Эдуард Лимонов - Апология чукчей
— Люди лучше нашего одеты, хоть и война была. Девки в шляпах таких…
В тот день мы с ним налакались алжирского. Мать вернулась и решила, что я пьян. И устроила майору скандал. Обнаружилось, что майор тоже пьян. Он сказал, что мы пили врозь. Я сказал, что я только пришел и что выпил на танцах в Стахановском клубе, ребята угостили. Оба мы пьяно улыбались, а мать растерялась.
Каждый раз, когда мне доводится оказаться у жаркого радиатора со стаканом красного вина, я вспоминаю майора. И несет мне в лицо и в душу горячий воздух других жизней, часть из которых я, впрочем, умудрился прожить.
Что с ним сталось? Где-то году в шестидесятом он неожиданно женился. На красивой, высокой, полной женщине. Ну как королева упитанная она была. Женился и привел ее жить в свою двадцатиметровую комнату. Ладно бы одну, но с нею переехал ее сын, Володька, младше меня на несколько лет, высокий толстяк. Квартира, конечно же, не обрадовалась.
Майор, заимев семью, стал реже уделять мне время. Только мы, бывало, с ним усядемся — он с фляжкой коньяка — на обычные наши места на кухне: я у батареи, он — в углу на табурете, — тут же притаскивался Володька и садился рядом. Ну, в присутствии пасынка майор был сдержаннее, но коньяком меня угощал, бросая Володьке: «Ты еще не дорос!» Потом они переехали.
Ну конечно же, он давно уже на том свете, «мусор», мой друг. Не мог же он жить сто лет, а?
Выжили только двое
«Сталина снимают! Кран пригнали!» — закричал вбежавший в полуподвал мужичонка в вытертом пыжике на голове. Все мы, доселе смирно скучавшие на старых стульях, рванули к выходу, в дверях образовалась давка. Поругиваясь, мы все просочились через неширокую дверь и побежали за мужичонкой. Мне было малопонятно куда, но я бежал со всеми, никому не знакомый, но свой. Одинокий парижский писатель в толпе русских мужиков-коммунистов. Я пришел на улицу Куйбышева познакомиться с народным вождем Анпиловым, у меня была договоренность по телефону, вождь очень запаздывал, я сидел в обшарпанном полуподвале уже около часа, как вдруг вот оно, приключение.
Действительно, к бюсту Сталина был подогнан кран. И подозрительно нерабочего вида мужики неумело набрасывали на него металлические петли. Мужичонка в вытертом пыжике обернулся к нам, широко открыл бледный рот, обнажив его алые внутренности, заорал «Ура!» и призывно загреб рукой в сторону крана. «Ура!» — подхватили мы, включая меня; хотя я не кричал «Ура!» уже лет двадцать, у меня неплохо получилось.
Мы налетели, выхватили петли из их рук. Размахивая этими металлическими петлями, толкая и нанося удары, мы обратили их в бегство. Водитель крана заперся в кабине, и теперь наши облепили кран, стояли на его подножках с обеих сторон и стучали всё яростнее в стекла. Водитель завел мотор, и кран рвануло с места так, что стоявшие на подножках посыпались в снег. Весь сотрясаясь, старый кран улепетывал теперь по улице, опасно покачивая своей стрелой.
— Пусть валит! Ничего у них не вышло. Нам население отсигналило, — сказал мне мужичонка в пыжике. — Надо тут пост поставить. А ты из Бабушкинского райсовета будешь?
— Из Бабушкинского, — согласился я. Если б я сказал, что я из Парижа, мужичонка решил бы, что я демократ. — А Виктор Иванович сегодня будет?
— Должен подойти, — сказал мужичонка. — У тебя время есть? Мне надо пост выставить. Можешь подежурить тут, у бюста, поохранять? Часа через два я тебе смену пришлю.
— Меня бабушкинские послали к Виктору Иванычу. Не могу.
— Ну да, понимаю, — сказал мужичонка. — Кого-нибудь найду. Что-то мне лицо твое знакомое, я тебя по телевизору не видел?
— Нет, — отказался я. — Быть не может!
И вместе с довольными отбитой ими атакой демократов на бюст Сталина коммунистами я пошагал по снегу в штаб.
Анпилов уже был там, возле штаба. Он был окружен, как волк стаей собак, просителями.
— Я пойду спать, — закричал он вдруг, — я спать хочу! Час посплю, тогда попринимаю!
— Я журналист из Парижа, — прошептал я ему; я протиснулся к нему вплотную.
— Спать, спать хочу! — простонал Анпилов и сбежал по ступеням в свой заплесневелый штаб.
Познакомился я с ним уже в следующую ночь в гостинице «Москва», в номере депутата Сажи Умалатовой. Там мы, ужасные заговорщики, обсуждали планы. Ночью. Генерал Макашов, Алкснис, Илюхин, депутат Коган из Прибалтики. Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Мы готовили будущее. Почему меня никто не прогнал, не сказал: «Идите отсюда, журналист, вам здесь не место! Мы обсуждаем конфиденциальные планы…» Никто не прогнал. Помню, что часа в три ночи я расхаживал с генералом Макашовым по вестибюлю гостиницы, решая нечто важное.
Москва не спала вообще.
В пургу, под хлесткими ударами снежной крупы у станций метро на заметенных снегом столиках мужики выпивали, закусывали жирными замерзающими на морозе колбасками и кричали, кричали, перекрикивая ветер и пургу. И в два ночи, и в три — кричали, пили, закусывали. Доносились куски слов: «Ельцин… что, что Горбачев, что он?» Рядом терпеливо ждали обездоленные. Ждали, когда мужики опустошат бутылки, чтобы вцепиться в них. Совсем убогие подбирали объедки, все это на пронизывающем ледяном ветру. «Россия, — думал я, — какая захватывающая, мощная Россия! Сколько энергии!»
— Ельцин, да кто он, твой Ельцин!.. Стерлигов! Анпилов!
— Ты что, коммунист? — доносится от столиков, из-под пурги.
Я пришел в штаб Жириновского, Луков переулок. В вестибюле уборщица («консьержка», подумал я) сгребает мусор в старое ведро. Двустворчатые старые двери настежь.
— На каком этаже Либерально-демократическая партия помещается, не подскажете?
— Партия? — Уборщица подымает чухонский лик с презрительной улыбкой на нем. — Это эти-то сумасшедшие? Третий этаж.
В помещении ЛДПР холодно, и все ходят в пальто, и даже шарфы на шеях. Именно «ходят», в буквальном смысле, передвигаются в хаотическом с виду ритме.
— Вольфыч японцев принимает, — объясняет мне большелобый молодой парень с лицом ну вылитого Рудольфа Гесса, надо же, какое сходство. — После японцев вы зайдете.
Чтобы развлечь меня, делает мне тур по помещению. Здесь явно только что была коммуналка, партийцы лишь завезли старые офисные столы, шкафы и стулья, списанную, судя по ее плачевному состоянию, мебель.
— Здесь у нас отдел кадров. Начальник у нас полковник. — Из старого шкафа на нас глядят древние коробки с бумажками. — Картотека личного состава, — гордо говорит «Гесс». — Иван Иванович нам всё упорядочил.
Иван Иваныч, он же полковник, в потертом сером костюме стеснительно осклабился, ну, я имею в виду, что он чуть-чуть улыбнулся, улыбаться, видимо, не умея.
