Бора Чосич - Наставники
МЫШЬ летучая, что ночью летает, будто хрущ, с крыльями, и ничего не видит и не понимает, где она теперь, хотя никогда ни обо что не ударяется.
ПРИЗРАК, что-то или кто-то, кто во тьме является или во сне и пугает того, кто его не знает.
МЕСЯЦ, что сияет ночью на небе, иногда он там есть, а иной раз и нету его, а когда и как появляется, о том в книгах пишут.
ВЕТРОВ роза, кружок, нарисованный для по морю плавать, где написано, с какой стороны какая страна света и из какого угла какой ветер дует.
ЯВЛЕНИЕ в небе странное, когда видно три дуги сразу, или круг вокруг солнца или месяца, а потом говорят, что война будет, чума или царь умрет, видят его больше испанцы или немцы, а потом записывают все и рисуют. Есть еще звезды падающие, метеоры и свет чудесный на небе, в разных краях по-разному, а потом разъясняют, что будет то-то и то-то. В Мадьярской пустоши видят и то, чего не бывает вовсе, дворцы, например, башни, фонтаны и дев, и это мадьяры называют делибаб, а итальянцы фата-моргана, по какой-то принцессе, наверное.
ОПИСАТЬ все, что видел и знал, на бумаге, только чтобы у меня никто ее не украл.
ПИСАТЬ, записывать то, что никто прежде не рассказывал. Те, кто только переписывает то, что каждый знает, или цифры какие в общине, или имена какие-то, тех писарями зовут.
СВИДЕТЕЛЬСТВО, письмена, которые сначала все вместе слово обозначают, из них предложения, а потом, если все вместе собрать, тогда то получается, что кто-то думает о ком-то или о чем-то. Одни пишут так, другие эдак, как кому по душе, я сначала за Вука К. стою, от которого Даницу получаю, но потом и за других, которые смешивают церковное и свое, и мало кто может разобраться, что там и к чему. Мое С. содержит то, что я от отца запомнил, и от других людей умных, которых видел, и от здешнего народа разговоров, что вокруг меня, и от школы в К., есть и от Славонии, Бачки и вообще Сербии, немного и от Хорватии, которая тоже наша, только ничего нет от того, что в церкви читаю, и от русского, потому как одно дело слово Божие, а другое, как народ говорит.
ПЕРОМ, которое не только у птицы, – но и искусственное есть, придуманное писать, если у тебя есть что.
БУМАГОЙ, на которой пишешь, а прочитает тот, кто умеет.
КИРИЛЛИЦЕЙ, теми буквами, которыми мы, сербы, пишем, а еще есть латиница, которой все прочие пишут.
СКЛАДЫВАЮ сначала то, что думаю, потом сажусь и пищу чисто, быстро и все по порядку.
СЧЕТ, записано, сколько потрачено, или другой какой С. на что-нибудь, который я сам выдаю.
БУКВАРЬ, книга, по которой учат первые буквы, и как что пишется, и что они значат, если их рядом поставить. Первое, самое легкое и каждому яснее ясного, и как их составлять надо, чтобы каждый понял, где есть что, до тонкостей. После этого ничего лучше уже не придумаешь, вот я и не собираюсь новый Б. писать.
СЛОВАРЬ, в котором все слова есть, которые произносят или записывают, даже и самые ругательские, потому что и такие есть, что говорят или читают, потому что все они от человека происходят.
ПРОЩЕНЬЯ прошу за то, что не так сделал, и пусть уж другие решат, действительно ли мне это сделать следовало, или я только от злости это учинил.
ПРОЖИТА жизнь пропащая от начала до конца, где-то, как-то, с кем-то.
ДОВОЛЬНЫЙ, когда чего хотел, того и добился.
ЗАРЯ, перед тем как день, но уже и не ночь, и румянится тот край, где солнце взойдет.
СВЕТАЕТ, когда день начинается, можешь хоть всю ночь не спать и сидеть, оно все равно само придет.
РАССВЕТ застигнет того, кто работал всю ночь или гулял, вот его рассвет и застанет там, где он был.
РАНЬШЕ, когда еще никто, кроме тебя или того, кто загадку разгадает, и только потом все другие. Прежде всех.
НАТКНЕШЬСЯ, налетишь на что-нибудь, чего не ожидал вовсе, будь то в лесу или среди бумаг.
ЗАПИСКА, бумажка такая, на которой что-то записано, чтобы тот, кто ее получит, знал, или чтобы сам не забыл что-нибудь важное, что ты сейчас припомнил, но позже тебе тоже пригодится.
ОТКРОЕШЬ, что было закрыто, чтобы не испортиться, или письмо какое, чтобы его не всякий читал, а только ты, которому оно и предназначено, вот ты его и открываешь.
ПОЕДОМ ест тебя жена, да чтоб ты проклят был, что мучишь всех нас своей жизнью, дурными привычками, компанией своей, пьянкой, гулянками, шумом и гамом, а больше всего своим весельем, словами, голосом, в то время как она невеселая, молчаливая и тихая.
