийского рода, почти беззаботно вмешивающееся в дела местных жителей. Есть особый род гордыни, которую боги доллара обычно наказывают наиболее эффектно: властители мира отправляются из своих пентхаусов прямиком в тюремные камеры: Говард Хьюз спасается от микробов в затянутом целлофаном гостиничном номере в Вегасе; фейерверки банкротств, помпезные разводы, ледяной страх Эндрю Карнеги, который говорил, что умирающий богачом человек умирает опозоренным, и раздал пожертвований на 350 млн долларов.
Многие американцы относились к доллару с презрением. «Нам было очень отрадно, если бы доллар янки полностью и навсегда исчез из нашей речи», — фыркала редакторская статья в «Ричмонд Виг», одной из газет с американского Юга в годы Гражданской войны. Марк Твен воспринимал внезапное богатство в качестве чудесной шутки в своем романе «Налегке». Люсиус Биб называл деньги дрянью, которую годится только раскидывать из последнего вагона движущегося поезда. Американцы придумали выражения «слишком молодой» и «бедная маленькая богатая девочка» наряду с «пришло махом — ушло прахом». «Из грязи в князи» — обычная история, но «из грязи в князи и обратно» и в иной последовательности было почти таким же распространенным явлением. Многие американские состояния сделали те, кто не особенно интересовался деньгами: их интересовал процесс. В начале 1930-х годов закоренелый гангстер, которому отчисляли процент с продажи каждого алкогольного напитка в стране и который, возможно, был богатейшим человеком на планете, ничего так не любил, как бездельничать, сидя в майке и уплетая мамины фрикадельки. Как и Карнеги, многие из числа сколотивших состояние прилагали почти столько же усилий, чтобы от него избавиться. Или растрачивали его, что, пожалуй, сводилось к тому же. На самом деле упорное нежелание американского общества устроить кровавую революцию против сверхбогатых проистекало из отношения к деньгам, из-за которого американцы смотрели на деньги как на своеобразное погодное явление: деньги проливались, словно дождь, текли то туда, то сюда, разливались широким половодьем, иссякали. Когда дело касается денег, американцы реагируют на удивление философски.
Всегда существовал и противовес из тех, кто вообще не хотел иметь дело с деньгами, включая ряд умозрительных и утопических сообществ, пытавшихся упразднить деньги и думать о чем-либо другом (на ум, пожалуй, приходит рабство). Роджер Уильямс, прибывший в Массачусетс в 1637 году и основавший колонию Род-Айленд, сразу увидел абсурдность принадлежности Америки королю; он презирал алчных колонистов и полагал, что индейцы с их ракушками ближе к Богу. Несколько поколений американских пионеров охотно обходились без денег, живя за счет кредита и бартера. Полагающиеся на собственные силы, самодостаточные и иногда отрезанные от остального мира, сельские жители почти не пользовались деньгами до изобретения торговли по почте универмагов Сирза и Рёбака. Фредерик Ло Ольмстед, путешествовавший по Югу в 1854 году, слышал о тех, кто никогда не имел дело с деньгами. А составленные пионерами конституции нескольких штатов на Среднем Западе фактически объявляли банки вне закона.
Мистики во многом разделяли взгляды Гекльбери Финна, которой попросту бежал от «сивилизации», как от тугого воротничка. Гекк Финн поспешил прочь на плоту по Миссисипи, но сорок лет спустя бродячий образ жизни во многом был привязан к железным дорогам, которые, с одной стороны, сделали некоторых баснословно богатыми: Джея Кука, Корнелиуса Вандербильта, Эндрю Карнеги (поставлявшего сталь), Джима Фиска, а с другой — позволили бродягам бесплатно путешествовать в вагонах, а иногда и под ними, вдоль и поперек Соединенных Штатов, выпрашивая работу, чаевые, еду, пиво, ботинки и случайно встречаясь вновь за тридевять земель. Возможно, это и были «два великих класса — бродяги и миллионеры», о которых говорил манифест популиста Игнатиуса Доннелли.
Бродяги оставляли небольшие памятники своей культуры: починенные ворота, покрашенные амбары.
