Эдуард Лимонов - Апология чукчей
Жмут друг другу руки и расходятся, сплевывая кровь.
Эд бредет один, мимо гаражей, мимо профтехучилища, намеренно замедляя шаги. Он не хочет появляться с окровавленной физиономией на глаза родителям. Хочет дождаться, когда они лягут спать. Тогда он умоется на кухне коммуналки и прокрадется в комнату, где ляжет спать, не включая света.
Проходя мимо единственной в поселке пятиэтажки, он сворачивает во двор. Там обычно сидят ночь-заполночь доминошники, стуча о ветхий стол, гоняют мяч подростки. Но в такой лютый холод там, конечно же, никого нет, уверен Эд. Он заходит во двор, чтобы убить время. И во дворе воистину никого нет. Пусто.
От мусорного бака с пустым ведром всё же идет живая душа, небольшая фигурка: Людка, рыжая девочка, училась с Эдом в одной школе, но перевелась в 123-ю.
— Эд, ты чего тут? (Людка)
— Да вот, тебя ищу. (Эд)
— А что у тебя с лицом? (Людка)
— Ничего. (Эд) Мужики побили, взрослые. Вот гуляю, не хочу с такой рожей родителям показываться.
— Идем ко мне, умоешься. (Людка) У нас никто не спит, гуляют.
Вскоре он уже сидит на большой кухне Людкиной семьи, пьют чай, Людкина мать жалобно промокает его разбитое лицо. Охает и ахает при этом. Сообщает, что нос сломан. Она — доктор, поэтому у них отдельная квартира.
— А мы холодильник купили как раз в самые холода. Не угадали, — говорит Людкина мать.
Действительно, в углу, на табурете, холодильник.
— Сейчас все покупают… (Эд)
«Мусор»
Когда живешь долго, то воспоминаний скапливается так много, что они переполняют пузырь памяти и прорываются оттуда сами по себе. При благоприятных обстоятельствах. Холодно сегодня. Сел к батарее спиной, налил себе бокал дешевого краснодарского красного вина, спина разогрелась, и вдруг… обнаруживаю себя пятнадцатилетним. Это 1958 год, сижу на коммунальной кухне в квартире по улице Поперечной в Харькове. В руке стакан красного алжирского вина. Справа от меня мне видны хромовые сапоги и синие галифе с кантом, продолжающиеся вверх объемистым брюхом под толстой исподней рубахой, подтяжки поверх, а выше, если задрать голову, — старая лукавая морда майора милиции Шепотько. Мы с ним увели пять бутылок алжирского с прошедшего вчера буйного празднования дня рождения еще одного соседа — слесаря Коли Макакенко, и вот наслаждаемся: старый хитрый «мусор» и я — подросток-хулиган. Мать моя ушла в гости, отец — на дежурстве в дивизии, Коля и Лида Макакенко уползли на завод, никто не мешает бухать.
Майор Шепотько — это кое-кто. Сейчас он — начальник вытрезвителя, сразу после войны был комендантом железнодорожной станции на границе с Германией. Нрав у него веселый и загульный, женщин у майора перебывало немеряно, до сих пор ходят, на них он, видимо, всё наворованное на этой станции и спустил. Он рассказывает с удовольствием, как потрошил со своей командой и маршальские вагоны, и солдатские вещмешки. Конфисковывал рояли и шмайсеры, и гранаты, и пистолеты, и даже пулеметы и картины великих живописцев. У него были особые полномочия, и даже большие чины предпочитали с ним дружить. Теперь он дружит со мной. Делится со мной добычей из вытрезвителя: всякими ножичками, брелками, цепочками и часами, снятыми с пьяниц. Протрезвев, пьяницы обычно спрашивают, где их деньги, где их часы, где ножички. На что майор невозмутимо отвечает: «Мы тебя, друг, пустым подобрали…»
Помимо того, что майор делится с мной добычей, он дает мне вволю общаться с его оружием, у него несколько трофейных пистолетов: вальтеры, браунинги; первый раз он дал мне в руки вальтер, когда мне было одиннадцать лет, правда, вынул обойму с патронами, и я бегал, щелкая вальтером в кошек и старух, к черной зависти соседских пацанов. Когда мой отец узнал о вооруженном сыне, то вызвал майора на серьезный мужской разговор. Майор, будучи старше моего отца лет на двадцать и много выше, потом смеялся только, но выносить свое оружие из нашей квартиры мне всё же запретил.
Ему тогда было лет пятьдесят пять. Старый, прокуренный, циничный, прожженный, это он вбросил мне в словарь слово «девка», он называл так всех молодых женщин. Стал называть девками женщин и я. У него я слушал на патефоне трофейные пластинки из Германии. Большинство были эмигрантские, Лещенко там сладкий, но были и немецкие, «Лили Марлен» была.
Два дружка, — чем-то я ему нравился, этому животастому, ну, детей-то у него не было. Он мне много всего рассказывал о своих проделках. Он был, если судить его по стандартам обывателя, весь изготовлен из пороков и недостатков. Самым мелким изъяном были его вонючие папиросы «Казбек», а еще одним — он слишком долго засиживался в туалете, покуривая свой «Казбек», и мы, соседи, вынуждены были стучать ему в дверь: «Майор, выходи!»
Весь из пороков: вор, взяточник, без сомнения и преступник, «мусор», он умудрялся быть обаятельным куском человека. Или обаятельным мелким дьяволом. Он просто и доходчиво рассказал мне о девках всё, что мне нужно было знать. Когда я в последующей жизни помнил его циничные заветы, у меня не бывало проблем с девками. А вот когда я размокал, сентиментальничал и воображал ту или иную особь женского полу Прекрасной Дамой, проблемы возникали. Майор рассказал мне исчерпывающе о женском белье. Объяснил. Какое белье должна иметь шлюха, что такое «отодрать по-офицерски». Он сам, как сейчас говорят, «торчал» на женских поясах для поддержки чулок, ну, знаете, были такие допотопные, с резинками. И в женских трусах он был специалистом, и в музыке, которую следует поставить в патефон в интимный момент. Плюс нескончаемым потоком из него лились воспоминания о его приключениях в Германии.
В сравнении с майором мой отец, несмотря на то что играл на гитаре и пел романсы, смотрелся как пуританин, сухарь. Ни он, ни моя мать со мной ни о каких девках не разговаривали и вино со мной не пили. На каждом человеке за жизнь налипает что-то от других людей. От майора на меня многое налипло. И его патефон с хриплой «Лили Марлен», два его огромных ковра из Туркмении, и сабля в золотых ножнах, и вальтер, конечно, — стальной зверек, и тугая мыльная пена на его щеках по утрам, когда брился, и его кашель, и глянцевые военные сапоги.
«Мусор» — называли милиционеров на Салтовке, в нашем рабочем поселке.
— Как там твой сосед-мусор? — спрашивали в школе одноклассники.
— А чё ему делается. Живет, веселый, — отвечал я. — Фотографии вчера показывал. Из Германии.
— Ну и как? Интересно?
— Люди лучше нашего одеты, хоть и война была. Девки в шляпах таких…
В тот день мы с ним налакались алжирского. Мать вернулась и решила, что я пьян. И устроила майору скандал. Обнаружилось, что майор тоже пьян. Он сказал, что мы пили врозь. Я сказал, что я только пришел и что выпил на танцах в Стахановском клубе, ребята угостили. Оба мы пьяно улыбались, а мать растерялась.
