Николь Бернье - Незавершенное дело Элизабет Д.
Двумя часами ранее, стоя в прихожей Мартинов, когда такси уже ждало у тротуара, Кейт медлила с прощанием. Дейв прислонился в темноте к дверному косяку, одним плечом опираясь о край открытой двери. Вторая рука безвольно висела. Она ощущала запах мыла, которым он мылся в душе, тяжелый, мускусный запах, потому что он больше не пользовался одним с женщиной мылом. Поблекшие «валентинки» на двери выглядели безнадежно неуместными.
Сундучок стоял на полу рядом с дверью.
– Они здесь, – сказала Кейт.
– Вернулись домой, где им самое место.
У нее не нашлось подходящего ответа. Ни «приятного чтения», ни «позвони, если захочешь поговорить о них» не годилось, потому что предлагать это могла бы только сама Элизабет. Крышка была немного скошена, как нуждающийся в исправлении прикус.
– Извини за замок.
Он пожал плечами.
– Запасного ключа я все равно так и не нашел.
Она могла бы просто выйти в дверь и, чмокнув его в щеку и легко дотронувшись на ходу до плеча, направиться через лужайку к своей собственной расстроенной жизни. Но оставалось еще кое-что.
– Знаешь, ее дневники в ранние годы… то, как она говорит о браке и детях… Она тогда была другим человеком. – Кейт не видела в темноте его лица. – Думаю, она много и упорно трудилась, чтобы стать той матерью, какой была, и, возможно, сталкивалась с депрессией. И не важно, что у нее не все получалось. Мне кажется, это показывает, насколько упорно она стремилась к цели.
Дейв опустил глаза и покачал головой.
– Не надо, – пробормотал он мягким тоном родителя, успокаивающего впечатлительного ребенка.
Понимал ли Дейв, что именно она имеет в виду, этого Кейт так и не узнала. Таксист включил свет в салоне и смотрел в сторону дома. Дейв положил руку на дверную ручку. Не будет больше разговоров о том, какой была Элизабет.
Она подошла к нему и наклонилась для короткого прощального объятия, и он положил ладонь ей на поясницу. Так они постояли секунду, потом она отстранилась. Он распахнул входную дверь.
– Думаю осенью свозить детей в Вашингтон. Поводить по музеям, в зоопарк, по центру и все такое.
– Моим понравится. Джеймсу и Пайпер тоже понравится. – Она шагнула через порог. – Тепло стоит до самого ноября. Вы обязательно должны приехать.
– Ладно, посмотрим. – Дверь, хлопнув, закрылась, когда Дейв отпустил ее. Он прислонился к внутреннему косяку, скрестив руки.
Кейт пошла через лужайку к такси, все еще чувствуя на себе его взгляд, и села сзади. Виниловое сиденье потрескалось и кололось, и она подвинулась ближе к дверце, где оно пострадало меньше. Потом подняла глаза и увидела, что входная дверь Мартинов закрывается, а потом и свет на крыльце, где она совала Элизабет свои старые растения и рыбу, моргнув, погас. Но когда такси отъезжало, в длинном окне прихожей все еще виднелась тень мужчины, фигура над поломанным сундучком, заполненным самым дорогим, что осталось от его жены.
Поезд шел через Нью-Джерси. В пейзаже преобладали неясные промышленные очертания, силуэты электростанций и строительного оборудования в темноте выглядели размытыми и жутковатыми. Поезд снизил скорость, въезжая на железнодорожный мост, и стаккато его хода многократно отразилось в огромном открытом пространстве между водой и небом. Крик получился скорбным, но умиротворяющим для тех, кто не боится того, над чем не властен, или уже на пути к этому.
Глава 33
Такси высадило Кейт у тротуара, и она постояла секунду на подъездной дорожке. В доме было темно, не считая тусклого света в семейной гостиной. Она полезла в сумку за ключами. Кошелек. Телефон. Ручка. Потом какой-то незнакомый клочок бумаги. Она вытащила его и развернула под светом уличного фонаря. Это был врачебный рецепт с именем Элизабет в строке пациента. Должно быть, выпал из последнего дневника, который Кейт еще раз читала в машине, а потом переложила в сундук перед домом Мартинов. Это был рецепт на что-то неразборчивое в миллиграммах, начинающееся с «п» и с «кс» в середине, выписанный врачом, имя которого начиналось на букву «Н». Натали… Надин… Надя.
Рецепт мог быть на что угодно. Что-то, имеющее отношение к ее болезни. Какое-нибудь снотворное. Или что-то совершенно иное. Кейт подержала его, думая о том, какие еще тайны могла хранить Элизабет, потом смяла листок в кулаке и сунула в сумку.