Словечко «панк» происходит из лексикона бродяг. «Большая гора сладостей» была мечтой кого-то из малолетних бродяг, испуганного вниманием старших и более сильных товарищей в вагоне. Но здесь было место и «аллилуйя! я — бродяга» в честь беззаботной жизни. Деньги порождают желания, а желания — головную боль: хобо считали (и пели о том), что лучше вообще отказаться от денег и собственности, жить подобно цветам в поле — точнее, подобно странствующим цветам.
Хобо обычно жили за счет щедрот сограждан, но иногда хобо брал пятицентовик и что-то выцарапывал на его аверсе — автопортрет или, к примеру, осла. Никель ниспослан Богом, поскольку стоил немного, был велик по размерам и податлив в качестве материала: изящно сделанный предмет, особенно старый никель с головой индейца на аверсе и бизоном на реверсе нравился бродягам больше всего. Монета попадала им в руки, подобная миллиону прочих пятицентовиков. Они прекращали ее жизнь в качестве денег — кто возьмет порченый «никель»? — и превращали в произведение искусства. Они лишали его общепринятого условного значения и находили ему какое-то другое[119].
после 1929 года доллар оставался неизменен в качестве прочно установленного и торжественно провозглашенного канона. Только в Америке любой желающий может расплачиваться деньгами, отпечатанными 150 лет назад. Ни одна из мировых валют не выглядит так же. как 80 лет назад: однофунтовая банкнота Банка Англии с 1914 года меняла свой облик шесть раз и в конечном счете исчезла. Ни у кого другого нет купюры с изображением винтажного автомобиля. едущего мимо какого-то общественного здания, или подобного старому высокому автомобилю с боковыми подножками, пыхтящему у здания Казначейства на десятидолларовой купюре. Ни у одной другой преуспевающей страны нет эквивалента однодолларовой купюры — только монеты.
Если и была минутная слабость, проявление мимолетной тревоги, она случилась в 1956 году, в разгар «холодной войны», когда на долларовых банкнотах появилась надпись «На Бога уповаем». Целью было доставить удовольствие тем, кто относился к своим долларам серьезно, равно как к своему флагу и присяге на верность. Им также нравилось, что в долларах ничего не менялось, поэтому, когда кто-то в 1957 году сравнивал две купюры, и на одной значилось «На Бога уповаем», а на другой— нет, он подпрыгивал от радости. Это было именно то, что нужно для раздувания полномасштабной «красной опасности»: надпись, вероятно, кто-то убрал.
Красные под кроватями ил и призрак корейцев за копировальным аппаратом заставили Секретную службу высказаться в пользу ревизии дензнаков в начале 1980-х. Они предложили три прототипа двадцатидолларовых купюр, с дюжиной нововведений, призванных разорить фальшивомонетчиков: химическими маркерами, голограммами, микропечатью, вшитой в купюру полоской из полимера и большим числом цветов, неподвластных копировальной технике. Когда эти прототипы достигли Белого дома, министру финансов сказали, что они «не пойдут». В глазах многих политиков попытки «подлатать» доллар были равноценны перекраиванию государственного флага. Купюры претерпели незначительные изменения в 1990-х, но зеленая оборотная сторона сохранилась. Как заявила «Нью-Йоркеру» казначей Мэри Элен Уитроу, «зеленый — цвет благополучия, и черный тоже хорош — он показывает, что мы надежны, солидны и "в плюсе"»[120]. А я-то думал, что цвет благополучия — розовато-лиловый!
Общество весьма консервативно в том, что касается денег. Оно отказалось от монеты, и запустить в оборот двухдолларовые купюры оказалось нелегким делом — возможно, из-за старого суеверия, отождествлявшего двухдолларовую купюру с близнецами, или в силу памяти о давней традиции, делавшей два доллара стоимостью услуг проститутки. Когда внешний облик долларов впервые за 70 лет начал меняться, общественная реакция была прохладной.
В 1966 году австралийцы окончательно отказались от фунта стерлингов и объявили конкурс на лучшее название для новой, десятичной денежной единицы. Министр финансов предложил «остер»[121]. Граждане предлагали такие варианты: «берра», «викта», «тасма», «ньювал», «кви», «кук», «смити», «альп», «брамби»[122], «анзак»[123], «мельба»[124], «сорока», «кембер», «ригал», «эврика», «билли», «пасифик» и «лапша». Правительство трезво составило шорт-лист, в который вошли «роял», крона, доллар, фунт и соверен.
