Роман Воликов - Тень правителей (сборник)
— Нет. У меня и портмоне, собственно, нет, — сказал он.
— Карманников боитесь, товарищ бизнесмен. Принеси фотографию, я взгляну зорким глазом и сразу приговорю. Я же колдунья, ты не знал?
— По-моему, ты заигралась на своих сайтах 18+, — раздражённо сказал он. — Какая ты колдунья? Обычная девка, которая трахается за бабки.
— Обычная?! — Ребекка лукаво посмотрела на него.
— Ну, извини, необычная. Пардоньте. Я не в настроении сегодня.
«Человек — лучший адвокат самому себе! — решил он, проезжая спустя несколько дней мимо дома, где жила Ребекка. — Не буду показывать фотографию, пусть всё катится своим чередом…»
«Вот только куда катится? — он выпил водки в ближайшем баре. — „…Я сам обманываться рад!..“»
Бармен подмигнул: «Пушкина любите? Повторить?»
_______/////______/////_______Он всегда хотел жить в загородном доме. В советском детстве зачитывался английскими готическими романами, под завывание зимнего ветра представлял горящие поленья в камине, ажурную деревянную лестницу, ведущую на второй этаж, в спальни.
Разбогатев, он выбрал место совсем рядом с Москвой и приступил к строительству. Детские мечты периодически упирались в твердолобую логику прораба и финансовых возможностей, дом получался не вполне таким, каким снился в давние времена, но, всё равно, он ему очень нравился, его дом, его пристанище.
— Мой дом — моя крепость! — с гордой опрометчивостью сказал он будущей жене, пригласив её вскоре после знакомства. — Дом почти закончен, так, небольшие отделочные работы.
Ольга села в кресло напротив камина.
— Наверное, потратил кучу денег, — сказала она. — А я за городом жить не смогу. Мне нужен шум машин за окном, дыхание жизни. И потом, эти жуткие пробки…
Так и повелось. Ольга приезжала в дом изредка, а став женой, практически никогда. Он, правда, резко остановил бабские попытки перетаскивать из дома в квартиру сувениры, которые собирал по всему свету.
Статуэтки языческих божков составляли ему достойную компанию во время обедов в выходные.
Он накрывал парадный стол, тщательно сервировал, обязательно мыл грязные сковородки и плиту — подсмотрел когда-то эту чистоплотность в японских ресторанах, перед тем как выпить первую рюмку. Завершив трапезу, курил на крылечке. Летом было особенно хорошо, птичье многоголосье забавляло. «У меня тут соловьи!..» — с пьяным умилением барина думал он.
Зато зимой, когда гудел и кривлялся ветер, далёкий мир не казался таким враждебным. «Хорошо, что сегодня суббота, не надо никуда ехать, ни с кем разговаривать», — думал он в субботу. А в воскресенье воровато поглядывал на часы: «Только пять. Ещё и вечер, и ночь впереди…»
Он умывал лицом снегом и смотрел на телефон: жена не звонила. Следует отдать дому должное: напиваясь в выходные, он никогда не устраивал ревнивых сцен, не трезвонил ей среди ночи. Атмосфера благодати и полноты существования в этих стенах на какое-то время успокаивала его упрямую натуру.
«Жёнушка! Роднулька моя! Не ревнует! А вдруг я здесь с девками зажигаю?..» — с такой, почти идиотической, мыслью он засыпал, примостившись на диванчике у камина, полной грудью вдыхая запах липовых дров.
Звонок раздался в шесть утра.
— Чёрт проклятый! Опять ему Армагеддон привиделся!
В воскресенье ровно в шесть утра мог позвонить только Левон. Это был его старинный приятель, они дружили с института. Левон был из московских армян, пятое поколение в столице, говорил только по-русски и неплохо по-английски, на исторической родине бывал раза два, и то по служебным делам.
Левон был преуспевающим адвокатом и, как любой хороший адвокат, временами впадал в дикий запой.
В эти страшные часы презрения к нормам правопорядка в его обычно мирной атеистической душе поднималась буря протеста. Он вспоминал дату рождения Павла и назойливо, но, как ему самому, наверное, казалось, грозно шептал в телефонную трубку: «…Три шестерки. Печать дьявола на тебе. Но воссияет в пламенеющем небе звезда возмездия, и будет Антихрист повержен, и ты, лукавый слуга гордости и порока…»
— Приезжай, гнида! — обреченно сказал Павел. — Поспать всё равно не дашь.
Левон сидел на полу возле камина, тихий и какой-то сникший.
— Знаешь, чего я запил? Ехал позавчера на судебное заседание. Я всегда в суд на метро езжу, чтобы не опоздать. Дед сидит напротив, с виду вроде цивильный. И вдруг он мне говорит: «Вы — подлый человек!» Я налево-направо посмотрел, никого рядом нет. Я ему в ответ: «Ты чего, старый хрыч, с утра нажрался?» А он так посмотрел на меня, я даже не могу передать как, встал и вышел. Меня до сих пор колбасит, будто он мою сущность наизнанку вывернул.
