Джоди Пиколт - Роковое совпадение
«Просвет». Я повторяю это слово и другие, описывающие все, что осталось от этого чудовища: «отсутствуют следы тромбоза, серозная оболочка желчного пузыря гладкая и блестящая; мочевой пузырь частично трабекулярный».
Содержимое желудка: частично переваренный бекон и булочка с корицей.
Ожоги от выстрела образуют венец вокруг маленькой дырочки у него на затылке, где вошла пуля. Вокруг траектории пули наблюдается некроз тканей. Только 816 граммов его мозга осталось неповрежденными. Двусторонние ушибы миндалины мозжечка.
Причина смерти: выстрел в голову.
Способ смерти: убийство.
Этот язык мне незнаком, но неожиданно я волшебным образом начинаю им владеть. Касаюсь пальцами отчета с результатами вскрытия. Потом я вспоминаю перекошенное горем лицо его матери на похоронах.
К делу подшит еще один документ, с печатью местного терапевта. Наверное, это история болезни отца Шишинского. Толстая папка. Больше пятидесяти лет регулярных осмотров, но я не собираюсь ее читать. А зачем? Я сделала то, что не удалось обычному гриппу, сухому кашлю, судорогам и болям.
Я убила его.
— Это вам.
Помощница прокурора протягивает Квентину факс. Он поднимает голову, берет листы и недоуменно смотрит на них. На отчете с результатами анализов фамилия Шишинского, но это не имеет к делу никакого отношения. Потом его осеняет: это по предыдущему делу, уже закрытому — по делу о совращении сына подсудимой. Он просматривает отчет и пожимает плечами, прочитав результаты. Ничего удивительного.
— Это не мое, — отвечает Квентин.
Помощница недоуменно таращится на него:
— И что мне с этим делать?
Он уже протягивает ей документы, но неожиданно передумывает и кладет их на край стола.
— Я позабочусь об этом, — отвечает он и погружается в работу.
Помощница покидает кабинет.
Калеб хотел бы быть где угодно, только не здесь — например, в лагере для военнопленных или стоять в открытом поле во время торнадо. Но он обязан сегодня присутствовать в суде, так сказано в повестке. Он стоит в кафе в здании суда в своем единственном пиджаке и немодном галстуке, со стаканчиком кофе, настолько горячим, что обжигает ладонь, и пытается делать вид, что его не бьет нервная дрожь.
Он думает, что Фишер Каррингтон не такой уж плохой человек. По крайней мере, он совсем не похож на дьявола, каким его описывала Нина.
— Успокойтесь, Калеб, — говорит адвокат. — Все закончится, вы и глазом моргнуть не успеете.
Они идут к выходу. Через пять минут начнется заседание. Нину, наверное, уже ведут.
— От вас необходимо одно — ответить на вопросы, которые мы с вами обговаривали, а потом мистер Браун задаст вам парочку своих. От вас не требуется ничего, кроме как говорить правду. Договорились?
Калеб кивает и пытается глотнуть обжигающий кофе. Он кофе не любит. Интересно, а чем сейчас в игровой комнате занимаются Натаниэль с Моникой? Он пытается отвлечься, представляя замысловатую каменную конструкцию, которую возвел во внутреннем дворике у бывшего генерального директора страховой компании. Но действительность подобно тигру вылезает из уголка его подсознания: через несколько минут он будет давать показания в суде. Через несколько минут десятки журналистов и прочих любопытствующих, а также члены суда будут жадно ловить слова человека, который предпочел бы молчать.
— Фишер, — начинает он и делает глубокий вздох, — они не могут расспрашивать меня о том, ну, понимаете… что она мне рассказала? Не могут?
— О том, что рассказала Нина?
— Ну… о том… о том, что она сделала.
Фишер удивленно смотрит на Калеба:
— А вы об этом говорили?
— Да. До того как…
— Калеб, — мягко перебивает адвокат, — ничего мне не говорите, а я позабочусь о том, чтобы вам не пришлось никому этого рассказывать.
Он исчезает в дверном проеме еще до того, как Калебу удается осознать, какое облегчение он испытал.
Питер, которого Квентин Браун вызвал на слушание по делу об изменении меры пресечения, встает за свидетельскую трибуну и бросает на меня извиняющийся взгляд. Он не может лгать, но и не хочет быть поводом к тому, чтобы я оказалась в тюрьме. Чтобы облегчить его участь, я стараюсь не встречаться с ним взглядом. Вместо этого я сосредоточиваюсь на сидящем где-то за моей спиной Патрике — он находится так близко, что я чувствую запах его мыла. И на Брауне, который кажется огромным для этого крошечного зала суда.
Фишер кладет руку мне на ногу, которая нервно подрагивает, а я этого даже не замечаю.
— Прекратите, — одними губами шепчет он.
— Вы в тот день встречались с Ниной Фрост? — спрашивает Квентин.
— Нет, — отвечает Питер. — Я ее не видел.
Квентин в полном недоумении вскидывает брови:
— Вы к ней подходили?
— Я шел по проходу в магазине, а ее тележка случайно оказалась на моем пути. В тележке сидел ее сын. К нему я и подошел.
— Миссис Фрост тоже приблизилась к тележке?
— Да, но она подошла к сыну, а не ко мне.
— Просто отвечайте на поставленные вопросы.
— Послушайте, она стояла рядом со мной, но не разговаривала, — уверяет Питер.
— А вы, мистер Эберхард, говорили с ней?
— Нет. — Питер поворачивается к судье. — Я разговаривал с Натаниэлем.
Квентин касается стопки бумаг на своем столе:
— У вас есть доступ к информации, хранящейся в этих папках?
— Как вам известно, мистер Браун, я не работаю по ее делу. Этим занимаетесь вы.
— Но я работаю в кабинете, который раньше принадлежал ей. Он находится рядом с вашим, верно?
— Да.
— И, — продолжает Квентин, — двери там не запираются, не так ли?
— Не запираются.
— Я предполагаю, вы думаете, что она подошла к вам, чтобы дотянуться до полки с туалетной бумагой?
Питер прищуривается:
— Она не хотела навлечь на свою голову неприятности. Равно как и я.
— И сейчас вы пытаетесь помочь ей выбраться из этих неприятностей, не так ли?
Питер не успевает ответить, как Квентин отдает свидетеля защите. Фишер встает, застегивает пиджак. Я чувствую, как по спине течет струйка пота.
— Кто первым заговорил, мистер Эберхард? — спрашивает он.
— Натаниэль.
— Что он сказал?
Питер смотрит на перила заграждения. Ему уже известно, что Натаниэль опять потерял речь.
— Произнес мое имя.
— Если вы не хотели усложнять жизнь Нине, то почему просто не повернулись и не ушли?
— Потому что меня позвал Натаниэль. А после… после насилия он на некоторое время перестал разговаривать. С тех пор как это случилось, я впервые услышал, что он заговорил. Я просто не мог развернуться и уйти.
