Альфред Кох - Ящик водки. Том 4
— Нет, она работает у какого-то дедушки сиделкой, за бабки, и что-то даже посылает детям на Украину. Ну, представь себе старого человека — ему надо подать, принести, развлечь его как-то, чем-нибудь порадовать или там что… А туда, в Италию, мой кузен уже не может добраться, чтоб следить за моральным обликом бывшей супруги. Ну вот. Свояченица-то моя, Нинка, говорит: ладно, допустим, я смирилась — ну и что ж дальше? Я говорю: а дальше я тебя выдам замуж. Причем не абы как, а в приличную страну. Она: вот как? Интересно. И в итоге, испортив Нинке всю личную жизнь в России, я ее таки выдал замуж за границу. Сперва я ее пытался по этой схеме отправить в Штаты, которые в рейтинге заграниц все же занимают первое место по солидности, — но со Штатами не вышло, ни один из потенциальных женихов, которые оттуда к нам залетали, не смог на меня произвести должного впечатления. И в итоге после разных попыток я ее таки отдал за француза.
— Каким образом это удалось?
— А завелся один француз случайно проездом. Это было в Москве. 88-й или там 89-й год. Был какой-то самодеятельный кооперативный туризм, иностранцев на квартирах размещали, брали с них 20 долларов, что тогда было солидными деньгами. А накладняк всего-то — на раскладушке постелить и овсянку с чаем на завтрак подать. И вот какая-то девка из кооператива не смогла приютить заезжего француза и упросила Нинку его пустить. Я не допытывался, как у них там и что, докуда они уклонились с пути договорных отношений в рамках туризма… Но как-то слово за слово этот француз состоялся.
— С первого захода понравился?
— Ну. И дальше я с Нинкой поехал знакомиться с его родителями, точнее с мамашей, то-се. Мари-Луиз, или, по-нашему, Мария-Луиза, покойница (без малого до 90 не дотянула), была очень симпатичная старушка. И до последнего употребляла красное — в обед непременно принимала бутылочку. Причем пила исключительно столовое. Вы, говорит, что хотите себе наливайте, а я пенсионерка и намерена жить по своим средствам. И, в общем, она права в чем-то — столовое же тоже для людей делают.
— А ты что, единственным родственником был?
— Ну, наверно, единственным продвинутым.
— А остальные что?
— Остальные не подходили. Одним денег не хватало, другим еще чего-то. К примеру, тесть мой, царствие ему небесное, все меня в те годы укорял: х…ли ты с компьютера пишешь, ты давай из головы чего-нибудь напиши! То есть если бы это дело пустить на самотек, то просто пое…ались бы люди и забыли, и разбежались бы, — как это иногда бывает в жизни. Получилось бы как в «Юкосе», который преступно допустил бесконтрольные случки кроликов в Якутии. К тому же, что важно, они оба без языка, то есть я у них был как минимум переводчик. И вот я сперва просто так съездил с ней во Францию, туда-сюда, а после через сколько-то лет поездок и ухаживаний и раздумий — свадьба. Теперь вот живут в своем доме под Парижем.
— А где он работает?
— В суде, он что-то типа судебного исполнителя.
— Но денежки зарабатывает достаточные, чтобы купить домик под Парижем?
— Ну, домик небольшой…
— Ну все равно. Домик же. А она где работает? Нигде?
— Она — в магазине.
— Дети есть?
— Мальчик в школу пошел.
— По-русски говорит?
— Да, он говорит по-русски замечательно, но только грассирует сильно. А читать по-нашему не умеет. Если тут обратиться к немецкому языку, так там для обозначения родного языка используется термин Muttersprache, то есть по матери определяется основной язык. А тут мальчик знает материнский язык хуже отцовского. И вот, короче, поехали мы на Новый год. В декабре 2000-го. Как раз мы выпустили первый, новогодний, номер «Медведя» по новой схеме, с известным тебе Шурой Воробьевым. А Вова Жечков, на тот момент мажоритарный акционер, говорит: я себе не так это представлял, мне не нравится. Я: ну, не нравится — тогда до свидания, закрываем лавочку. Тем более каникулы, Новый год скоро… Ну его все на хер. А после разберусь, найду чем заняться. И полетел в Париж со спокойной совестью. В Шереметьеве накупил на сейле граппы Julia, по 9 долларов за литр — вполне приемлемая цена для чачи. И стал ее пить из горла, создавая себе праздничное настроение. Было весело. Помню, я порывался учить пить из горла Саскию Вебер, знакомую швейцарку, которая работает в России, пишет заметки про моду… Я ее случайно встретил в Шереметьеве, она летела домой на каникулы. Дальше, значит, Новый год во Франции. Что это такое? Ну, тепло, естественно, цветочки в садах, ни снега, ни мороза — так, ерунда какая-то. Как у нас после окончания бабьего лета. Но это еще не самое страшное. Самое ужасное наступает за новогодним столом, когда все садятся отмечать Новый год. Ни тебе салата оливье. ни шипучки под маркой «Советского Шампанского», ни «Иронии судьбы» по ТВ, ни курантов на Красной площади… Ни, само собой, поздравления русского президента. В последнем я как-то вроде не нуждался особо никогда, но, как выясняется, на уровне ощущений это невероятно важно, без этого картина мира может просто-напросто рассыпаться. Какие-то мелочи иногда вдруг обнаруживают свою повышенную значимость… А французы-то старались, хотели как лучше. Вина припасли посерьезней, это понятно. Устриц набрали, в ледяной крошке, и каждая шевелится, чуть капни на нее лимончиком.