ЗАПРУ, закрою то, что не про всякого, какую-то шкатулку или что другое с помощью ключа или другого какого инструмента.
ЯЩИЧЕК, где что сберегается, чтобы не рассыпалось, чтобы кто не увидал или чтоб кто-то не скрал.
НАКОНЕЦ, после всех этих скандалов, шума и споров, хватит с меня уже.
РАССТЕГИВАЮ то, что было застегнуто.
ПУГОВИЦА, кусочек чего-нибудь, с помощью которого застегиваешь одежду, если с противоположной стороны петля есть.
ОТДЫХАЕШЬ, после того, как поработаешь.
ОДР, там, где ляжешь, будь ты жив или мертвый хотя лучше, если жив.
ОТДЫХ, когда в него погрузишься, ни в коем случае думать не смеешь о том, что снаружи, и пусть оно тебя не волнует, пока к тебе силы не вернутся и настроение.
ПОКОЙ, когда был человек как все, а теперь покоится в мире.
УТРО, пока день не начался, но уже наступает.
КОНЕЦ, когда перестает то, что было и длилось, пусть даже долго, и вот оно совсем закончилось.
СПИШЬ, когда совсем ничего о себе не знаешь, чуть-чуть только, и то пока сон снится, но все равно все в нем перепутано и не так, как в жизни.
СНЫ видишь, которые происходят, пока ты спишь, а также картинки, в которых тебе являются те, кого уже в живых нет, а также то, чего не было, но кто знает, может, и случится.
БОДРСТВУЕШЬ, пока себя чувствуешь, не спишь и не сдаешься.
Послесловие
ЧИТАТЕЛЬ и есть самый сокровенный писатель, не стоило бы ему становиться писателем, лучше было бы оставить литературу для собственного удовольствия.
Мировое звучание Борхеса и Набокова неожиданна избранное вдруг стало всеобщим. Они – читатели, и не скрыли этого.
Еще недавно откровенность Паскаля или Розанова была для современника почти неприличной.
В старину писатель назывался списыватель. С чего?
ПИСАТЕЛЬ списывает то, что нельзя или невозможно сказать.
ПИСАТЕЛИ для писателя делятся вот как: на тех, о ком он слышал и о ком не слышал; на тех, кого он читал и кого не читал; на тех, кто ему нравится и не нравится.
А те, кто ему нравится, уже не делятся: нравятся, и все тут.
Но тут же они начинают делиться: на тех, с кем ты знаком лично, и на тех, с кем ты незнаком. Говорят, что с писателем лучше и не знакомиться: достаточно его книг. Но, когда ты сам давно в литературе, правило это разрушается. Тогда писатели начинают делиться на тех, кто ДО тебя, и на тех, кто ПОСЛЕ тебя. Все хорошие писатели были ДО тебя, и это не мания величия, а условие.
Ну не был я знаком ни с Зощенко, ни с Мандельштамом – не успели они ответить мне взаимностью, – это мне не мешает их любить.
ЛЮБИТЬ – очень недифференцированный в русском языке глагол. У нас даже мороженое и пирожное любят или НЕ любят. Не любить их даже как-то сильнее звучит оригинальнее. А вот писателей у нас именно любят или не любят в том же смысле, как любимых людей.
ПРАВИЛО разрушается, когда ты сначала познакомишься с писателем лично, и он тебе понравится, и лишь потом его прочтешь. И если он тебе и тут понравится, то оценка этого писателя непомерно возрастает. И это уже твоя мания величия! «В чужой славе мы любим свой вклад».
В ПЕРВЫЙ РАЗ я полюбил так Гранта Матевосяна в 1967 году.
В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ – Бору Чосича в этом. Милейший человек – то есть нормальный. А еще и пишет хорошо – вот неожиданность!
УДИВЛЕНИЕ такого рода и есть высокомерие. Кто сказал, что высокая мера – это плохо? С удивления и начинается настоящее чтение. Оно побеждает нашу заведомую подозрительность и предвзятость. Не каждому автору это под силу.
ЧТЕНИЕ – это борьба читателя с автором. И если автор выходит победителем…
ПОНАЧАЛУ: ну что тут такого особенного? А потом… а – всё! Всё удивительно. Ново, свежо. А потом… так ведь всё так и есть!
СПИСЫВАТЕЛЬ и есть настоящий писатель. Я читал «Роль моей семьи в мировой революции», изданную «Азбукой-классикой», и удивлялся: как это до Боры Чосича никто не догадался, что можно именно так списать! С того, что знает каждый. То есть с жизни.
ЖИЗНЬ, оказывается, не только неописуема, но и не описана.
«АЗБУКА-КЛАССИКА» – надо ее похвалить. Азбука ведь это просто перечисление букв. Но никто уже не сомневается, что после А – Б, а не Щ.
Полвека назад мы в Ленинграде шутили про нашего первого писателя, про первого писателя из нас, Виктора Голявкина: Гомер – Голявкин. И только наконец на полке «Азбуки-классики» они встали бок о бок, как им и положено, по алфавиту. Это я вспомнил, читая Чосича, на букву Ч.
