Сэм Хайес - В осколках тумана
Алекс медленно кивает и улыбается:
— Да.
Я с шумом вдыхаю, осознав, что сидела затаив дыхание. Флора отчаянно жестикулирует, обращаясь ко мне. Это несправедливо. Мамочка, поиграешь за меня?
Конечно, — отвечаю я и присоединяюсь к ним.
Весь вечер мы режемся в снап. Алекс и Дэвид покатываются со смеху, когда мы с Флорой ошибаемся. Флора в конце концов начинает злиться и раскидывает колоду по всему ковру. Алекс готов наброситься на сестру, но Дэвид перехватывает его и принимается щекотать. Перед глазами встает Марри, он вот так же всегда усмиряет сына.
— Ты слышала? — Дэвид внезапно замирает и поднимает руку, чтобы мы замолчали. — По-моему, какой-то шум с улицы. (Господи, да он на грани нервного срыва, и как я сразу не поняла.) То ли удары, то ли топот. — Дэвид встает, выключает свет, подходит к окну, выглядывает наружу и резко задергивает шторы.
Потом поворачивается к нам, и я даже в темноте вижу, какое у него бледное лицо.
— Что? Что такое?
Вскакиваю и бросаюсь к окну.
— Там два грузовика. И куча народу с плакатами. И все что-то кричат.
Голос у Дэвида срывается. Таким же напряженным он был, когда его уводил Эд.
Я осторожно приоткрываю занавеску. У забора топчется толпа демонстрантов.
— Боже!
— Подожди. Дай подумать.
Я чувствую адреналин в его дыхании, слышу, как бьется сердце под рубашкой.
— Надо позвонить в полицию. Я свяжусь с Эдом. Теперь полиция на твоей стороне. С тебя же сняли обвинения. — Я сжимаю его ладонь, но это не помогает. — Более того, они должны были предусмотреть это сборище и обеспечить тебе защиту.
Дэвид меня не слушает. Он начинает метаться по дому, проверяет все двери и окна, задергивает все занавески.
— Ты должна вывезти меня отсюда. — Голос у него выцветший, как и лицо.
Он имеет в виду всех нас, поясняю я себе.
— Но ведь это твой дом. Ты же не позволишь, чтобы кучка крикунов выгнала тебя отсюда спустя несколько часов после освобождения?
— Мам, что случилось? — встревает Алекс. — Давайте еще поиграем.
— Не сейчас, — голос Дэвида чуть теплеет, — сначала я разберусь с тем, что происходит, а потом мы опять будем веселиться.
Ответ удовлетворяет Алекса, но я чувствую, как нарастает в нем напряжение. Безмятежна лишь Флора, уже погрузилась в любимое занятие, рассыпала по ковру карандаши и рисует.
Снаружи глухо доносятся крики:
«Судить за Грейс… у-бий-ца… судить за все…»
Раздается звон стекла. Осколки будто впиваются в меня, я вздрагиваю.
— Убийца? — выдыхаю я, но Дэвида уже нет в комнате.
Я выбегаю вслед за ним из гостиной и резко останавливаюсь. Стекло на лестничной площадке разбито, на полу валяется кирпич, обернутый бумагой. Над кирпичом неподвижно стоит Дэвид. Я поднимаю тяжелый сверток, разворачиваю бумагу. На ней что-то написано. У меня начинают дрожать пальцы.
— Дети, одевайтесь, — говорю я, стараясь не паниковать. Нужно срочно увезти их отсюда.
Я передаю записку Дэвиду.
— Боже, боже, — шепчет он побелевшими губами.
Это ксерокопия газетной страницы с фото Грейс, рядом наклеена вырезка из сегодняшней газеты — снимок Дэвида, выходящего из тюремных ворот. Его осунувшееся лицо перечеркнуто жирным черным маркером, а внизу намалевано: Доктор Смерть.
— Почему они называют меня убийцей? — голос у него чужой, в нем один лишь страх. И тут же добавляет совсем иначе: — Нам надо выбираться отсюда.
Внизу Дэвид останавливается.
— Послушай. Они пришли за мной, а не за тобой и детьми. Если ты выйдешь на крыльцо, они растеряются и я смогу выскользнуть через заднюю дверь. Через поле я выберусь на Хоганс-лейн. Заберешь меня у моста через реку через десять минут?
— Конечно, — не задумываясь отвечаю я. Руки по-прежнему трясутся. — Захвати фонарик. И все, что нужно. — Не позволяю панике овладеть собой. Мы справимся. Непременно. — Пожалуйста, разреши мне позвонить Эду.
Дэвид качает головой. Еще минута — и повторится уже знакомая до отчаяния сцена прощания.
— Не останавливайся, пока не выедешь на шоссе, — наставляет он. — Я три раза помигаю фонариком, когда доберусь до перекрестка.
И затем, не обращая на меня внимания, словно нас уже нет здесь, принимается рыться в шкафах. Достает маленький деревянный ящик, из которого извлекает нож с костяной рукояткой, — наверное, охотничий или рыболовный, думаю я. Щелчком открывает его и закрывает. Лезвие словно серебристая плоть.
— Для обороны, — поясняет Дэвид, опуская нож в карман. С тем и выскальзывает через черный ход.
Я набираю в грудь воздуха, словно мне предстоит проплыть милю под водой, прижимаю к себе Алекса с Флорой и распахиваю дверь. Толпа умолкает при виде перепуганной женщины с детьми. Но уже через миг тишина взрывается улюлюканьем.
— Где он? — кричит женщина.
Я не смотрю на нее. Я укрываю руками детей, и мы бежим к калитке, уткнув глаза в землю.
— Мама, мне страшно, — совсем по-детски пищит Алекс.
— Все хорошо, милый, не бойся. Я с тобой.
Словно электрошокер наставляю на толпу ключи от машины. Чтобы уехать, нам нужно пробраться между этими людьми.
— Пожалуйста, пропустите нас.
Чувствую, как дрожит Флора.
— Он там? В доме?
Я замираю, услышав рыдания женщины. Капюшон спадает с ее головы. Я смотрю в пустые глаза.
— Да, — лгу я. И добавляю: — Простите, — хотя сама не знаю, за что извиняюсь.
Память озаряется вспышкой. Школьная постановка «Ромео и Джульетты», где Грейс играла главную роль… Но снова раздаются крики, и воспоминание гаснет. Я хочу коснуться руки этой женщины, поговорить, объяснить, что все не так, как она думает. Хочу рассказать ей о Дэвиде, чтобы она поняла: он не мог сотворить такое с ее дочерью.
Алекс тянет меня за рукав:
— Мама, пойдем.
— Мне очень жаль, — мягко говорю я.
Пальцы женщины мнут маленького коричневого медвежонка. Любимая игрушка Грейс? Мне требуется вся сила воли, чтобы отвернуться и побежать к машине. Я крепко держу Алекса и Флору за руки.
Суетливо заталкивая детей в машину, слышу, как за спиной нарастает новая волна ярости.
— Правосудия!
Я узнаю голос матери Грейс и мысленно затыкаю уши. Мотор заводится только с третьей попытки, и, пока я выруливаю на дорогу, толпа расходится все сильней, и о машину ударяются камни.
Будит меня телефонный звонок. Какое-то мгновение я не понимаю, где нахожусь, но когда взгляд наталкивается на громоздкий пластмассовый телефон, реальность обрушивается с тошнотворной отчетливостью. Дэвида изгнали из собственного дома.
