Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2008)
Умирая, кладет под язык.
И пока выпекается снова,
В небе тихо, печально, темно.
Отдает человеческой кровью
Безвоздушных бутылок вино.
(“Космическое причастие”)
А тот, сидящий на перроне,
Сидел, поникнув головою
.............................
А вот в суме его нашли
Сияющую мраком чашу.
Ее названье не ведать лучше никому.
(“Сельвы позднего лета”)
К этим образам следует добавить и другие, из эзотерического ряда. В частности, кровь отождествляется с пламенем, пламенной основой мира, крестная смерть-— с путем зерна, с перевернутым древом (или цветком):
А мы лежим в глухом подвале
.................................
Зерном в гниющей оболочке,
Цветком в слабеющей уж почке,
Чей корень вверх ползет.
И всеми щупальцами сразу,
Пробившимися вдруг в комле,
Он присосется к лучшей Высшей,
Просеянной во свет, земле.
(“Созерцание древа Сефирот”)
Все это наводит на мысль о розенкрейцерском коде сборника, в том его изводе, который сто лет назад разрабатывался в близких к штейнерианству символистских кругах. Эта догадка находит подтверждение в одном из эссе самой Шварц, опубликованном в 4-м томе ее многотомника, который вышел как раз тогда, когда писалась эта рецензия. Вот что пишет она о назначении поэзии: “Не есть ли цель поэзии — магический смысл ее делания <…> — восстановление Микрокосма. Небесного двойника. Один запечатлевает совершенное сердце, другой — глаз и так далее <…>” (Шварц Елена. Сочинения. Т. 4. Произведения в прозе. СПб., “Пушкинский фонд”, 2008, стр. 310.) Далее эта мысль уточняется — на примере “Божественной комедии”. И оказывается, что поэзия есть путешествие, конечная цель которого — восстановление разъятого, падшего Адама Кадмона.
Евгения Вежлян
В дружбе с миром
Юрий Рост. Групповой портрет на фоне века. М., АСТ, 2007, 544 ненумерованных стр.
с фотографиями.
"Вот книга. В ней люди”. Так представляет свою новую книгу Юрий Рост, фотограф, путешественник, журналист, поэт, да кем только он не был в своей жизни-— спортсменом, тренером, воздухоплавателем, актером, кем только не был, во всем участвуя, всему сопереживая, наблюдая и фиксируя события и лица без малого полвека на всем пространстве нашей бывшей Родины с неблагозвучным названием СССР. И за ее пределами — тоже, попадая в точное время в точное место, где происходит то, что потом войдет в историю. Уж как ему это удается — не знаю. Как удалось ему во время Мюнхенской олимпиады 1972 года оказаться в тот самый момент в той самой точке земли?
“Я лежал на плоской крыше дома югославской делегации в Мюнхенской олимпийской деревне и сквозь телеобъектив отечественного производства „Таир-3”, ввинченный в отечественную камеру „Зенит”, смотрел на балкон противоположного здания. Там находились израильские спортсмены и тренеры, несколько часов назад захваченные палестинскими террористами.
Тот, кто вышел на балкон, сначала посмотрел вниз на пустынную, толком не оцепленную еще площадку между домами, освещенную утренним солнцем, потом обшарил взглядом противоположный дом, увидел меня и угрожающе, каким-то ерническим движением поднял автомат Калашникова”.
Запомним этот миг и объектив, глядящий в дуло автомата. Автомат, тоже “отечественного производства”, вскоре начнет стрелять в людей неправильной национальности и веры, открыв эпоху международного терроризма в новейшей истории-— эпоху, в которую мы сейчас живем. Рост фиксирует исторический момент со всей ответственностью, но попутно говорит о себе, о личной своей свободе, что и привела его — случайно или нет? — на крышу дома в Олимпийской деревне. Связь слова и изображения в книге Роста — это не связь картинки и подписи. Рост видит — и показывает, мыслит — и говорит. Он показывает то, чего не скажешь словами, и говорит о том, что показать невозможно. Художник и писатель, он
создает новый жанр, включая изображение в словесно воссоздаваемый контекст. Фотография останавливает мгновение — слово придает изображению объем, погружает его в поток исторического времени, поток мыслей, в частную жизнь никем не ангажированного свидетеля истории. Рост создает новый жанр — и сразу возводит его на уровень классики жанра.
Фотографии, сделанные с той крыши той самой камерой “Зенит”, обошли весь мир и в книгу Роста попали уже с полос тогдашних газет — негативы, отданные им туда, как водится, исчезли, имя его не было упомянуто, но свободный фотограф Юрий Рост сделал свое дело, выполнил свой долг, так просто им сформулированный: “увидеть своими глазами и попытаться рассказать, что сам узнал и почувствовал”. Все очень просто, но увидеть — это и есть тот дар, благодаря которому человек с фотокамерой становится художником.
