Салман Рушди - Ярость
— Большая пошлина, — лучась улыбкой, объявил туземец. — Очень много облагаемых пошлиной предметов.
Соланка нахмурился:
— Но здесь только моя одежда. Вы никак не можете требовать, чтобы люди платили вам за право ввезти то, чем можно прикрыть наготу.
Таможенник перестал улыбаться и нахмурился пуще Соланки.
— Давайте не будем затевать некрасивых сцен, господин обманщик, — попенял он. — Здесь не только ваша одежда, но много разного другого. Видеокамера, наручные часы, фотоаппарат, ювелирные изделия. Вы должны заплатить большую пошлину. Если не согласны, можете подать протест, это ваше несомненное демократическое право. Вы в Филбистане, Освобожденном Индийском Лилипут-Блефуску! Нет, если вы не согласны, займите место в приемной и подождите, когда мой начальник освободится и сможет с вами все детально обсудить. Он скоро освободится. Часа через двадцать четыре, самое большее тридцать шесть.
Соланке все стало совершенно ясно.
— Сколько? — спросил он и заплатил без возражений.
В переводе на местную валюту сумма казалась внушительной, но на самом деле равнялась восемнадцати долларам пятидесяти центам. Сияя как медный грош, таможенник мелом пометил чемоданы Соланки большими крестами.
— Вы прибыли сюда в великий исторический момент, — напыщенно заявил он. — Индийцы Лилипут-Блефуску наконец-то сплотились и стали отстаивать свои права. Наша культура древнее и богаче, и теперь мы по праву будем на первых ролях. Пусть победит сильнейший, не так ли? Сотни лет эти ни на что негодные людоеды элби пили грог, каву, глимигрим, фланек, «Джек Дэниелс» с колой — всю эту безбожную дрянь — и заставляли нас ложками хлебать их дерьмо. Все, хватит! Пускай теперь попробуют нашего! Желаю приятного пребывания!
На борту вертолета, направлявшегося на остров Лилипут, в Мильдендо, на Соланку смотрели с неменьшим подозрением. Профессор решил этого не замечать и сосредоточиться на открывавшемся из окна пейзаже. Когда вертолет пролетал над плантациями сахарного тростника, Соланка заметил высившиеся в центре каждого поля груды черного вулканического камня. Связав себя кабальным договором, променяв родовое прозвание на порядковый номер, индийцы ломали хребты, вручную расчищая эту землю под надзором австралийских кулумбов и копя в сердце негодование, рожденное непосильным трудом и лишением имени. Эти камни были символом копившейся вулканической ярости, прошлыми пророчествами извержения индолилипутского гнева, следы которого были видны повсюду. Хлипкий вертолет, к большому облегчению Соланки, совершил посадку среди до сих пор не разобранных руин международного аэропорта Голбасто Гуэ. И первым, что увидел профессор, был громадный плакат с изображением командующего Акажа, иными словами, лидера Филбистанского движения сопротивления Бабура в костюме и маске Акажа Кроноса. Обозревая его портрет, Соланка почувствовал, как сердце сжимает сомнение: не было ли это трансатлантическое путешествие ошибкой, заблуждением политически наивного, влюбленного идиота? Ибо иконный образ Лилипут-Блефуску — страны, стоявшей на пороге гражданской войны, страны, президент которой по сию пору оставался заложником, которая по-прежнему несла всю тяжесть осадного положения и где в любую минуту могли произойти самые непредсказуемые перемены, — как две капли воды был похож на профессора, чего и следовало ожидать. С пятнадцатиметровой высоты на Соланку смотрело его собственное лицо: безумные глаза, пухлые, капризно изогнутые губы, грива седых волос.
Его ожидали. Новость о двойнике командующего обогнала вертолет. Здесь, в этой комедии дель арте, человек, послуживший оригиналом для маски, выглядел ее имитатором, копия считалась подлинником, а оригинал — подделкой! Соланка как будто бы присутствовал при смерти бога, и умерший бог был им самим. У трапа его встретили автоматчики в масках, женщины и мужчины. Соланка последовал за ними без возражений.
