Вячеслав Недошивин - Прогулки по Серебряному веку. Санкт-Петербург
В недавно изданной книге «Жизнь и приключения артистов БДТ» Владимир Рецептер «дописал» историю последнего романа поэта: дочь Блока, Александра Люш, повзрослев, пришла работать также в БДТ, где стала декоратором – работником бутафорского цеха. В театре почти все звали ее «Аля-Паля» или просто «Паля»[66]. Потом, заработав астму на «пыльном», в прямом смысле слова, ремесле (старые декорации, задники, весь тот театральный хлам, из которого и рождается спектакль), она перешла в Кировский театр. Марию Сергеевну Сакович, ее приемную мать, в 1965 году навестила в Доме ветеранов сцены Анна Андреевна Ахматова. Про Александру, дочь поэта, Ахматова спросила: «Блок?» – «Да», – сказала Мария Сергеевна. «А кто мать?» – «Я не могу сказать, – ответила Сакович. — Это тайна». «Стало ясно, – продолжает Рецептер, — что она поклялась». Поклялась Блоку не говорить…
Лишь через годы стало известно, что Александра Кузьминична Чубукова назвала дочь Александрой в честь матери поэта. Что до встречи с Блоком она состояла в гражданском браке с Константином Тоном, сыном знаменитого архитектора, который ровно за семьдесят лет до 1 мая 1921 года, в 1851-м, как раз и закончил строить Николаевский, ныне Московский, вокзал, где Блок встретил миг рождения дочери. Наконец, что у Чубуковой было уже от Тона два сына и что за три года до встречи с поэтом ее мужа сразу после революции большевики расстреляли в его собственной квартире. Они жили, кстати, на Фонтанке, недалеко от БДТ…
Вскоре умрет от туберкулеза и сама Чубукова, даже раньше, чем скончается Блок. Мария Сергеевна Сакович, удочерившая Алю, поселится на Бородинке, в доме, который мы, мальчишки, выросшие на этой улице, уважительно звали «Дом артистов» (Бородинская, 13). Знал ли я, двадцать лет проживший по соседству в доме №15, учившийся в школе прямо напротив «Дома артистов», что рядом жила в те годы дочь Блока?.. А ведь она, говорят, была настолько похожа на него, что когда профессор Военно-медицинской академии предложил ей сделать спецанализ, который докажет ее родство с поэтом, легко ответила: «Мне не надо, я в этом не сомневаюсь»…
Легенды БДТ хранят в анналах своих и другую историю. Когда страна праздновала столетие Блока, на вечере в БДТ, посвященном этому событию, главный машинист сцены Алексей Николаевич Быстров подвел Александру Люш к организатору празднества, самому известному блоковеду В.Орлову, и, как пишет В.Рецептер, «с намеком представил: вот, мол, “дочь юбиляра”». Орлов, – рассказывает Рецептер, – сказал: «Вы понимаете, я – в курсе. Но я написал книгу о Блоке, и в мою концепцию это не входит»…
Такое вот – «литературоведение». Камни домов, которые помнят Блока по сей день, и те оказались надежнее – все помнят!..
ПЕТЕРБУРГ ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда – так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! Я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
17. ПЯТЬДЕСЯТ ПАПИРОС И ПОЛФУНТА КОФЕ (Адрес первый: Невский пр., 100)
Этого поэта Москва почему-то «присвоила». А он первую и лучшую половину жизни провел как раз в Петербурге. Правда, мать его, с цветистым именем Флора, за восемнадцать лет сменила, говорят, чуть ли не семнадцать квартир. Каждый раз, уезжая летом на дачу, она, видимо, бросала очередное жилье, с тем чтобы осенью снять новое. Иногда, впрочем, жили «зимогорами». «“Зимогор”, – сообщает словарь Даля, – тот, кто остался зимовать вне Петербурга: в Шувалове, в Лесном, в Удельной…» Но самым первым жильем Мандельштамов после переезда из Варшавы стал, кажется, дом в Павловске (Правленская, 42), где семья купца и мелкого коммерсанта Эмиля Вениаминовича Мандельштама поселилась в 1894 году[67].
