Хорхе Семпрун - Нечаев вернулся
Даниель серьезно посмотрел на нее:
— А что Марк мог поделать? Он лучше других понимал, как опасна игра, которую я вел. И, скорее всего, сильнее прочих стремился возвратиться к нормальной жизни. И что же ему оставалось? Переубедить меня? Тогда это было абсолютно невозможно. Оставить в покое? Тогда пошли бы убийства. Очень много смертей. Выдать меня полиции и таким образом обезвредить? Не слишком легко и не очень-то красиво. Марк тогда попал примерно в такую же ситуацию, как я теперь… Ведь и я только что отказался от помощи комиссара Марру… То, что он мой отчим, разумеется, ничего не облегчает! И я теперь собираюсь убивать, что-бы помешать убивать… Большой разницы между нами не вижу…
— Нет, Даниель, разница все же имеется, — прошептала Фабьена.
Он подождал, пока она продолжит.
— Вы кладете на кон собственную жизнь. А в «Пролетарском авангарде» никто никогда своей жизнью не рисковал.
Он улыбнулся ей и по-братски потрепал по щеке.
— В социальных джунглях всегда найдутся и те, кто в выигрыше, и проигравшие. А я всегда принадлежал ко второму сословию.
Даниель вылез из машины и заглянул в открытое окно передней дверцы.
— Однако у меня на роже не написано, что я — профессиональный несчастник, а?
И, смеясь, он пошел прочь.
После этого протекло уже два часа, они сидели в квартире на улице Аббатства и говорили о Рембо, хотя последний служил лишь предлогом, подступом к тому, что их по-настоящему занимало.
— Все как в случае Рембо: невозможно удержаться от противных вопросов. Почему он перестал писать? Такой блестящий молодой человек с ярким литературным будущим? А между тем причин, по которым бросают творчество, так же много, как и тех, по которым продолжают заниматься писанием. А суть в ином… Почему столь одаренный молодой человек, кропавший банальные рафинированные стишки, почти манерные из-за символистских выкрутасов, вдруг начал писать, как Рембо? То же и с терроризмом. Со мной, например. Вопрос не в том, чтобы разобраться, почему человек перестал убивать — он просто открыл глаза и уши, прислушался и присмотрелся к тому, что творится вокруг, хотя бы на несколько минут перестал двигаться как лунатик — и баста: он уже стрелять не захочет. Главное — понять, почему ты начал, почему скатился к экстремизму и сделался боевиком… Перешел из сферы политики в криминальную среду…
В эту минуту раздался телефонный звонок.
Сняв трубку, Фабьена даже вскрикнула от удивления: звонок из Нью-Йорка! На проводе Марк Лилиенталь.
В восемь вечера комиссар Роже Марру позвонил в квартиру своего начальника на улице Фаворит и сразу почувствовал, что здесь он — гость нежеланный.
— Что-то очень срочное, Марру? Не может подождать до завтра?
Он не отважился признаться патрону, что это он сам не может ждать до завтра. Да скорее всего, и Даниель Лорансон. По крайней мере, если он хочет остаться в живых.
Однако удобнее всего было начинать эту историю отнюдь не с Даниеля Лорансона.
— С убийством Луиса Сапаты все прояснилось, патрон. В каком-то смысле оно — только прелюдия к целой серии террористических операций, которые начнутся со дня на день…
Его пригласили в гостиную.
Он сразу понял, что здесь приготовились провести спокойный вечер перед телеэкраном. Телевизор поставили посреди комнаты перед двухместной софой. Рядом был придвинут низкий столик с бутылками и блюдцами с орешками разных сортов. Там же стоял подносик с сыром и другой — с ветчиной, ломтиками окорока и прочей мясной снедью.
Все понятно, сегодня среда.
Обычно в этот день патрон покидал свой кабинет в комиссариате пораньше и отправлялся с женой в кино. Потом, уже дома, праздничное действо продолжалось. Снова кино, но на этот раз какая-нибудь порнушка. Ее смотрят в неглиже сам шеф и его супруга, упитанная, но еще крепко сбитая блондинка, относящаяся к жизни с раблезианским благодушием. Такая утолит аппетит любого рода. А пока что кассету в видак — и вперед. На полную катушку. И чем смачнее, тем слаще!
В эту среду они посмотрели в кинотеатре Латинского квартала весьма мудрено закрученный фильм о малышке Терезе де Лизьё. А дома их ожидал датский порнофильм, от которого, как гласила молва, можно было многого ожидать.
Роже Марру, понятно, не был посвящен во все подробности программы на этот день. Он даже не знал, что, собственно, намечалось. Он только мог констатировать, что нарушил их планы, позвонив без пяти восемь и сообщив, что обязан приехать с важным сообщением.
— Сапата? Терроризм?