Рост не создает артефакты, он и сейчас не работает с цифрой и фотошопом — то, что он видит, превышает своей глубинной выразительностью возможности
современной техники. Его баскетболисты, снятые в раздевалке после решающей, спорной олимпийской игры в ожидании решения судей, — они все, как один,
Сократы, они задумчивы, и позы их исполнены мысли и достоинства, а Рост — он просто оказался рядом и увидел их такими, какими не видел никто.
“Не помню и не могу теперь понять, каким образом я оказался в раздевалке, где не было, кроме баскетболистов, никого, даже их тренера Владимира Кондрашина. Я снимал их в течение двух часов, экономя единственную пленку, поскольку понимал, что мне представился редкий случай сфотографировать людей в момент высокого драматизма. Быть может, высшего в их жизни.
Потом в Москве показал им снимки, и они удивились:
— Там никого не было, кроме нас. Мы тебя не видели.
А я их видел”.
За сорок с лишним лет ему, неленивому и любопытному человеку с фотокамерой, довелось увидеть многое — в его книге есть и большие исторические сюжеты, и частные судьбы людей, населяющих разные уголки страны. Грузия и Армения, Узбекистан и Таджикистан, Киев и Одесса, Горький, Пинега, Петербург (Мойка, 12)… “У меня есть портфель-кровать и удостоверение корреспондента. Я свободен и счастлив” — так пишет Рост о себе. По складу личности он, конечно, странник. Странник и посланник. Посланник доброй воли — так, что ли, выражались в советские времена. Взгляд Роста, смотрящий в мир через объектив фотоаппарата,
исполнен любви и сострадания, и это его ярко выраженное человеческое свойство таинственным, непостижимым для меня образом переходит на снимаемый объект, а от него — ко мне, зрителю. В этом главный секрет неизменно волнующего воздействия этих снимков.
Мера присутствия автора в своем изображении здесь превышает возможности фотографии и приближает их к живописи, особенно — портреты, преобладающие в книге Роста. Совокупность его портретов создает ощущение народа, переживаемое самим автором, осознанное им и подчеркнутое в заглавии книги, — это действительно “групповой портрет” народа нашей распавшейся страны на фоне прошедшего XX века.
Рост снимал людей на площади в Тбилиси 9 апреля 1989 года. Танки, бэтээры, саперные лопатки, дубинки, пули, носилки, кровь. Рост снимал все, но главное — лица, каждое отдельно в этой единой толпе. Подросток в тельняшке, католикос Илиа II, женщины и мужчины со свечами и без. Групповой портрет народа в переломный момент его истории, в тот самый момент, который, может быть, и развел Грузию и Россию так далеко, как никогда еще они не расходились. Рост, попавший со всеми вместе под дубинки на этой площади, сумел спасти одну из пленок и донести до нас эти лица, в которых при желании можно прочитать ответы на многие вопросы, возникающие сегодня, в диких разговорах о возможности или невозможности войны между Грузией и Россией.
Фотографий в книге около 250, а людей — не сосчитать. Любви у Роста хватает на всех, но есть и пристрастия. Особенно близки его сердцу провинциальные
самородки, наши Кулибины, естествоиспытатели, изобретатели и философы из народа — “одинокий борец с земным тяготением” Анатолий Витальевич Дьяков из Темиртау, снятый возле домашней обсерватории, на снегу, в галстуке бабочкой,
рядом с коровой; “философ с мотором” Сергей Федорович Панкратов на фоне своего дома со стеклянной крышей, оранжереей, шпилем и ветряком; “самостоятельный философ Селиванов”, хитренько глядящий из-под картуза, обнимающий петуха… А рядом с ними — баба Уля и баба Дарья из деревеньки Ежемень на берегу Пинеги-реки, Алиса Фрейндлих в гримерной, десять братьев Лысенко из села Бровахи, все, как один, воевавшие и все с войны вернувшиеся, народная украинская художница Мария Примаченко, Галина Уланова на сцене Большого театра, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Андрей Битов, академик Лихачев, свинарки-мадонны с поросятами на руках, Марина Неелова в театральных кулисах, Отар Иоселиани, Алексей Герман, Георгий Данелия, Юрий Любимов, Иван Андреевич Духин-— кровельщик и знаток колокольного литья, рыбаки Каргополя, Виктор Шкловский, хирург Вячеслав Францев, пинежские механизаторы, Плисецкая в танце, солдат Цыганов, тракторист Губарев, спелеолог Пантюхин, писатель Астафьев, филолог Гаспаров, “гражданин академик” Сахаров, рядовой войны Алексей Богданов… Соль земли.
