Алексей Моторов - Преступление доктора Паровозова
— Лежит человек, повязка съехала, дренаж забился, капельница закончилась! Да что же это такое! Мы же русские люди! Мы же не мусульмане какие-нибудь боснийские!
Я украдкой посмотрел на коллег: татарина, лакца, азербайджанца, ливанца, марокканца и тунисца. Они сидели как ни в чем не бывало, ни один мускул на лице не дрогнул. Хотя Елисей Борисович вроде только о боснийских мусульманах говорил, так что эти славные русские люди не в обиде.
Сегодня конференция короче обычного, предоперационные эпикризы не зачитывают, все плановые операции отменены, несмотря на то что стрельба в городе давно прекратилась. Непонятно, чего ждут, может, какой партизанской вылазки опасаются?
Я на минутку забежал в реанимацию. Маринка успела смениться, омоновцы тоже, сидят на стульях какие-то новые, а Леня успел проснуться. Когда я в первый раз сунулся к нему в начале восьмого, он еще спал сладким сном. Мне было известно, что ночь прошла спокойно, все показатели стабильны, да в принципе, если пойдет по плану, уже через пару дней можно в общую палату переводить. Но в мои планы это не входило. Как оказалось, и не только в мои. Не успел я сделать шаг к его койке, как за моей спиной раздалось:
— Так! Кто здесь за старшего?
Я быстро повернул голову. В дверях стоял крепкий мужик лет сорока, в костюме, в галстуке. Все, включая его надменную физиономию, было узнаваемо казенным.
— Я лечащий врач этого пациента! — сказал я, четко понимая, с кем имею дело. — Что вы хотите?
— Полковник милиции Серегин! — сообщил он с таким видом, как будто сказал «Я Генрих Бурбон, король Наваррский!».
Таких нужно обламывать сразу.
— Вы почему в уличной одежде заходите в реанимацию? — начал я, нарочно не обращая внимания на ксиву, которую он торжественно извлек из внутреннего кармана и протянул в мою сторону. — Выйдите за дверь и подождите, пока я не освобожусь.
— Слушай, доктор! — Он мигом налился кровью и начал играть желваками. — Не борзей! Может, ты не понял, кто я и откуда? Или тебе как-нибудь по-другому объяснить? А ну начальника своего зови!
— За дверь выйдите. И подождите! — повторил я, не трогаясь с места. — А здесь разговора не будет, тем более что и сменной обуви у вас нет!
Наверное, сейчас он в меня шмальнет. Выпустит всю обойму из своего табельного «макарова». Аж рожу у него от злобы перекосило — смотреть страшно. Полковник уже собирался мне еще что-то сказать, как тут, бесцеремонно отпихнув его в сторону, в палату стремительно протиснулся Маленков.
— Вы кто такой? — спросил он этого хмыря болотного, и тот сразу смекнул, что Петровича на дешевку не купишь. — На каком основании вы игнорируете требования персонала?
— Дело в том… — начал полковник, но Петрович показал ему пальцем на дверь и скомандовал:
— Попрошу выйти в коридор!
Хе-хе, нужно бы еще добавить «И к стенке!». Вот так-то, товарищ полковник, вернее, не товарищ, а господин. Я ободряюще подмигнул Лёне, который явно напрягся, и вслед за Петровичем и полковником вышел из палаты.
— Теперь слушаю вас внимательно! — сказал Петрович и поправил очки. — Я заведующий отделением, моя фамилия Маленков.
Полковник второй раз слазил в карман за ксивой, Петрович, в отличие от меня, с ней внимательно ознакомился, придержав рукой.
— У вас лежит подследственный, которому предъявляются обвинения в тяжком государственном преступлении! — сообщил полковник, взглянув сначала на Петровича, затем на меня, проверяя нашу реакцию.
— Если он подследственный, значит, его место в следственном изоляторе, — невозмутимо ответил Петрович. — А уж обвиняемые в государственном преступлении у нас обычно в одном месте находятся, в Лефортофской тюрьме. Вам ли не знать?
Полковник опять обозлился. Морда у него раскраснелась, наверняка систолическое подскочило, интересно бы измерить!
— Это не ваше дело, доктор! — набычившись, произнес он. — Вы его лечите, вот и давайте. А сказать я хочу следующее. Мои бойцы должны находиться при нем неотлучно. И не за дверью, а рядом с его кроватью. И чтобы все действия вашего персонала и контакты с ним проходили строго в их присутствии и под их надзором.
— Этого не будет! — спокойно и просто заявил Маленков. — Я здесь начальник, не вы. И я устанавливаю правила. Вы верно сказали, что наше дело — лечить. Поэтому никакого надзора за действиями своих подчиненных с вашей стороны я не позволю.
Полковник покосился на дверь, за которой находились его мордовороты, посмотрел в мою сторону, затем снова обратился к Петровичу, понизив голос:
— Вам что, неприятности нужны? Ладно, этот ваш молодой не понимает. — Он небрежно кивнул на меня. — Но вы-то зачем на рожон лезете?
Петрович зачем-то снял очки и сунул их в карман. Может, он подраться решил? Я на всякий пожарный приготовился разнимать. Мало ли.
— Вот эту руку видишь? — поднес он свой жилистый кулак к носу полковника. — Ты даже себе не представляешь, каких людей я этой рукой за яйца держал! Неприятности, говоришь, у меня будут? Ты, главное, не уходи далеко. Через час, максимум полтора, сюда приедут погоны с тебя сдирать!
Полковник растерялся и как-то сразу сник. Петрович, он любого может убедить. Да и насчет того, кого он и за какое место держал, не сильно преувеличивал. Хотя бы потому, что когда академик Лампадкин оперировал Брежнева, ассистентом он взял Маленкова.
Повисла тяжелая пауза. Полковник полез в карман, но вместо «макарова», он вытащил носовой платок и вытер испарину на лбу. Подумал немного, скомкал в кулаке платок и сказал примирительно:
— Ладно, будем считать, что мы оба немного погорячились. Давайте поступим следующим образом. Пусть он лежит, где лежит. Мои люди будут находиться там же, где и находились, за дверью. Но посетителей к нему, включая других больных из вашего отделения не пускать, на соседнюю койку никого не класть, в общую палату не переводить. Договорились?
Петрович надел очки, секунду подумал и кивнул в знак согласия:
— Договорились. Только автоматы у ваших архаровцев заберите. Здесь не в кого очередями палить. Им и пистолетов хватит. Вдруг с предохранителя соскочит или еще чего. А мы их на довольствие поставим. Больничная пища хоть и простая, зато полезная.
Полковник повеселел, даже на прощание пожал Петровичу руку. И мне кивнул. Так что расстались мы, можно сказать, друзьями.
А я наконец пошел к Лёне.
— Доброе утро, как спалось? — начал я с дежурных фраз, а сам внимательно вглядывался в его лицо. — Что беспокоит?
— Да все путем, доктор! — ответил тот, слабо улыбнувшись. — Мне пожрать-то дадут?
Не узнает меня. Ничего удивительного. С последней нашей встречи тринадцать лет минуло, да и та длилась меньше минуты. Я бы и сам Леню никогда не признал, если бы не его слова про детдом и татуировка. Лежит какой-то бородатый мужик. Я вообще заметил, что пациент на больничной койке лишается многих своих индивидуальных черт. А я тут в халате, в колпаке, бывает, и маску надену. Из моих знакомых, что случайно сталкивались со мной за все эти годы в больнице, почти никто меня не признал.
