Альфред Кох - Ящик водки. Том 4
— И вот наступил в таком застолье 2001-й. А младшая дочь, ей тогда три года было, спрашивает: «Ну когда же мы будем Новый год встречать?» Так все уже, вот она, встреча! Она: а где же Дед Мороз? Где Снегурочка? Где бумажные пакеты с конфетами и шоколадками? Где елка на деревянной крестовине? Устами младенца глаголила истина, причем совершенно безжалостно. У меня у самого было ровно то же чувство: обманули, нету ничего… Настроения не было совершенно. При отсутствии отдельных деталей, при несоблюдении некоторых процедур выходит так, что жизнь просто остановилась и ты из нее выпал. Когда ты сидишь за столом с французами, ешь с ними и пьешь, разговаривая на ломаном французском, — то чувствуешь, что на самом деле ничего нет. Что ты вешаешь для пустого зала. Эффект присутствия, иллюзия правды абсолютная, они все очень милые, улыбаются — но ничего нет! Пустота! Ну, посидели поели, сходили в музей, прошлись по улицам, там в кабак — и все. Похоже на то, что эмиграция, по крайней мере на стадии примерки, — это в какой-то мере смерть, это, мне кажется, очень похоже на окончание земной жизни. И, значит, в январе 2001 года я вернулся в Москву. Сижу, рассматриваю номер, который выпустил перед отъездом… А там обложка такая: сидит некая телеведущая, голая, в ванне, которая почти до краев налита шампанским. Причем это настоящее шампанское, спонсор нашелся, который эту картинку оплатил. А шампанское, если его налить в ванну толстым слоем, оно знаешь какой имеет цвет? Красноватый. И когда видишь даму в такой жидкости, то хрен знает какие мысли в голову приходят. Про критические дни — это мысли еще самые невинные. Я велел на компьютере это шампанское поджелтить. А подкрасили — и сразу как будто нассано. И мы так долго искали какую-то фишку, чтобы было и не нассано, и не кровища, а так, более-менее.
— Ей не холодно там было сидеть, в этой ванне?
— Холодно, само собой. А что делать? Это ж искусство! И вот, значит, Вова звонит и спрашивает: а что там у нас с журналом? Так ведь все уже! Нет, говорит, я погорячился, давай дальше делать. Смотри же, говорю… Ну, и стали дальше делать… Что еще сказать про начало года? В те каникулы, в Париже, в ненастоящий Новый год, под теплым серым небом я начал писать дамский роман, который с божьей помощью издам в этом году — ну или в начале следующего.
— Не закончил?
— Закончил, но мне хочется две главы подтянуть немножко. Дамский — ты понимаешь почему? Если сравнить мужской стиль обращения с книгами и женский, то становится ясно, что мужики читают влегкую, а бабы больше заморачиваются, переживают… Это из той же оперы, когда одну и ту же вещь мужики считают сексом, а бабы любовью. А любовь же по-любому круче. «Девушка, а девушка, где это я вас мог видеть? — Ты что, пидорас, я же тебя так любила! А, да, что-то такое припоминаю… » Вот и в чтение женщины так же вкладывают больше страсти. Когда им что-то нравится из прочитанного, они просто ох…вают. А мужик прочтет лениво так, зевая, и после скажет, что говно все это.
И читал он только для того, чтоб где разговор поддержать при случае. Да и читать он возьмется ну там биографию какого-нибудь финансиста «Путь к успеху», или иной какой-то умняк, или детективчик на худой конец. А баб больше трогает всякая ерунда. Ну я и решил сочинить историю для баб. Про них тем более интересней думать, чем про мужиков. Мужик же задерживается в развитии, он остается маленьким мальчиком: дерется, отнимает игрушки, орет, пристает к девчонкам, гонит, ведет себя как мудак в основном. Ну, о чем с ним говорить? Средний наш московский мужик — это все тот же донецкий несовершеннолетний приблатненный хулиган. Что с него взять. Другое дело — баба! Как начнешь ей что-нибудь исполнять, она глубоко дышит, слезы на глазах, так что даже самому неловко немножко делается… И поэтому по мне так предпочтительней для баб сочинять, чем для мужиков. Ну и я там описываю мужика, который ни то ни се, а при нем такая баба, просто орел. У них развивается жизнь. И соответственно, какие-то нанизаны истории, сюжеты… Ну а ты как год встретил?
— Я уже не помню, где я его встречал.
— Ну что же ты, Иглесиас. Начало века все-таки. И тысячелетия.
— По-моему, где-то с Фридманом я был, с Шуриком Рубановым, с Немцовым… Здесь, в Подмосковье, в доме отдыха. Ничего выдающегося.
— А, по-семейному… Пили-закусывали, пели песни. Прогуливались по лесу.
— Да .
— Ну а это чувство, что наступил новый век, — было у тебя?
