Нагиб Махфуз - Избранное
А Закария тем временем продолжал:
— Касема все любят. Ну скажите, кто его не любит? Но, заметив недовольный взгляд Савариса, поспешил добавить:
— Если бы не его мудрость в день кражи, неизвестно, сколько бы голов сложили жители кварталов Габаль и Рифаа под дубинкой нашего футуввы Савариса!
Лицо футуввы расплылось в улыбке, а Увейс подтвердил:
— Верно, верно. Клянусь владыкой небес и земли, это так!
Тут певец начал свою песню: «Близится, близится сладостный миг…»
Касем смутился, а Садек, как всегда угадавший его состояние, подал ему стакан вина и заставил выпить до дна. Сам он не переставая курил кальян. А Хасан напился так, что цветные узоры на стенках шатра плясали у него перед глазами. Увейс, заметив это, сказал Закарии:
— Хасан пьет больше, чем подобает в его возрасте. Закария со стаканом в руке посоветовал сыну:
— Хасан, не пей так!
И одним духом осушил содержимое своего стакана, показав, как не надо пить. Это вызвало общий смех гостей, а Увейс еще больше разозлился и подумал: «Если бы не глупость моей племянницы, тебе пришлось бы продать все состояние, чтобы расплатиться за выпитое сегодня вино».
Около полуночи Касем и мужчины из числа гостей, предводительствуемые их защитником Саварисом, отправились в кофейню Дунгуля. На улице, привлеченные запахом еды, толпились мальчишки, нищие и кошки. Дунгуль приветствовал Касема, который уселся между Хасаном и Садеком, и приказал служке:
— В эту праздничную ночь всем кальян за мой счет!
И каждый из гостей тоже угостил всех кальяном. Вскоре пришли музыканты во главе с флейтистами и барабанщиками. Саварис поднялся с места и повелительным тоном сказал:
— Ну, можно начинать!
Каабура, в галабее, надетой прямо на голое тело, босой, пошел впереди, танцуя и держа палку на макушке. Все гости двинулись за ним: сначала певцы, потом Саварис и Касем, окруженный друзьями. По обеим сторонам процессии шли факельщики. Один из певцов запел приятным голосом:
Виной всему мои глаза,
Виной всему мои руки,
Виной всему мои ноги;
Глаза привязали меня
К возлюбленной, словно канатом,
Руки мои потянулись к ней.
Ноги сами привели меня к ней.
Прокуренные и пропитые голоса подхватили мотив. Процессия двигалась по направлению к Гамалийе, минуя Бейт аль-Кади, Хусейнию и Даррасу. Всю ночь люди веселились, забыв обо всем, и свадьба, как началась, так и закончилась в радости и всеобщем веселье. Это была первая свадьба на улице, которая обошлась без драк и кровопролития. Закария так развеселился, что сам пустился в пляс. Он играл дубинкой, изгибался, тряс бедрами и грудью, подражая танцовщицам, и его движения напоминали то драку, то любовные объятия. Потом он принялся кружиться и тем закончил танец под крики одобрения и горячие аплодисменты.
Тем временем Касем прошел на женскую половину, где в два ряда сидели женщины, а посреди них — невеста. Под несмолкающие звуки загруд[25].
Касем подошел к Камар и взял ее за руку. Она поднялась с места, и он повел ее за собой. Впереди них шла танцовщица, которая своими движениями словно бы преподавала им последний урок. Дойдя до комнаты новобрачных и закрыв за собой дверь, они сразу отгородились от внешнего мира. Все звуки стихли, сквозь стенку доносился лишь слабый шум голосов и шагов. Касем оглядел комнату: розовую постель, мягкий диван, ковер — вещи, которых он отроду не видел даже в своем воображении. Взгляд его остановился на жене, которая сидя снимала украшения с головы. Она показалась Касему неотразимо привлекательной: полнотелая, грациозная и с благородной осанкой. Стены комнаты казались жемчужными от обилия света. Он видел все это как сквозь сон. От волнения и переполнявшего его счастья нервы его были крайне напряжены, и, несмотря на легкую шелковую галабею, тело горело от выпитого вина и выкуренного кальяна. Подойдя к Камар, Касем посмотрел на нее сверху, а она опустила глаза. Он взял в ладони ее лицо, хотел что–то сказать, но лишь молча склонился к ней, ощутив запах ее волос, и поцеловал ее лоб и щеки. Из–за двери в комнату проникал аромат благовоний и был слышен голос Сакины, которая бормотала непонятные заклинания.