— Пора отдохнуть, заработался, — сказал Павел. — А лучше поезжай в Ереван, посети храмы предков. Хотя не стоит. Вдруг совесть проснётся, придется профессию менять.
— Гад ты, Пашка! — оживился Левон. — Нормальная у меня профессия, куда без неё ворам и жуликам. Я, между прочим, одному турецкому банку отказал. Закипело во мне праведным гневом, они же наших в одиннадцатом году резали.
— Во-во! Пациент начинает выздоравливать, — Павел сел в кресло напротив камина. — Крепкая славянофильская ненависть к иноверцам всегда вдохновляла на борьбу с супостатом и прочие трудовые подвиги. Не забудь уменьшить мзду с подзащитного, раз уж каяться потянуло.
Его любезная супруга одно время зачастила в церковь. Ей тотально не везло ни с кино, ни с театром. Он даже пытался давать какие-то деньги на предполагаемые постановки, но средств хронически не хватало, дом и квартира забрали слишком много. В итоге или из-за этого, по глубокому убеждению жены, проекты спектаклей рассыпались после третьей-четвертой репетиции.
«Послушай, если ты так хочешь блистать на сцене, — сказал он при очередном скандале, — продай ты, к чёртовой матери, свою машину».
— Давно пора продать твой дом! — стальным голосом сказала Ольга.
Вот так, между молотом и наковальней, она что-то выпрашивала у бога, милостыню или отпущение грехов, он старался не думать об этом. Пьяным он попробовал её унизить. «В Средневековье актёров хоронили за церковной оградой, — сказал Павел. — Как-то нелепо обращаться туда, где твою братию не жалуют».
Жена завершила макияж и одарила голливудской улыбкой: «Я на кастинг, милый! Буду поздно. Поужинай где-нибудь самостоятельно…»
Левон умиротворённо спал в кресле.
«Он правильно расставил приоритеты, — подумал Павел. — Найти, не потерять, напиться, проснуться, стряхнуть шагреневую кожу сомнений и пойти вперёд с безоблачным лицом. Вор должен сидеть в тюрьме, но закон что дышло, и добрый самаритянин всегда поможет избежать сей участи печальной. А тот дед в метро стряхнет звёздную пыль с сапога и поднимется на эскалаторе удивляться человеческим безумствам…»
______/////_______/////________— Наша эпоха бездарна. Миром правят портные, поэты умерли, философы скатились в психоаналитики, а кинозвёзды жалко пародируют великих трагиков прошлого.
Свой обличительный монолог Эразм произносил, поставив одну ногу на опущенный в море табурет и выпивая из горлышка нарядной бутылки.
— Кстати, спасибо за «Маcallan». Первый раз в жизни пью настоящий шотландский виски, — Эразм сегодня был на редкость пьян. — Вы, правда, привезли его из Лондона?
Стояла чудная погода, Павлу удалось с воплями отправить очередную партию продукции, и он пригласить Эразма сибаритствовать на пляж.
— Какое счастье, что Высоцкий умер до наступления свободы. Чтобы он сейчас пел и кого бы играл?! Выступал бы на концертах — пчёлы против меда? — Эразма закачало на ветру, и он неуклюже плюхнулся в воду.
— Воистину! — сказал Павел. — Новый островной коктейль: виски с чистой как слеза водой Охотского моря.
— Вы всё иронизируете, — обиженно прогундел Эразм. — А мне придётся неумолимо трезветь, в порядке солидарности со всей нашей великой страной.
— Вы тривиальны — хранитель традиции. Кажется, ещё Плиний ворчал, что нравы стали унылы, читать и слушать некого, а цены на рыбу из Тибра задраны сверх всякой меры. А дело ведь было до наступления точки отсчёта современной хронологии.
— Послушайте вы, антискалигер. Эта замечательная маска трезвомыслящего исследователя исторических процессов не спасает от тошноты окружающей действительности. Народ глупеет, президент прилюдно удивляется коррупции в правительстве — можно подумать, он в этом правительстве не всех знает лично — страна катится в тартары, а вы… Вы, высокомерный москвич, грабите на излёте рыбные ресурсы нашего уникального острова. Казнить боярина, и немедля! — Эразм воткнул указательный палец в песок.
— Не поверишь… Всё украдено до нас… — пропел Павел.
Лицо Эразма сразу потеплело, став искренним и почти блаженным: «Он инопланетянин — Шклярский. Он всю свою жизнь находит нужную, нет, не слова, тональность происходящей сущности. Он, Башлачев и Цой. У Гребня так не часто, у других и того реже. Башлачев и Цой покойны, царство им небесное, он последний знаменосец этого рок-полка, вышедшего биться с химерами».
