Зиновий Зиник - Лорд и егерь
«Егерь не может быть лордом. Но лорд может стать егерем. На этом я и хочу построить сеанс излечения Эдмунда, в чем каждый из нас, надеюсь, заинтересован», — сказал доктор Генони, вглядываясь в каждого с загадочной миной в лице. «С этой целью вас всех здесь и собрали», — добавил он с улыбкой обо всем осведомленного диктатора.
«Кто собрал?» — нахмурился Карваланов. «Мне это не нравится: вы хотите сказать — нас сюда заманили, что ли? Кто?»
«Можете считать, что я, следуя, конечно же, явным и неявным указаниям лорда Эдварда — в той степени, в какой я мог угадать его намерения». Доктор Генони выпрямился в кресле, как лектор, добравшийся до самого важного момента своих рассуждений. «В первую очередь: фазаны. Я имею в виду финансовое состояние поместья. Из-за пресловутого трагического инцидента чуть ли не полувековой давности охота на фазанов, с тех пор как лорд Эдвард вступил во владение поместьем, полностью запрещена. Поскольку ни егерей, ни служек, занимающихся выращиванием фазанов, увольнять никто не собирается, — негуманно! — фазанов просто-напросто распродают, как я вам уже рассказывал, в зоопарк и для отстрела в тех странах, где надо спасать от геноцида представителей местной фауны. На подобных гешефтах, как выразился бы наш Феликс, много, однако, не выручишь. Это благотворительность, а не бизнес. Поместье на грани банкротства. Пока Эдмунд не будет вылечен, лорд Эдвард не разрешает возобновлять охоту. Егерь сходит с ума».
«Какой егерь? Вы имеете в виду сына того убитого егеря? нашего Эдмунда? отцеубийцу?» — спросил Карваланов.
«Так этот самозванец еще и отцеубийца?» — развел от безнадежности руками Куперник.
«Повторяю», — вздохнув устало, как перед тупыми учениками средней школы, стал разъяснять доктор Генони. «Эдмунд, сын бывшего егеря, в те периоды, когда лорд Эдвард в отлучке, воображает себя Эдвардом сыном лорда, лорда-отца, случайно пристрелившего своего егеря на охоте. Эдмунд-Эдвард уверен, что нынешний егерь поместья — это и есть Эдмунд, сын бывшего егеря, мстящий лорду Эдварду, то есть ему — Эдмунду». Наморщенные лбы присутствующих свидетельствовали о том, как трудно было уследить за логикой доктора Генони.
«Они троюродные братья друг другу — Эдмунд и нынешний егерь, фактически. Нам старикашка Чарли из паба „Белая лошадь“ рассказывал», — авторитетно сообщила Мэри-Луиза. «Потому что Чарли с тем, убитым на охоте, егерем были братья. Или кузены? Не помню. В общем, родственники, фактически, а нынешний егерь приходится ему племянником». Она закруглила предложение с меньшей уверенностью, чем в начале фразы. «Чарли ничего не говорил про нынешнего егеря», — поправил ее Феликс, восстанавливая с некоторой бравадой эпизод своего лондонского прошлого, казавшегося сейчас столь же отдаленным, как и Москва — географически. «Он действительно говорил, что они с бывшим егерем были то ли родные, то ли двоюродные братья, и, стало быть, Эдмунд — его племянник. И больше ничего. А нынешний егерь — посторонний человек».
«Вы, Мэри-Луиза, сослужите серьезную службу психиатрической науке, если опишете генеалогическое древо егерского семейства в поместье лорда Эдварда», — сказал доктор Генони. «Нынешний, последний сучок этого древа вот-вот совсем сдвинется: как всякий порядочный егерь, он не может понять, зачем он выращивает фазанов, которых никто не стреляет? В настоящий момент — в знак протеста против гуманного отношения к фазанам — он находится в Восточном Берлине на ежегодном конгрессе профсоюза егерей. Скоро его придется госпитализировать как политического диссидента».
«По-моему, нас всех скоро придется госпитализировать», — сказала Сильва, нарушая добровольный обет молчания.
«Мечтаю об этом!» — воскликнул доктор Генони. «Особенно, если бы смог заполучить вас, Сильва, одновременно с Виктором и Феликсом. Ваша троица — находка для нашего брата психиатра. Я, располагающий одной из самых привилегированных психиатрических лечебниц в мире, не имею права госпитализировать новых пациентов. По распоряжению того же лорда Эдварда, клиника будет пустовать до тех пор, пока не будет вылечен мой единственный на сегодняшний день пациент — Эдмунд. С этой целью я и собрал вас здесь, в Англии».
«Наконец-то можно перестать мучиться вопросом: зачем я эмигрировал?» — сказал Феликс.