— Нет. Не было. В 2001-м я продолжал эту эпопею с НТВ. Закончили мы ее в апреле, перед Пасхой перед самой.
— Да, помню. В Страстную пятницу. Это надо подробно осветить…
Комментарий
АКТ ГУСЕБОРЧЕСТВА. ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. Гусинский не выполняет и второй подписанный им договор.
Здесь важно заметить, что, помимо очевидных, имеющих исключительно экономическую подоплеку частей нового контракта, он содержал в себе один важный политический пункт. Этот пункт был включен по настоянию Гусинского и, на мой взгляд, был разумен. Поэтому я против него не возражал.
Смысл этого пункта состоял в том, что даже если Гусинский не сможет расплатиться ни с одним из своих долгов, а это был наиболее вероятный исход дела[12], то даже в этом случае контракт не позволял сконцентрировать в одних руках контрольный пакет НТВ — ключевого актива «Медиа-Моста». Это достигалось специальной процедурой, которая предполагала передачу «Дойче Банку» части акций НТВ, для последующей продажи их на международном тендере. В процедуру проведения этого тендера не могли вмешаться ни «Медиа-Мост», ни «Газпром-Медиа». В договоре было четко сказано, что участниками тендера могут быть только международно признанные инвесторы по выбору «Дойче Банка».
Этот пункт обеспечивал сохранение независимости НТВ от Газпрома и получение независимости от «Медиа-Моста» и, что еще более важно, — от российских властей, поскольку decision maker-ом на НТВ становился этот самый международно признанный инвестор. Тендер должен был состояться в январе — феврале 2001 года. Таким образом, когда летом того же года наступал очередной этап погашения долгов, то в собственности и залоге у Газпрома уже не было контрольного пакета НТВ.
Мы начали подготовку к этому тендеру и приступили к консультациям по поводу участия в нем со многими медиагигантами. Например, я лично беседовал с представителями Лео Кирха, Руперта Мэрдока, с руководителями крупного шведского концерна «Modern Time Group». Были консультации и с ведущими американскими инвесторами. Например, мы взаимодействовали с уже имеющим 5 процентов НТВ инвестиционным фондом «Capital Research & Management Co.».
Я знал, что Гусинский и его люди тоже агитируют инвесторов участвовать в этом тендере. В частности, он сам мне говорил (может, врал?), что вел консультации с Берлускони, также он совершенно точно переговаривался с Тедом Тернером.
Все вышесказанное однозначно свидетельствует, что обе стороны совершенно серьезно готовились к этому тендеру и не было никаких сомнений, что он состоится в означенные сроки. «Дойче Банк» неоднократно подтверждал свою готовность провести такой тендер и обеспечить все необходимые требования по его прозрачности и объективности.
То, что произошло в дальнейшем, у меня в голове не укладывается. Второй раз человек сам себе отрезает яйца. Я такого ни до, ни после никогда не видел. Добровольно, находясь за границей, в полной безопасности, окруженный толпой политических, юридических и финансовых консультантов, в здравом уме и твердой памяти, не в цейтноте, имея возможность спокойно и не торопясь подумать, Гусинский отказывается передать акции «Дойче Банку» для проведения тендера. Вы, сказал он «Дойче Банку», меня обманете и проведете нечестный тендер!
И, вместо того чтобы выполнять пункт договора, на котором он сам настоял (!), он подает в лондонский суд на «Дойче Банк», а заодно зачем-то и на «Газпром-Медиа», который вообще не подпадает под юрисдикцию лондонского суда. Претензии были смехотворные — он оспаривал договор на том основании, что «Дойче Банк» мог (?!) вести себя недобросовестно. Это новое слово в юриспруденции! Судить некое лицо за то, что у того есть потенциальная возможность совершить нарушение. Так можно любого водителя автомобиля судить за то, что у того есть потенциальная возможность кого-нибудь задавить. Забегая вперед, скажу, что суд он, естественно, проиграл.
Я, откровенно говоря, не ожидал ничего подобного. Безусловно, я считал Гусинского человеком вспыльчивым, склонным к театральности, не очень образованным и жлобоватым. Но в то же время я считал его человеком смелым, волевым, обладающим очевидными лидерскими качествами. Помимо этого мне было симпатично, как он отстаивал интересы российской еврейской общины — агрессивно, изобретательно, весело. Мне импонировала его забота о сотрудниках: он как квочка цыплят всегда защищал их от всех невзгод нашего нелегкого мира. В принципе он, конечно же, наделен природным умом, сметкой, работоспособностью. Именно поэтому я не мог и предположить, что с интервалом в три месяца Гусинский дважды публично, на весь мир, откажется выполнять подписанные им самим договора, причем договора, которые были выгодны прежде всего ему как с материальной, так и с политической позиций. Договора, которые он сам предложил заключить и которые в неконфронтационном ключе позволяли решить все его проблемы.