Его препроводили в некий «отстойник». Стульев здесь не имелось, из мебели был только обшарпанный, старый стол, за которым следили немигающие глаза ящериц. Целые сонмы голодных мух с наглым жужжанием лезли профессору прямо в лицо. Паспорт, часы и обратный билет он покорно отдал женщине, чье лицо скрывала маска с чертами его возлюбленной. Оглушенный скрипучей военной мелодией, которая разносилась из включенной на полную мощность примитивной аудиосистемы аэропорта, Соланка все же расслышал нотки страха и возбуждения в голосах своих конвоиров — обвешанные оружием партизаны окружали его со всех сторон. О том, что ситуация крайне нестабильна, свидетельствовали испуганные глаза гражданских (без масок) и напружиненные тела военных (в масках). И до Соланки вдруг дошло, что он порядком оторвался от привычной среды, оставив далеко позади знаки, символы и коды, определявшие содержание и форму его жизни. Здесь нет никакого профессора Малика Соланки, человека с прошлым и будущим, судьба которого кого-то беспокоит. Здесь он неудобный чужак, чье лицо, однако, знакомо всем и каждому, и если прямо сейчас каким-то образом не обернуть физиогномическое сходство в свою пользу, то в лучшем случае ему грозит немедленная депортация. А в худшем… Он старался об этом не думать. Перспектива быть высланным из страны, даже на шаг не приблизившись к Ниле, уже сама по себе представлялась ему наказанием. Ну вот, опять я голый, подумал Соланка, голый дурак, который сам напрашивается, чтобы ему дали под дых.
Прошло около часа, и возле халупы, где держали Соланку, появился многоместный автомобиль-универсал австралийского производства, марки «Холден», и профессору сухо, но без ненужной грубости велели занять место на заднем сиденье. Партизаны в камуфляже уселись по бокам от него. Еще двое залезли в багажный отсек и устроились спиной к сидящим: дула их автоматов высовывались наружу через приоткрытое заднее окошко. Проезжая по улицам Миль-дендо, Малик Соланка ощущал сильнейшее дежавю, и ему понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать, чтó напоминают ему эти места — Индию. Точнее, Чандни-Чоук, беспокойное сердце Старого Дели, где так же хаотически толкутся торговцы, где лавки снаружи выкрашены в те же яркие цвета, а внутри столь же скудно освещены; где проезды еще больше запружены толкающейся и галдящей живой массой, передвигающейся пешком и на колесах; где люди борются за пространство с животными; где множество автомобильных гудков исполняют неизменную симфонию дневной улицы. Соланка никак не ожидал подобных толп. Более предсказуемой, но оттого не менее тревожной оказалась ощутимая враждебность между двумя общинами, то, как мужчины, элби и индолилипуты, сбивались в кучки и тихо о чем-то переговаривались между собой, недружелюбно косясь на иноплеменников, ощущение жизни на пороховой бочке, которая того и гляди рванет. В том и состоит парадокс, проклятие общинных столкновений: когда они случаются, убивать вас приходит не кто-нибудь, а друзья и соседи, те самые люди, что пару дней назад помогли вам завести ваш старенький, заглохший у их дверей мотороллер, кого вы угощали засахаренными фруктами в честь помолвки вашей дочери с порядочным, образованным молодым человеком. Управляющий обувным магазином, по соседству с которым вот уже десять лет торгует ваша табачная лавка, — именно он, и никто другой, будет из кожи вон лезть и приведет поджигателей к вашим дверям, попыхивая купленным у вас сладким виргинским табаком.
Соланка не заметил ни одного туриста. (В доставившем его на Блефуску самолете пустовало больше двух третей кресел.) Очень мало попадалось детей и женщин, исключая на диво многочисленных воительниц Филбистанского движения сопротивления. Лавки по большей части были закрыты и забаррикадированы. Встречались и такие, что торговали, правда с опаской, и люди — преимущественно мужчины — заглядывали в них: никто не отменял повседневных нужд. Практически каждый имел при себе какое-то оружие, по временам издалека доносились звуки выстрелов. Полиция пыталась при помощи фрименов хоть как-то поддерживать закон и порядок. Опереточная армия оставалась в казармах, пока ее генералы вели многочасовые, изматывающие закулисные переговоры. Представители фрименов встречались с племенными вождями элби, а также с их духовными и деловыми лидерами. Командующий Акаж старался хотя бы создать видимость того, что ищет мирного разрешения кризиса. Но под этой ровной вроде бы поверхностью закипала гражданская война. Скайреш Болголам потерпел поражение и был взят в плен, но немало молодых элби, стоявших за его провалившимся переворотом, успели зализать раны и, вне всякого сомнения, готовили новый путч. Между тем мировое сообщество быстро склонялось к тому, чтобы объявить Лилипут-Блефуску самым маленьким государством-изгоем, приостановив действие торговых договоров и программ экономической помощи. И в этом Соланка видел свой шанс.