«Вы помните наши итальянские диалоги, дражайший Феликс?» — обратился к нему доктор Генони. «О двух театральных системах. О двух методах лечения психических заболеваний. Возвращение к обстоятельствам времени и места. Для Пиранделло важнее всего аспект времени». Он повернулся к остальным присутствующим, явно желая, чтобы его поняли все без исключения. «Доктор-психиатр в его драме про Генриха Четвертого пытается вернуть своего безумного пациента к тому моменту, когда разум отключился и началось иное время — эпоха безумия. Возвратив его ментально к этому перекрестку, они хотят его встряхнуть так, чтобы время его жизни пошло не по направлению безумия, а затикало бы нормальным ходом. Каким бы мелкобуржуазным релятивистом Пиранделло ни был, он верил в ход времени. Удивительное было время — верившее в самого себя: в существование времени. В существование прошлого, настоящего и будущего. Верившее, что можно заглянуть в прошлое, исправить его в настоящем, чтобы в будущем жить по-новому, прогрессивно. Однако, изучая вас, эмигрантов этого мира, я вижу, что времени, в действительности, нет».
«Конечно, времени ни у кого нет», — пробурчал Браверман. «Все, вроде вас, нынче такие занятые».
«В результате изучения ваших биографий, дорогие мои русские друзья, анализа вашего медицинского дела, я столкнулся с удивительным казусом: в случае советских эмигрантов прошлое стало отождествляться не со временем, а с местом, с географией. Возвращение в прошлое — это возвращение в родной город. В прошлое вернуться невозможно, не потому что родной город — за Железным занавесом. Время там, в СССР, остановилось: можно вступать в прошлое и выходить из него когда заблагорассудится. Для этого надо попасть в прежнее место. Времени нет, есть только место».
«Места тоже нет», — вставил Сорокопятов, — «поглядите: в этой эмигрантской коммуналке негде повернуться».
«Для наших целей мы должны перейти в иное помещение — в открытое пространство лесов и полей. Но ваш опыт, Карваланов, учит нас тому, что понятие тюрьмы — относительно, а вы, Феликс, поставили под сомнение оригинальность оригинала. Моя мысль проста». Он поднялся с креста и стал вышагивать по комнате. «Не все ли мы по сути — эмигранты и диссиденты в этом мире? И не отделены ли мы от своего прошлого Железным занавесом непоправимых поступков? Эмигранту, для восстановления рассудка, нужно нарушить это табу — войти в запрещенную зону, шагнуть за Железный занавес, вновь оказаться в прошлом. Наш пациент должен вернуться в психологическое прошлое не по времени — а в то место и к тем обстоятельствам действия, когда егерь стал воображать себя лордом».
«А кухарка стала управлять государством», — сказал Браверман.
«Боюсь, вторая Октябрьская революция не в нашей юрисдикции. Но охоту на фазанов созвать нетрудно». Неожиданно он замер, глядя поверх голов в сторону двери. «Тем более, главный герой, насколько могу судить, уже вошел в роль. Генеральная репетиция начинается». Доктор Генони повернулся к двери гостиной. Чуть ли не крадучись, он отступил в угол комнаты к книжной полке и вжался в стену, как бы пытаясь стать невидимым. Все обернулись, устремив взгляды туда, куда смотрел доктор Генони. Там, опираясь о притолоку, высилась фигура нашего аристократического егеря.
Вид у Эдмунда был пугающим: с полуночной небритостью, с полуоторванным бархатным бантом, свисающим на ленточке-шнурке, как петля висельника, с помутневшим взором, где блеск фанатика был обрамлен покрасневшими, припухшими веками наркотического бреда — он был похож на клошара. В руках у него была пачка газетных обрывков.
«Кому номер?» — с маниакальной деловитостью оглядел он присутствующих. «Каждый, кто желает принять участие в фазаньей охоте, должен заручиться номером. Номером, бляхой, желтой звездой», — повторил он и стал обходить гостей, суя в руки каждому обрывок газеты с намалеванным номером. «Каждый, принимающий участие в расстреле, должен приколоть номер себе на грудь. Если бы у вас были шесты, как полагается но ритуалу, можно было бы закрепить номер на шесте, но шестов тут не найти, одна только швабра — на всех стрелков. Объясняю вам, иностранцам-невеждам, ритуал фазаньей охоты. Встаньте в полукруг», — он засуетился, как воспитательница детского сада, и стал тянуть за руку Сильву, Виктора и Феликса. «Номер один, затем тридцать ярдов, номер два, тридцать ярдов, номер три…» С вымученными улыбками все трое приняли по бумажному номеру, пробормотали благодарности и покорно продолжали выслушивать инструкции Эдмунда.
