Лена Элтанг - Побег куманики
сестра дора лучше всех сестер, которых я знал, — она не смотрит в рот и не ждет, пока проглотишь
оставив таблетки на розовом пластмассовом подносике, она отворачивается к окну и смотрит на море
вам повезло, говорит она, выкатывая глаза с желтоватыми склерами, за вас платят ужа-а-асные деньги
думаю, что она врет, но это все равно
барнард ко мне не приходит, он, наверное, умер
джоан фелис прислала фрукты и записку, а потом тоже умерла
что было в записке, я забыл, а из фруктов были мягкие груши, твердые персики и виноград с горькими косточками
август, 7
ханъская династия
дровосек чжу май-чень, от которого, не выдержав бедности, ушла жена, расстроился, стал учиться и разбогател
жена пришла назад, он ее нежно простил, и она повесилась от стыда
если бэбэ вернется, я его тоже прощу, но пусть тогда скажет, как его зовут, и мы снова станем как померанец и кукушка
а другой дровосек — ван чжи — загляделся в горах на бессмертных, играющих в шашки, за это время истлела ручка его топора и умерли все люди его времени
а со мной случилось вот что: люди моего времени теперь живут в другом времени, потому что в моем времени едва хватает места для меня самого
опереточный врач лоренцо говорит, что никакого бэбэ нет, это хорошо, значит, и уле нет, а остальных я все равно бы забыл
зато я вспомнил японский и читаю антологию кокинсю
гадатели, прочитал я в ней, иногда не разрешали путешественникам отправляться в путь — ритуальные запреты и все такое
искушенные путешественники ехали тогда по неправильной дороге, в другую сторону, ночевали в чужом доме и, проснувшись, спокойно пускались в путь
так они обманывали божество, строящее дорожные козни
а со мной случилось вот что: я так и застрял в чужом доме
август, 12
малая печаль говорит и кричит, большая — безмолвна, говорил сенека, а может быть, и не сенека вовсе, я часто путаю
очевидно, моя печаль невелика, я много говорю
за это меня отдали докторам лоренцо и гутьересу
а в Вильнюсе меня отдали в больницу за то, что я не говорил одиннадцать месяцев, только писал записки — это когда папа умер, зря они это сделали, записки писать я перестал, а говорить так и не начал
не могу вспомнить, как я оказался в барселоне, университет помню, но смутно, потом снова больница, доктор карлос жимине, сестра ульрих
все какими-то лоскутами, как у тех платоновских людей в пещере, что ловили отражения проносимых предметов и делали выводы, невеселая жизнь была у этих людей, и выводы, должно быть, невеселые
без даты
rise before dark
кто же вам все-таки больше по душе: мужчины или женщины? спросил доктор, заходя в мою палату и указывая рукою на стену, это потому, что над моей кроватью висит оставленный кем-то постер с голой белокурой девушкой, целящейся из пистолета, соски у нее похожи на взведенные курки, я так думаю, хотя не видел живьем ни того ни другого
почему-то, когда он это спросил, я вспомнил бледное лицо фионы с темно-красными губами, так же дивно сияет алый графин с вином на белоснежной скатерти, а если вы пьете вино в барселоне, то в вине станут бродить солнечные блики и тонуть бронзовые осы, потом я вспомнил лицо бэбэ, оно могло меняться так же быстро, как серый пляжный камушек, когда его бросаешь в воду—на нем вспыхивают невесть откуда взявшиеся красные и синие полоски, а если повезет, то и вкрапления кварца, — лицо бэбэ стерлось у меня из памяти, осталась только эта вспышка, но как же я могу выбирать
а ведь есть еще лукас и фелипе, есть смуглая джоан фелис с барочной корзиной фруктов такого густого желтого цвета, что кажутся теперь восковыми, как жаль, что фелис умерла, у нее были губы африканского мальчика
Джоан Фелис Жорди
То: [email protected], for NN (account XXXXXXXXXXXX)
From: [email protected]
Сегодня было сухо и мы гуляли в парке, где Мозес хранит свои секреты — хотела бы я знать, что у него там: молочные зубы, восковой флёр-д-оранж, пожухшие рецепты на настойку опия? — мы ходили по прозрачным черным аллеям и говорили о времени. Записываю здесь пару фраз, не для того, чтобы вас удивить, а для того, чтобы не потерялись, ведь я в отличие от М. не веду дневника. Вот, кстати, что я почитала бы с жадностью, но просить его об этом не решаюсь, все и так висит на ниточке моей к нему безнадежной любви, боюсь спугнуть и любуюсь издали, как золотистым карпом в японском пруду, неосторожно подплывшим к берегу.
