Василий Аксенов - Новый сладостный стиль
– Не извольте беспокоиться, сэр, – сказал портье, который, казалось, только и ждал их, чтобы расшаркаться.
Чем дальше вглубь, чем выше на лифте, тем меньше подробностей замечал Александр. Только задним числом припомнилась исключительная дороговизна любого предмета, от лифта до ручки двери, однако не из тех дороговизн, что о себе кричат, а из тех, что как бы не предусматривают другого варианта. Самую же нежнейшую из дороговизн этого дома он держал в своих руках. Похоть и нежность, что же это, сестры? Так думал он, а она отвечала на английский манер: «Бат оф коорс!»
На следующее утро он проснулся далеко за полдень, то есть обошелся без утра. В спальне было полутемно, но сквозь шторы угадывались солнце и голубизна. В отдаленном зеркале – жаль, вчера его не заметил – он увидел их ложе и обнаженную Нору, которая безмятежно спала, положив на возлюбленного свои правосторонние конечности и дыша непарными органами своей головы, то есть ртом и носом, прямо в одно из его парных, то есть в ухо. Вот ведь поэт-то как-то сказал: «Любить иных тяжелый крест, а ты прекрасна без извилин», вспомнил он. Вступаю в полемику, БЛ, любовь – это сплошная, вот именно с этими остренькими уголками, извилина. Тут она проснулась и спросила:
– Что такое? Ты действительно думаешь, что любовь – это извилина?
– Ну, не прямая же линия, – оправдывался он.
– Я люблю твою лысину, – призналась она. – Ты немыслим без этой лысины. Она придает какую-то странную юность твоему лицу. В древних странах, в Египте например, знать выбривала себе лбы до макушки.
– Польщен, – сказал он. – Тем более что ты напоминаешь мне Изиду. Особенно когда сидишь на мне, поджав ноги.
– Каким образом?
– Ты знаешь, каким образом.
– Вот так, что ли?
– Именно так.
– И это напоминает тебе Изиду?
– Тебя это удивляет?
– Ничуть. Я знала это.
После экскурса в Древний Египет открылись шторы, и оказалось, что из четырех стен в этой комнате две были стеклянными. Мы тут на самой вершине, оказывается, в пентхаусе. За стеклом вашингтонская поздняя осень разыгрывала свой дивертисмент. Меняя цвета в диапазоне от бутылочно-зеленого до черно-синего, катила здоровенная река. Разделяя поток на два рукава, пылал осенним самовыражением остров Теодора Рузвельта. За ним стояла стеклянная стена заречья. Теперь можно открыть стену и выйти из спальни на террасу. Да тут места не меньше, чем на бастионе среди иерусалимских твердынь! Целый отряд тяжеловооруженных может построиться для атаки на взбунтовавшуюся чернь. Вашингтонцы катят внизу по пересекающимся скатам фривея. Коробятся крышами улочки Джорджтауна. Добрая старая колониальная территория, зачем ты отделилась от короны, если до сих пор хранишь британский дух? По левую руку, однако, громоздится что-то свое, серое, крутобокое, очень знакомое, ба, да ведь не что иное, как центр американского шухера, крепость Уотергейт! А дальше центр артистической славы, Славы Ростроповича – гигантский храм в виде коробки с шестьюдесятью шестью подзолоченными железными колоннами; Кеннеди-центр.
Такова была вчерне композиция. Лирику, то есть динамику момента, создавал атлантический ветер, трепещущие флаги, медленно оседающий в сторону аэропорта тяжелый аэро и пролетающая в противоположную сторону формация гусей, от чьих трубных кличей можно было просто схватить себя за отощавшее пузо и проголосить: «Слава тебе, Господи!»
– Завтракать! Насыщаться! – возгласила Нора.