Комментарий
Меня в Москве так удивляют всегда дохлые устрицы, которых легко подают даже в пафосных ресторанах; редкая тварь съежится, хоть утопи ее в лимонном соке, — а публике нравится. А потому что народ у нас такой отважный и выносливый. Я немало случаев знаю, когда люди с дохлых устриц просерались. Один вообще чуть не помер, отравившись. Тут смысл, наверное, в том, что устрицы у нас — это не гурманство, а скорее чисто понты. А если на понтах, то никто ж не видит, как подмахивает твоя устрица, но все понимают, что ты не колбасой закусываешь… Это как модель, которая и дура, и е…аться не умеет, — но люди, с которыми она молчит и которым не дает, будут тебе как ее спонсору завидовать.
— Ну, кроме устриц, подавалась и прочая простая домашняя еда: escargot, cocqille Saint-Jaques… В смысле улиточки с чесночным соусом и морские гребешки… Fois gras, само собой… Ну или как минимум patet de fois gras.
— Ну, то, что обычно едят на ужин французы.
— Не, не, не на каждый ужин — это то, что у них является аналогом салата оливье и селедки под шубой. Что по праздникам готовится, что у них, скажем так, на понтах едят.
Комментарий
У них нет этой глубокой культурной пропасти, как у нас, когда в кабаке одно, а дома совсем другое, когда человек искренне считает настоящей едой картошку, пожаренную на сале, и чтоб туда еще пару яиц вбить — а в кабаках жрет, блядь, рукколу. Давится, самому противно. Или когда дома человек ест борщ и пельмени, а на людях — сашими и утку по-пекински… Ну хорошо, экзотика полезна, и кругозор расширять надо, и омар хорош, если его у нас в виде исключения сготовят, не засушив до крайности, когда уж мясо прорезинивается (вместо того чтоб сварить ведро раков в пиве, предварительно их подержав полчаса в молоке). Я здесь о другом — именно о культурной пропасти. Эти заморские деликатесы мы берем штурмом. Нету ни привычки к ним, ни тени традиции, и практически невозможны реплики типа «вот такая же руккола росла у моей бабушки на даче», или «мой дедушка обыкновенно омаров раздавливал дверью», или там «а эта сковородочка с полукруглыми ямками у нас в семье исторически использовалась для приготовления виноградных улиток». Меня пугает эта пропасть, страшно заглядывать на ее дно. Зачем мы так решительно все выкинули на свалку истории? Почему у нас нету в быту ботвиньи или там фаршированных рябчиков? Отчего не уцепиться за городки, чем они хуже тенниса? Какая-то есть тому, видно, причина… Такая, что ее ничем не перебить. И дальше, продолжая мысль: что мы знаем о традициях Австро-Венгрии? Были ли они — даже и до того, как их империя развалилась? Какие такие традиции возможны, чтоб они были общими для, скажем, чеченов, якутов, евреев, русских и т. д., кто там еще у нас живет? Похоже, это неизбежно — чтоб русский мир рассыпался на молекулы, а из них потом построилось нечто новое. Не обязательно, кстати, нами и наше, и даже необязательно близкое или хотя бы понятное нам. Страшно подумать о том, что нету у нас чего-то главного. Для нас открытие даже тот факт, что гамбургеры — это не более чем точная копия домашней американской еды. Они у себя на кухнях, собравшись семейно и запросто пообедать, жарят ровно те же гамбургеры с той же картошкой и кетчупом и заедают таким же яблочным пирожком, как в любом «Макдоналдсе» по всему миру. Вот отчего этот гребаный Макдо (такую интимную кликуху ему дали французы) оказался таким всесильным — потому что он естественный, он вытекает из старых традиций, и миллионы людей его любят совершенно искренне, впитав с молоком матери, а чужим передается эта подлинная энергетика.
— И вот наступил в таком застолье 2001-й. А младшая дочь, ей тогда три года было, спрашивает: «Ну когда же мы будем Новый год встречать?» Так все уже, вот она, встреча! Она: а где же Дед Мороз? Где Снегурочка? Где бумажные пакеты с конфетами и шоколадками? Где елка на деревянной крестовине? Устами младенца глаголила истина, причем совершенно безжалостно. У меня у самого было ровно то же чувство: обманули, нету ничего… Настроения не было совершенно. При отсутствии отдельных деталей, при несоблюдении некоторых процедур выходит так, что жизнь просто остановилась и ты из нее выпал. Когда ты сидишь за столом с французами, ешь с ними и пьешь, разговаривая на ломаном французском, — то чувствуешь, что на самом деле ничего нет. Что ты вешаешь для пустого зала. Эффект присутствия, иллюзия правды абсолютная, они все очень милые, улыбаются — но ничего нет! Пустота! Ну, посидели поели, сходили в музей, прошлись по улицам, там в кабак — и все. Похоже на то, что эмиграция, по крайней мере на стадии примерки, — это в какой-то мере смерть, это, мне кажется, очень похоже на окончание земной жизни. И, значит, в январе 2001 года я вернулся в Москву. Сижу, рассматриваю номер, который выпустил перед отъездом… А там обложка такая: сидит некая телеведущая, голая, в ванне, которая почти до краев налита шампанским. Причем это настоящее шампанское, спонсор нашелся, который эту картинку оплатил. А шампанское, если его налить в ванну толстым слоем, оно знаешь какой имеет цвет? Красноватый. И когда видишь даму в такой жидкости, то хрен знает какие мысли в голову приходят. Про критические дни — это мысли еще самые невинные. Я велел на компьютере это шампанское поджелтить. А подкрасили — и сразу как будто нассано. И мы так долго искали какую-то фишку, чтобы было и не нассано, и не кровища, а так, более-менее.