Ты представляешь себе время как человек, который сидит в поезде и смотрит на мелькающие за окном деревья и станционные домики, говорит мне ваш брат.
Все, что ты видишь сейчас, появляется из будущего, которого ты не знаешь, его загораживает голова поезда, ты терпеливо ждешь, когда твое будущее станет настоящим и проедет мимо тебя, постепенно уменьшится и исчезнет наконец.
Но есть и другой способ — смотреть не в окно, а, скажем, в точку, откуда время истекает, где оно начинается, тогда прошлое окажется у тебя спереди, а будущее — сзади. И это будущее есть вязкое незавершенное нынешнее, внешняя окраина времени, ты знаешь в лицо тех, кто его населяет, но не помнишь их по именам, будущее — это провал твоей памяти, торжество энтропии, и ты, точно андерсеновская девочка, кидаешь в это болото хлеб своего пропеченного, крепкого, понятного прошлого и ступаешь на него красным башмачком, чтобы удержаться на поверхности причмокивающего хаоса, догадываясь о том неведомом существовании тебя, называющемся другой возможностью, но уже проскользнувшем мимо, ушедшем вперед, в твое неизвестное прошлое. Примерно так, хотя память могла меня подвести.
Но вот были же ранние христиане, говорю я, уверенные, что они старше мира, что мир был сотворен ради них, что для их глаз нет ничего сокрытого и они примут участие в суде над миром.
Ну да, говорит Мозес, и ты так думай. А не хочешь думать — почитай Лукиана[127].
Вот так с ним всегда, с вашим братом: люди у него смертные боги, а боги — бессмертные люди!
А сам он дитя играющее, кости бросающее… и всегда проигрывающее, как ни крути.
После прогулки я зашла к волосатому dottore Гутьересу — до чего же у него толстые щеки, вылитый ангел Беллини, дующий в трубу! — с которым у меня еще более странные отношения, нежели с безволосым dottore Лоренцо.
Знаете, бывают такие персонажи, встречая которых, не испытываешь ровно ничего — ни злости, ни радости, ни презрения, — но при этом ясно сознаешь, что они, совершенно безо всякой причины, испытывают к вам сложную гамму чувств, где есть и злость, и радость, и презрение, и даже зависимость… впрочем, что я вам говорю, вы встречаете гораздо больше людей на своих гранитных служебных лестницах, вы практически живете в насмерть зачитанном томике Карнеги. Несмотря на это, я приучила себя заходить к дежурному врачу, чтобы перекинуться парой слов — меня не покидает надежда, что эти снулые глазастые рыбины встрепенутся и скажут мне что-нибудь ослепительно новое.
Так вот, я зашла к нему с пластиковым стаканчиком кофе из автомата — очевидно, чтобы слить два невыносимых привкуса в один — и похвасталась сегодняшней беседой.
Знаете, что он сказал мне на этот раз? Что у Мозеса обнаружили симптом Каюра. Это симптом двойников, когда пациент принимает родственников и друзей за чужих людей, загримированных под своих. Или наоборот — окликает незнакомцев по именам и пристает к ним с разговорами.
Ваш брат якобы называет медсестер и врачей именами каких-то одному ему ведомых друзей, а своего приятеля Фелипе пытался убедить, что его зовут как-то иначе… как именно — доктор Гутьерес не помнит.
— Все правильно! — сообщил мне довольный доктор. — Это классический синдром, неразрывно связанный с ретроспективным бредом и псевдогаллюцинациями! Он пересматривает свое прошлое и переставляет в нем фигуры, как пешки на шахматной доске.
Сами вы пешка, сказала я и ушла, оставив у него на столе грязный стакан из-под псевдокофейной галлюцинации.
Ф.
МОРАСсентябрь, 15
джоан фелис не умерла, она принесла мне мышь, чтобы я мог писать
моя мышь сбежала восемь дней назад, не выдержала в этом эребе[128], а водить пальцем по светящейся мягкой полоске у меня не хватает терпения
я написал список необходимых потерь и повесил на двери со стороны коридора
мышь
рубашка с аметистовыми пуговицами, точнее, пуговицы от нее, которые пропали в больничной прачечной
желтый пластиковый стакан с носиком, такой, как был у меня в вилънюсе, очень полезная вещь, пусть перешлют немедленно
зеркало, я же должен себя видеть
другой доктор
