Эдуард Лимонов - Молодой негодяй
Нет, он не погрузил свой церемониальный жезл в горячий источник, бьющий из глубин еврейской женщины в ту ночь. Помня о ленинградской красавице, они заставили себя ограничиться ручными ласками. К середине ночи ласки, однако, превратились в страдания, поскольку все повышающаяся температура не могла естественным образом закончиться закипанием. Температура росла, увеличивалась, и вдруг на полном ходу аппарат выключали. Проделав эту термооперацию несколько раз, оба они безумно измучились и безумно устали. Так устает человек, которого сотрясают приступы хохота, но увы, он обязан хохотать беззвучно. Под шорохи, вдруг начавшие доноситься с кровати Маргариты, они уснули.
Вечером следующего дня они напились шампанского в компании Маргариты и того самого красивого летчика, с которым Анна завела бы роман, если бы «брат» не появился в Алуште. Логическим завершением дружеской попойки было вторичное прибытие «брата» на ночлег в палату женского корпуса санатория. Летчика привередливая Маргарита отослала домой.
Как все не попавшиеся на первом преступлении рецидивисты, они вели себя во вторую ночь куда более развязно и нагло. Нет, жезл юноши так и не был погружен в еврейскую женщину, но дела уже зашли настолько далеко, что, похихикивая, женщина играла жезлом, счастливая тем, что «он» существует. Сжимая «его» маленькими руками, она счастливо шепнула юному книгоноше, что вплоть до этого момента считала его импотентом. Ощупав все уголки друг друга и убедившись, что с ними все в порядке, они, повеселевшие, теперь лишь ожидали подходящего момента. Если бы сезон был летний, они бы давно уже совокупились на ночном пляже или в горах. Собственно, и в далеко не студеную крымскую зиму они вполне могли бы совокупиться под открытым небом, и они пытались, да. Несколько раз «брат» клал Анну на голые камни, оголив нижнюю часть ее туловища, но всякий раз появляющийся неизвестно откуда ухмыляющийся краснорожий старик в белой кепке и с палкой (Анна утверждала, что это один и тот же) высовывал голову из-за дерева или скалы.
Величавая Маргарита не выдержала напряжения на третью ночь. В момент, когда Анна, держа во рту жезл молодого человека, ползала животом и мокрой щелью по его (музыкальным, как Анна утверждала) пальцам, ленинградка резко вскочила с постели, набросила поверх ночной рубашки халат и вышла, хлопнув дверью.
— Пошла за дежурной! — прошептала Анна.
Влюбленные вскочили и стали искать, куда бы спрятаться. Анна, голая, сияя в темноте большими ягодицами, закрыла дверь на ключ. Собственно, спрятать нужно было только «брата», Анна Моисеевна имела право находиться в санатории. Голые, они заметались по комнате. Анна включила свет, потом выключила его. За дверью послышались быстро приближающиеся шаги и голоса. Последовал настойчивый стук в дверь.
— Кто там? — спросила Анна, хотя отлично знала, кто там.
— Старшая дежурная. Немедленно откройте.
Почему он не вышел в окно и не спустился по архаической колонне бывшего дореволюционного дворца, а ныне санатория (он ведь по ней трижды вскарабкивался в корпус), понять трудно. Скорее всего потому, что он успел натянуть только трусики и брюки. Гораздо более нелепым и унизительным казалось ему позднее то, что он последовал совету Анны, сказанному свистящим шепотом: «Полезай под кровать, Эд! Не будут же они искать под кроватью…» Он полез под кровать, а Анна, схватив в охапку его пальто и все другие черные тряпочки его, выбросила их на балюстраду и закрыла окно.
— Откройте, Рубинштейн, не то я вызову милицию.
— Что вам нужно? Почему вы барабаните среди ночи в дверь? Уходите и не мешайте мне спать! — Анна сделала вид, что переворачивается в постели, на самом же деле плюхнулась в постель.
— Нам сообщили, что у вас в комнате находится мужчина.
— Ложь. Здесь никого нет. — Анна наконец встала и, накинув халат, отперла дверь.
Две дежурных и мордатый мужик, служащий, должно быть, вышибалой в женском санатории, вошли в комнату и едва ли не немедленно заглянули под обе кровати…
36
Влюбленного юношу выставили из санатория в холодную природу немедленно, и остаток ночи ему пришлось провести в скалах над морем, созерцая светлеющее медленно небо. Анну Моисеевну выставили из санатория за моральное разложение на следующее утро. И хотя Анна Моисеевна, собирая вещи, высказала «суке Маргарите» все, что она о ней думает, настроение у Анны и ее «брата», когда они, сидя в модном и холодном кафе-стекляшке, пили портвейн, закусывая его крутыми яйцами и жирной сухой колбасой, настроение было паршивое.
Самое неприятное, однако, ожидало Анну впереди. Санаторий книгоиздательской промышленности принадлежал профсоюзу, и по приезде в Харьков Анну уже будет ожидать высланная из Алушты в книготорговый профсоюз выписка из приказа по санаторию об ее отчислении. И на «аморалку» (как в просторечии называлась выписка из приказа об отчислении за аморальное поведение) книжное начальство Анны обязано будет прореагировать. Анну могут выгнать с работы — вот что это означало. Работать в «Поэзии» было веселее и престижнее, чем в любом другом книжном магазине, и Анна своим местом дорожила.
Анна во всем обвинила «брата». «На кой я связалась с тобой, с малолетним, — причитала Анна, жуя яйцо. — Жила бы себе припеваючи без тебя здесь. Ко мне из военного санатория такой полковник подкалывался! Или встречалась бы с летчиком… Как его… Борис… Пила бы только шампанское, закусывая шоколадными конфетами. А так, что вот будем делать? Денег у тебя нет, Эд!
— У тебя их тоже нет! — буркнул мрачный «брат». — И что, если бы под кроватью вместо меня они нашли бы летчика Бориса, думаешь, они бы тебя не отчислили?
— Прав был мой первый муж Гаско Гастон Миронович, сумасшедшая ты, Анютка! — Анна вынула зеркальце и, подкрашивая глаза, начала один из характерных своих монологов, обращенных к Анютке. — Ой прав был Гастон Миронович…
— Ну и имячко дали человеку родители, — скривился «брат». Прошлое Анны его раздражало.
— У тебя-то что, лучше? Эдуард. Как в оперетте. И отчество — Вениаминович. Ты, наверное, все же еврей, Эд. Отец у тебя Вениамин, мама — Рая, и человек утверждает, что он не еврей… Ха-ха-ха! Кстати, в пьесах и фильмах Эдуард Вениаминович — всегда отрицательный герой, предатель, интеллигент с бабочкой, совращающий невинную молодую девушку. Обычно он лыс.
— У меня волос хватает, — обиженно книгоноша провел рукою по голове, дескать, вот мои волосы, — а вот твой Гастон Миронович, говорят, уже последние потерял.
Отложив зеркальце, Анна вдруг замолчала, глядя в никуда, мимо головы «брата».