Шеф был склонен напускать на себя вид скептика, которого трудно в чем-то убедить. Надо было, чтобы Марру сполна расплатился за свое непрошеное вторжение, портившее так хорошо спланированный вечер.
— Придется представить основательные доказательства, если вы, Марру, хотите, чтобы нас там, наверху, не подняли на смех!
Марру улыбался.
— Доказательства совершенно неоспоримые, патрон.
Тот указал на стул, но ничего горячительного не предложил. А немного спиртного, подумал Марру, ему бы теперь вовсе не помешало.
Но он не стал испытывать терпение шефа. В подробностях рассказал, что произошло в этот день, 17 декабря, восстановив, насколько мог, последовательность событий. По ходу дела добавляя некоторые подробности, кое-что из прошлых дел, маленькие экскурсы в историю, чтобы все выглядело понятнее. Конечно, некоторых деталей ему явно не хватало, самых мелких. Так, например, Марру еще не было известно, каким образом террористы могли обнаружить квартиру дочери Сапаты. Ту, что они пытались вскрыть. Вероятно, рассчитывали найти там какие-нибудь документы, которые Луис мог оставить на хранение у Сонсолес во время краткого утреннего визита к ней. И еще в этой головоломке не хватало кое-каких зацепок. Однако общий рисунок выглядел весьма понятным благодаря тем сведениям, которые исходили от самого Сапаты.
Видно, что ему удалось произвести на шефа должное впечатление.
И тут Марру перечислил примерный список лиц, намеченных на роль будущих жертв.
За убийство Сапаты, по-видимому, никто на себя ответственности не возьмет. Оно, вне всякого сомнения, предпринято, чтобы изолировать так называемого Нечаева.
Во все время своего доклада Роже Марру употреблял только эту кличку. Имя Даниеля Лорансона не было произнесено ни разу. Однако скоро наступит и его черед.
— В качестве мишеней терактов намечены две разные группы лиц, — пояснял Марру. — С одной стороны, люди из масс-медиа и журналисты. С другой — промышленники… Но все они по взглядам принадлежат к левым, подчас к крайне левым… Именно в этом кроется, осмелюсь сказать, оригинальность данной операции!
Начальник просматривал имена и думал о неминуемых заботах и проблемах.
— Кстати, что касается этого Нечаева. Вы, Марру, собираетесь наложить на него руку, раз он, как оказывается, еще жив?
Марру сделал паузу, чтобы набрать в грудь побольше воздуху.
— Теперь, после того как они ликвидировали Сапату, Нечаев вынужден пойти на контакт со своими бывшими единомышленниками из «Пролетарского авангарда»… Уже с завтрашнего дня я установлю за всеми ними слежку и неминуемо выйду на него. Чтобы его засечь и, по возможности, защитить.
— Кстати, — заметил шеф, — напомните-ка мне его настоящее имя…
Марру еще раз сделал глубокий вдох. Затем назвал Даниеля Лорансона. И добавил, что это его пасынок.
Патрон так и замер с разинутым ртом. Теперь он начинал кое-что припоминать. Да, несколько лет назад он уже слышал об этой истории. Так значит, воскрес из мертвых сын жены Марру?
— Странная какая-то история, Марру. Ох, не хотелось бы мне сейчас оказаться на вашем месте!
— Мне тоже, патрон. Увы, мне тоже!
Одну только подробность он не сообщил своему шефу. А именно, что недавно Фабьена Дюбрей виделась с Даниелем. Что Вероника видела, как они вместе уехали на машине Фабьены. И что, следовательно, ему ничего не стоит выйти через нее на Даниеля. Дюпре уже дежурит около ее квартиры на улице Аббатства. А этот малый очень ему предан.
Так вот о том, что он надеется выйти на пасынка этой же ночью, Марру и поостерегся доложить.
Комиссар извинился за свой несвоевременный визит. Однако в голове у его начальника уже роились соображения по поводу тех осложнений и проблем, коих теперь явно не избежать.
В квартире на улице Лилль Беатрис Лилиенталь рыдала и размазывала слезы по лицу.
Она плакала беззвучно, скорчившись на канапе в комнате, где ее мать обычно смотрела телевизор.
А между тем вечер начинался так хорошо!
Нет, она ничего не имела против того, чтобы провести ночь у Адрианы. Впрочем, свою мать она никогда не называла по имени — только мамой; это отца она окликала «Марк», или «парень», или «старичок», или еще как-нибудь — вариантов было хоть отбавляй! Ей также не показалось обидным, что ее матушка и Эли Зильберберг отправились чинно под ручку в театр. Разумеется, ни один мужчина не мог сравниться с ее отцом. Но Эли ее забавлял, был ей интересен и говорил с ней, как со взрослой девушкой. А к тому ж всякому бросалось в глаза, что он боготворил ее родительницу, и это даже трогало. И не внушало особых опасений.
