Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
— Кошечку я вам как-нибудь принесу, — пообещала Маняша. Она подумала, что дурной нрав Мучачи станет гораздо терпимее, если у нее появится друг.
— Обойдешься двумя, — строго предупредил Кота Виталий. — А то дай волю — разведешь тут кошачий питомник.
Прощаясь со стариками, Маняша сказала:
— Если нужно будет, позвоните.
— Откуда? — пожал плечами Мося.
Такую редкую вещь, как сотовый телефон, еще мало кто имел. Маняша всего раз видела мобильник у директрисы.
— Тогда придите. Только вечером, днем я на работе. В общем, вот… — Маняша черкнула на бумажке адрес.
Бродяги долго махали им вслед у калитки.
…И снова было то, с чего все началось, только в обратном направлении и в утреннем свете: бомж и Маняша шли мимо трусливо брехнувшей из подворотни собаки, мимо дачных строений, вдоль деревьев с диском слабого солнца на голых ветвях, по узкой тропинке, пружинящей палой хвоей…
Дачный автобус довез их до вокзала. Надо было опять привыкать к этому миру, где они теперь ощущали себя немного лишними. Не в силах сразу расстаться, бродили по городу, заново с ним знакомясь, открывали для себя не замеченные ранее, трогательные и веселые городские подробности: круглые часы, впаянные в монолит высокого здания, — обе стрелки остановились на числе 12 в неизвестно каком Новом году; маленький колокол, подвешенный над старой церковью между двумя могучими колоколами, словно заботливо охраняемый ими; половину вывески на доме — «…херская». Первая половина — «Парикма…» — была вертикально прислонена к стене.
— По Тверской, Ямской, Херской, — пропел Виталий, смеша Маняшу.
Время бежало по улицам рысаком, а прощание затянулось. Не вписалось в скачущее вечным галопом движение минут и часов. Маняша смотрела в лицо Виталия с углубленными складками в углах твердого рта и предчувствовала, что отпущенная судьбой радость еще не израсходована. Что-то будет, по-детски поверила она, что-то хорошее и светлое, как Новый год…
Когда стемнело, Виталий испытал два жгучих желания. Ему захотелось уцепиться за Маняшу с безумной силой, с отчаянием человека, падающего вниз с головокружительной крутизны, и одновременно не видеть, не знать ее никогда. Больше того — напрочь забыть Маняшино милое, опасно родное лицо. Она так и не попросила его остаться или прийти к ней после. Маняша явно прощалась с Виталием насовсем, и он не знал, благодарить судьбу за Маняшу или проклинать.
Они подошли к знакомой Виталию улице. Сглотнув сдавивший горло ком, он сказал:
— Я когда-то жил в этом квартале. Давно…
Маняша остановилась:
— Вот мой дом.
Как громом пораженный, Виталий воскликнул:
— Твой дом?! Не может быть!
— Может.
— Но это же… — Расплывчатые мысли, как палые листья в тумане, закружились у него в голове. — Мы встречались в детстве?
— Встречались, — сдержала улыбку Маняша.
— У тебя был красный сарафан!
— Да, в белый горошек. А у тебя — зеленый мяч.
— Почему ты не сказала сразу, что ты и есть та девочка?..
— Ты не спрашивал. Да и зачем?
— Чтобы я не был груб с тобой… Тогда, вначале, — эти слова дались ему с трудом.
— Ты не был груб. Ты был честен.
— Я помню твое окно, — вздохнул он. — Во-он! Твое? Оно светится.
— Тетя Кира, должно быть, приехала еще утром…
Он бросил на Маняшу неуверенный взгляд, прикоснулся губами к ее прохладной щеке:
— Может, когда-нибудь встретимся. Город у нас небольшой.
Виталий устремился к спасительной тени арки. Прислонился к стене, прижал к груди руку — дыхание жгло, саднило, рвалось судорожными толчками. Или сердце. Отдышался, и что-то острое кольнуло ладонь. Он запустил пальцы в нагрудный карман куртки. Щепка. Светлая с внутренней стороны, платиновая с наружной, заостренная таким образом, как случается, когда выдираешь ее из отслоившейся от дерева щербины.
…Маняша стояла на ступенях, пока ее разгоряченное лицо не обрело свой привычный цвет. Толкнула дверь подъезда и шаг за шагом начала всходить по лестнице, впервые обозначая себя главным действующим лицом в будущей пьесе. Но Маняша не старалась представить, что сию минуту произойдет. Она вдруг вспомнила детские мордашки в журналах, и набухшие бутоны ее нераскрытых сосков заныли тревожно и тонко.
Маняша не сумела противостоять мечтательному натиску. Поверх страха перед тетей Кирой и виной перед кинутой на соседку Мучачей сами собой, без всяких усилий с Маняшиной стороны, принялись выплетаться радостные мысли о том, чего она добилась. Мысли были прозрачные и оборочно-кружевные, как облака. Маняша ласково им улыбалась. С этой улыбкой она и переступила порог квартиры, потому что дверь распахнулась сразу, словно тетя Кира догадалась о возвращении блудной племянницы и следила за ней в смотровой глазок. А может, так и было.
Тетя Кира стояла, крепко скрестив на груди руки, и клокотала праведной яростью. Левое теткино веко мелко подрагивало. Тетка смотрела сквозь Маняшу, будто за ней прятался какой-то человек, хотя на площадке никого не было. В проеме кухни мрачно вздыбливала исхудалую спинку Мучача, вдосталь опробовавшая несладкого житья у соседей. Тетя Кира вознамерилась открыть рот, чтобы дать волю словам. Заготовленная речь была призвана изобличить гнусную шлендру, тварь и жирдяйку Марию Николаевну во всех смертных грехах.
Но взрыва не последовало. Издав нечленораздельный звук, тетка внезапно захлебнулась. Зашипела в сиплом выдохе и потухла, как подмоченный бикфордов шнур. Она увидела Маняшино лицо. На нем, до каждой веснушки известном, а сейчас абсолютно незнакомом лице, серыми светлячками сверкали неправдоподобно яркие глаза. Шокированная тетя Кира ахнула и невольно ощутила краткий миг эстетического восторга, совершенно неуместного в этой ситуации. Оправдались худшие подозрения. Тетка поняла, что случилось с Маняшей. То, что случается с девушками в ужасных любовных романах, которые подлая племянница читает в огромном количестве…
А Маняша съехала спиной по косяку двери на порог, уронила лицо в колени и затрясла плечами. Плакала отступница явно не в покаянии. Изумленная Мучача, округлив чайные глаза, дивилась тому, как чудно ведет себя, выходя из повиновения, — ее бестолковая, непозволительно долго отсутствовавшая где-то хозяйка.
Живописная троица пребывала на прежних позициях, когда в полуприкрытую дверь постучали. Это был не звонок, а именно стук, быстрый и прерывистый. Человек вошел.
— Знаешь, — сказал он наэлектризованным от возбуждения голосом, — я забыл показать тебе одну маленькую, но очень важную вещь.
Человек не заметил ни тети Киры, ни Мучачи, сел на корточки перед Маняшей и раскрыл ладонь. На ней лежала обыкновенная деревяшка.