Про этот дом его сын напишет: «За утренним чаем разговоры о Дрейфусе, имена полковников Эстергази и Пикара, туманные споры о какой-то “Крейцеровой сонате”». Как на переводных картинках проступят потом образы детства, вспомнятся диковинные имена, обрывки разговоров о каких-то загадочных книгах. И даже то, что не очень-то и предашь гласности: будто его «слишком долго брали с собой в женскую купальню» и что он «тревожно волновался, когда его секла гувернантка…»
Именно из Павловска отправившись 19 ноября 1894 года в Петербург, семья Мандельштамов снимет (на три дня всего) квартиру на четвертом этаже шикарного меблированного дома на Невском, 100. Отец ставил хозяевам лишь одно условие: окна комнат должны выходить только на Невский. Он хотел увидеть, как повезут с вокзала гроб с телом умершего на юге Александра III. Страсть к впечатлениям, любопытство? Сын унаследует и то и другое. А похороны царя (они случились 20 ноября) станут и первым воспоминанием трехлетнего поэта.
«Вечером я взобрался на подоконник, – вспоминал он, – вижу: улица черна народом, спрашиваю: “Когда же они поедут?” – говорят: “Завтра”. Особенно меня поразило, что все эти людские толпы ночь напролет проводили на улице. Даже смерть мне явилась впервые в совершенно неестественно пышном, парадном виде». Мог ли он знать, что его собственная смерть явится, напротив, в самом убогом виде – он упадет голым в лагерной бане, и тело его будет валяться не преданным земле долгих четыре дня…
Вообще, немецко-еврейская фамилия Мандельштам переводится с идиш как «ствол миндаля» и заставляет (пишет биограф поэта О.Лекманов) вспомнить о процветающем миндальном жезле первосвященника Аарона из Библии. Значение фамилии в семье, конечно, знали. Евгений, брат поэта, помнил, что в детстве, видимо на первой еще квартире Мандельштамов (Офицерская, 17), они «расписывали» свою фамилию в шуточных шарадах. Первые два слога – лакомство (миндаль), а третий слог – часть дерева.
Предки поэта – так гласила семейная легенда! – были выходцами из Испании, а «основателем рода, – как пишет тот же Лекманов, – считается ювелир при дворе курляндского герцога Э.И.Бирона». Другой исследователь, О.Ронен, подчеркивает: «Семья дала миру известных врачей и физиков, сионистов и ассимиляционистов, переводчиков Библии и знатоков Гоголя». Но восьмилетнего мальчишку завораживали не кожи отца и не ювелирное дело предков, даже не бег в мешках наперегонки со сверстниками и не «постановка руки» учителями музыки (упорная мать возила его к самому Кубелику, которым бредил весь город) – нет. Он в имперской столице столбенел от военных разводов на Дворцовой площади, от пролетавшего мимо казачьего конвоя императора, от мохнатой шапки гренадера, стоявшего на часах у памятника Николаю I на Исаакиевской площади. Памятник этот «был виден чуть ли не из окон» их новой квартиры в переулке Пирогова (Максимилиановский пер., 14). Здесь жили Мандельштамы в 1897 году, и отсюда его повели в только что открывшееся училище князя В.Н.Тенишева, миллионера, решившего создать школу нового типа. Сначала училище размещалось в огромном доходном доме на Загородном (Загородныйпр., 17). Там-то, во дворе, «десятка три мальчиков в коротких штанишках, шерстяных чулках и английских рубашечках со страшным криком играли в футбол», – напишет позже Мандельштам. Здание цело и ныне, и именно туда – это он тоже запомнит! – приезжал на освящение училища сам Витте, тогда, правда, еще не премьер-министр, а министр финансов. Кстати, ныне в архиве училища нашли первые упоминания о поэте. Учитель Закона Божьего, священник Д.Ф.Гидаспов (уж не родственник ли первого секретаря Ленинградского обкома КПСС в конце 1980-х?), писал о нем, об ученике первого класса: «Умный и способный мальчик, но… и очень самолюбивый; прекрасно владеет русской речью, рассказывал всегда связно и литературно. Историю Ветхого Завета знает хорошо». А когда в 1900 году училище переедет в специально выстроенное здание (Моховая, 33), то в этой «самой тепличной, самой выкипяченной русской школе» [68] (ее поэт сравнит с Царскосельским лицеем) он не только напечатает в школьном журнале «Пробужденная мысль» свое первое стихотворение (под псевдонимом Фитиль), но, как и Пушкин, по горло наберется этой «заразы» – идей вольнодумных…