Она тихо вошла в дом и положила сумку, потом прошла по коридору в семейную гостиную, ожидая увидеть Криса, уснувшего над своим ноутбуком. Но комната была пуста. Она сняла туфли и поднялась по лестнице проверить детей. Сначала заглянула в комнату Пайпер. Девочка свернулась клубочком поперек подушки, как котенок, и стихла, когда Кейт накрыла ей спину одеялом. Потом она прошла в комнату Джеймса. Рука его была согнута, как будто держала что-то, и она подняла с пола динозавра и сунула ему в изгиб локтя. Он не пошевелился. Его расслабленные щеки и губы были пухлыми, как у младенца, но худые ноги, раскинутые поверх одеяла и покрытые каникулярными царапинами, показались ей удивительно длинными.
Кейт отправилась в их спальню, даже не заперев внизу дверь и не раздевшись. Она собиралась лечь с Крисом. Прижаться к его спине, спрятать лицо между шеей и плечом и, если проснется, сказать, что любит его. Нельзя принимать ни один день, ни одну ночь как должное. Каждый час, каждый рейс самолета, каждый поход к врачу – это искра вероятности; то, что может стать твоим концом. Она надеялась, он проснется, и тогда она сможет сказать хотя бы «я люблю тебя». До завтра этого будет достаточно.
Но Криса в спальне не оказалось. Одеяло застелено, подушки не смяты. Озадаченная, она направилась назад, к лестнице. Потом забеспокоилась. Свет в кабинете был выключен, но она все равно заглянула в маленькую комнату, ожидая увидеть, что он уснул прямо в кожаном кресле, пугающий, как незнакомец, во мраке своих мыслей. Но и там никого.
Коридорчик, ведущий из кухни к двери в гараж, был завален выгруженными из машины чемоданами и бельем. Рядом стояла коробка с продуктами и предметами первой необходимости, которую она держала в запасной шине. Хорошо, что и ее тоже принесли. Все это нужно вытащить.
Тяжелая задняя дверь в конце коридора была открыта. Она встала у порога и оглядела двор, выложенное плиткой патио, нечасто используемый гриль, футбольные ворота и сарайчик для инструментов. В дальнем конце двора, рядом с высокой туей, светился оранжевый огонек. Медленно поднимаясь и опускаясь, он напоминал старенького светлячка.
Она вышла во двор. Там, на каменной скамейке, сидел Крис. Сидел, наклонившись вперед, опершись локтями о колени, и из пальцев свисала сигарета. Он видел, как она приближается, но не пошевелился, словно сидел и ждал уже сто лет, когда она вернется и найдет его.
Кейт сунула руки в передние карманы. Светлячки подмигивали над лавровыми кустами у дома, и ночные звуки заняли место того, что могло бы стать гнетущей тишиной. Какой-то ночной зверек чесался под кустами живой изгороди. От соседнего дома донеслось металлическое дребезжание автоматически открываемой двери, за которым последовало царапанье бочки по асфальту. Они долго смотрели друг на друга, и не было никакой неловкости в этом взгляде, ничего воинственного или оборонительного. Взгляд был открытый, и в нем заключалось все: ожидание и беспокойство, слабеющая связь, тайны и обман, если это можно назвать обманом, недосказанности и упущения. Тревога и жажда гарантий – от беды, от непонимания, – когда их нет и быть не может. Неспешный дрейф друг от друга, перерастающий со временем в отчуждение, прекратился. Они были двумя людьми, которые начали отдаляться, чьи дороги разветвились; каждый выбрал свой путь, а потом обнаружил, что назад и не тянет, что ему нравится этот маршрут и что он уже привык идти в одиночку.
Как бы ей хотелось вручить ему дневник, проводник к той личности, которой она стала в этот последний год, просто положить рядом с ним на скамейку и уйти. А утром он бы положил ей на тумбочку свою книгу, и когда они вновь оказались вместе, наступила бы ясность. И никакого страха сказать что-то не то или о чем-то умолчать, оборвать себя, заметив нахмуренный лоб другого, или сбиться в неподходящий момент, лишаясь той уверенности, которую только-только почувствовал.
Это так изматывающе тяжело – пытаться, чтобы тебя поняли. Ей запомнилась цитата – то ли это что-то из школьного курса по литературе, то ли слова какой-то песни: «Если бы ты знал о человеке все, что можно знать, ты мог бы простить ему все». В прощении есть что-то рефлексивное, но, конечно, оно дается тогда, когда ты знаешь, какие обстоятельства превратили человека в собрание странностей и защитных реакций.
Путь к пониманию долог и тяжек. А вот прощение приходит само собой.
Кейт вздохнула и медленно опустилась на скамейку, как старушка, дающая отдых уставшим костям. Она села так близко к Крису, что ее нога прижалась к его бедру, и в прохладе ночи идущее от него тепло было знакомым и осязаемым, как разговор, которому необязательно заканчиваться. Они сидели и смотрели на свой дом, касаясь друг друга небрежно, но не случайно, как молодожены, желающие постоянного подтверждения физического единения, заверения, что у них один взгляд на простирающееся впереди прекрасное будущее или, по крайней мере, ту его часть, которая зависит только от них.
