Виктор Пелевин - Ампир «В»
– А надувная женщина у вас тоже была?
Гера изумленно посмотрела на меня.
– Что-что?
– В смысле, надувной мужик? – внес я коррекцию.
– Нет. А у вас была надувная женщина?
Я промычал что-то неразборчивое.
– А что вы с ней делали?
Я махнул рукой.
– Красивая хоть?
– Давай сменим тему? – не выдержал я.
Гера пожала плечами.
– Давай. Ты же сам начал.
Мы надолго замолчали.
– Какой-то у нас странный разговор, – сказала Гера грустно. – Все время приходится менять тему, о чем бы мы ни заговорили.
– Мы же вампиры, – ответил я. – Так, наверно, и должно быть.
В этот момент принесли уху.
Ритуал занял несколько минут. Официанты установили на стол вычурную супницу, сменили нетронутые приборы, расставили тарелки, вынули из дымящихся недр сосуда ярко раскрашенную фарфоровую фигурку с румянцем на щеках – я подумал, что это и есть МБХ, но из надписи на груди стало ясно, что это Хиллари Клинтон. Официант торжественно поднес ее нам по очереди на полотенце (примерно с таким видом, как дают клиенту понюхать пробку от дорогого вина) и так же торжественно вернул в супницу. Хиллари пахла рыбой. Видимо, во всем этом был тонкий смысл, но от меня он укрылся.
Когда официанты вышли из кабинета, мы так и остались сидеть на полу.
– Есть будешь? – спросила Гера.
Я отрицательно помотал головой.
– Почему?
– Из-за часов.
– Каких часов?
– Патек Филип, – ответил я. – Долго объяснять. И потом, какое отношение Хиллари Клинтон имеет к евроухе? Она же американка. Это они, по-моему, переборщили.
– А такое сейчас везде в дорогих местах, – сказала Гера. – Какая-то эпидемия. И в «Подъеме Опущенца», и в «IBAN Tsarevitch». В «Марии-Антуанетте» на Тверском был?
– Нет.
– Гильотина у входа. А по залу ходит маркиз де Сад. Предлагает десерты. В «Эхнатоне» был?
– Тоже нет, – ответил я, чувствуя себя каким-то деревенским Ванькой.
– Там вообще на полном серьезе говорят, что первыми в Москве ввели единобожие. А хозяин почему-то одет Озирисом. Или правильно сказать – раздет Озирисом.
– Озирисом? – переспросил я.
– Да. Хотя не очень понятно, какая связь. Зато четвертого ноября, в День Ивана Сусанина, он у них пять раз воскресал под Глинку. Специально кипарисы завезли и плакальщиц.
– Все национальную идею ищут.
– Ага, – согласилась Гера. – Мучительно нащупывают, и каждый раз в последний момент соскакивает. Больше всего, конечно, поражает эта эклектика.
– А чего поражаться, – сказал я. – Черная жидкость дорогая, вот культура и крепчает. Слушай, а этот Озирис, про которого ты говоришь, случайно не вампир?
– Конечно нет. Это не имя, а ролевая функция. Вампир не стал бы держать ресторан.
– А вампира по имени Озирис ты не знаешь?
Гера отрицательно покачала головой.
– Кто это?
Секунду я колебался, говорить или нет – и решил сказать.
– Мне его Иштар велела найти. Когда увидела, что меня интересуют вещи, про которые она ничего не знает.
– Например?
– Например, откуда мир взялся. Или что после смерти будет.
– Тебе правда это интересно? – спросила Гера.
– А тебе нет?
– Нет, – сказала Гера. – Это обычные тупые мужские вопросы. Стандартные фаллические проекции беспокойного и неразвитого ума. Что после смерти будет, я узнаю, когда умру. Зачем мне сейчас про это думать?
– Тоже верно, – согласился я миролюбиво. – Но раз уж сама Иштар Борисовна сказала, надо его найти.
– Спроси Энлиля.
– Озирис его брат, и они в ссоре. Энлиля спрашивать нельзя.
– Хорошо, – сказала Гера, – я узнаю. Если услышишь от этого Озириса что-нибудь интересное, расскажешь.
– Договорились.
Встав с места, я стал расхаживать по комнате – словно чтобы размять ноги. На самом деле они не затекли, просто я решил подобраться к Гере поближе и старался, чтобы мой маневр выглядел естественно.
Надо признаться, что эти как бы естественные перемещения по комнате перед активной фазой соблазнения всегда давались мне с усилием, которое почти обесценивало все последующее. В эти минуты я вел себя как сексуально озабоченный идиот (которым я, собственно говоря, и был). Но в этот раз я точно знал, что чувствует Гера, и собирался в полной мере воспользоваться подарком судьбы.
Дойдя в очередной раз до окна, я пошел назад к двери, на полпути остановился, повернул под углом девяносто градусов, сделал два чугунных шага в сторону Геры и сел с ней рядом.
– Ты чего? – спросила она.
– Это, – сказал я, – как в анекдоте. Сидит вампир на рельсе, подходит другой вампир и говорит – подвинься.
– А, – сказала Гера и чуть покраснела. – Верно, сидим на рельсах.
Она подтянула к себе еще одну подушку-рельс и поставила ее между нами.
Я понял, что пространственный маневр получился у меня неизящным. Надо было опять заводить разговор.
– Гера, – сказал я, – я знаешь что спросить хотел?
– Что?
– Про язык. Ты его сейчас чувствуешь?
– В каком смысле?
– Ну, раньше, в первые месяц-полтора, я его все время чувствовал. Не только физически, а еще и всем… Мозгом, что ли. Или, извиняюсь за выражение, душой. А сейчас уже нет. Прошло. Вообще никаких ощущений не осталось. Я теперь такой же, как раньше.
– Это только кажется, – сказала Гера. – Мы не такие, как раньше. Просто наша память изменилась вместе с нами, и теперь нам кажется, что мы были такими всегда.
– Как такое может быть?
– Иегова же объяснял. Мы помним не то, что было на самом деле. Память – это набор химических соединений. С ними могут происходить любые изменения, которые позволяют законы химии. Наешься кислоты – память тоже окислится, и так далее. А язык серьезно меняет нашу внутреннюю химию.
– Это как-то страшновато звучит, – сказал я.
– А чего бояться. Язык плохого нам не сделает. Он вообще минималист. Это сначала, когда он в новую нору перелазит, он обустраивается, притирается, и так далее. Вот тогда колбасит. А потом привыкаем. Его ведь ничего не волнует, он спит все время, как медведь в берлоге. Он бессмертный, понимаешь? Просыпается только баблос хавать.
– А во время дегустации?
– Для этого ему не надо просыпаться. Что с нами происходит изо дня в день, ему вообще не интересно. Наша жизнь для него как сон. Он его, может быть, не всегда и замечает.
Я задумался. Такое описание вполне отвечало моим ощущениям.
– А ты баблос уже пробовала? – спросил я.
Гера отрицательно покачала головой.
– Нам вместе дадут.
– Когда?
– Не знаю. Насколько я поняла, это будет неожиданностью. Решает Иштар. Даже Энлиль с Мардуком точно не знают, когда и что. Только примерно.
Каждый раз, когда я узнавал от Геры что-то новое, я испытывал легкий укол ревности.