С ночи, оказывается, остался нетронутым стол с крабьими лапами, персидской икрой и шампанским. Он был выкачен на площадку бастиона. Будем есть, как Суламифь с царем Соломоном ели над Иерушалаймом, хоть у нас и не кошерное! Она хохотала, словно уже успела где-то поддать. Вот нам и соответствующие одеяния! Облачила любимого и сама облачилась в мохнатые до пола банные халаты. В углах бастиона еще лежал вчерашний снег, но быстро таял под осенним солнцем, которое, выскакивая из-за туч, успевало создавать иллюзию знойного Иерусалима.
Едва только они подняли свои бокалы, как на площадку вышла еще одна пара, несусветно высокая блондинка и почти такой же высокий брюнет. Хорошая все-таки у нас молодежь, сказал бы, взглянув на таких, какой-нибудь ветеран большого бизнеса.
– В чем дело, Омар? Здесь, я вижу, занято! – произнесли пухленькие губки ребенка, что казались несколько нелепыми на вершине красоткиной фигуры.
– Это не беда, Дженнифер, мы найдем себе что-нибудь не хуже, но прежде поздоровайся с миссис Мансур и ее новым другом, – сказал брюнет с французским акцентом.
– Хелло-миссис-Мансур-как-поживаете, – скрежетнула девушка, как сорок тысяч ея сестер скрежетнули бы.
Нора, перед тем как ответить, осушила бокал:
– Хелло-Джессика-ууупс-Дженнифер-как-поживаете?
Брюнет босыми ногами прошел по вчерашнему снегу, протянул руку Александру и сказал с хорошей сердечностью, что он очень рад снова увидеть мистера Корбаха. Ваше удивительное выступление в «Галифакс фарм», мистер Корбах, произвело неизгладимое впечатление. Сказав это, он вернулся к своей блондинке, и они удалились – она в раздражении, он явно чем-то довольный.
– У них тут тоже квартира? – спросил Александр.
– А, весь дом его, – небрежно отмахнулась Нора.
– А как он оказался в «Галифакс фарм»?
– Ну, как родственник.
– Он тоже Корбах? – несказанно удивился Александр.
Нора с еще большим удивлением на него посмотрела:
– Неужели ты не понимаешь, Алекс? Это Омар Мансур, мой муж.
– Май Гуднесс![126] – воскликнул он. Почему-то из всех американских восклицаний это было освоено им раньше других. – Он так молодо выглядит!
– А почему бы нет? Что же, я слишком стара для такого мужа? – спросила она шаловливо. Потом расхохоталась: – Ну конечно, этот гад на четыре года моложе меня. Бедный Алекс, ты, очевидно, думал, что ливанский муж твоей красавицы – это старый жирный паша, правда?
– Нора, ради Бога, ты сказала, что он родственник Корбахам, как это понять?
Она внимательно вгляделась в него, словно пытаясь определить уровень его тупости:
– Официально он все еще мой муж, ну, стало быть, он родственник Корбахам.
Он осторожно приблизился:
– А ты, Нора, родственница Корбахам?
Тут она сильно хлопнула себя по лбу:
– Значит, это я идиотка! Неужели я тебе не сказала, что я урожденная Корбах? Неужели в «Галифаксе» тебе никто не сказал, что я дочь Стенли?
– Нет! – взвыл он в лучшем стиле дневных телевизионных «мыльных опер».
Горсть обжигающе холодных дождевых капель была брошена на них с небес в этот момент. Темные силы замкнули кольцо окружения вокруг столицы нации. Солнце исчезло, очевидно, на весь остаток дня. Следующая порция дождевых капель слетела, по всей вероятности, с ладони гиганта. Нора и Александр не заметили их. Они в упор смотрели друг на друга. Ты потрясен, мой друг, читал он в ее глазах. Ты чувствуешь себя в ловушке. Ты не можешь себе представить романа с дочерью своего четвероюродного брата, да? Похоже, что ты готов в панике бежать с нашего «Понто Веккио»?