70.
Проходили дни и ночи, полные любви, согласия и безмятежного счастья. Сколь сладостно счастье в этом мире! Если бы не боязнь насмешек, Касем готов был вовсе не выходить из дома. Любовь опьяняла его. Он наяву познал всю нежность, ласку и заботу, о которых не мог даже мечтать. Он наслаждался чистотой, убранством дома, дышал воздухом, пропитанным благовониями. Жена его всегда была нарядно одета, красиво причесана, лицо ее сияло от радости, глаза излучали любовь… Однажды, сидя рядом с Касемом в гостиной, Камар сказала ему:
— Ты подобен смирному ягненку: ничего не требуешь, не приказываешь, не запрещаешь, а ведь ты хозяин в этом доме!
— Я уже получил все, о чем мечтал, и больше мне ничего не надо, — ответил Касем, играя прядью ее окрашенных хной волос.
Камар сжала его руку.
— С самого начала сердце подсказало мне, что ты — лучший из мужчин в нашем квартале. Но порой из–за своей воспитанности ты кажешься чужим в собственном доме, и это меня мучает.
— Твой муж — человек, который волею счастливой судьбы перенесся из жарких песков в рай этого дома.
Камар попыталась сохранить серьезное выражение, но не смогла сдержать улыбку.
— Не думай, что ты найдешь покой в моем доме. Не сегодня завтра ты займешь место моего дяди и будешь управлять моими капиталами. Это ведь не обременит тебя?
Касем в ответ засмеялся:
— По сравнению с овцами — это пустяки!
Вскоре Касем действительно взял на себя управление владениями жены, которые располагались между кварталом бродяг и Гамалийей. В обращении со строптивыми жителями требовалось особенное умение, и природная мягкость Касема позволяла ему улаживать все дела наилучшим образом. Работа отнимала у него всего по нескольку дней в месяц, поэтому появилось много свободного времени, которого раньше никогда не было. Но, пожалуй, самой большой победой Касема в этой новой его жизни было то, что он сумел завоевать доверие Увейса, дяди жены. Касем с самого начала выказывал Увейсу уважение и проявлял заботу о нем, стараясь помочь ему в делах. Постепенно Увейс проникся к нему симпатией, отвечал уважением на уважение. Однажды он даже сказал Касему:
— Да, всем суждено ошибаться. Знаешь, я ведь сначала принял тебя за жулика, думал, что ты завоевал сердце моей племянницы, чтобы завладеть ее деньгами и тратить их на свои удовольствия или на то, чтобы жениться на другой женщине. Но ты доказал, что ты человек честный и умный и что Камар сделала правильный выбор.
Как–то, сидя в кофейне Дунгуля, Садек, весело смеясь, сказал Касему:
— Угости–ка нас кальяном, как подобает знатным людям! А Хасан спросил:
— Почему ты не ходишь с нами в винную лавку?
— У меня нет денег, — серьезно ответил им Касем, — кроме тех, что я получаю за свою работу или за услуги дядюшке Увейсу.
Удивленный Садек многозначительно намекнул:
— Но ведь любящая жена — игрушка в руках мужа!
— Но не тогда, когда и муж любит свою жену так же горячо!
С упреком глядя на Садека, он добавил:
— Ты, Садек, как и прочие жители нашей улицы, видишь в любви лишь средство извлекать выгоду!
Садек смущенно улыбнулся, оправдываясь:
— Таков удел слабых! Я не так силен, как Хасан или ты, я не зарюсь на место футуввы, но на нашей улице либо бьешь ты, либо бьют тебя!
Гнев Касема сразу улетучился, и он дружелюбно сказал:
— Да, наша улица удивительна! И ты, Садек, прав, положение наше вызывает отчаяние.
— Эх! Если бы она была такой, какой она кажется жителям других улиц! — воскликнул Хасан.
— Ее называют улицей Габалауи, улицей отважных футувв! — подтвердил Садек.
Лицо Касема стало печальным. Кинув украдкой взгляд в сторону, где сидел Саварис, и убедившись, что футувва их не слышит, он проговорил:
— Им словно неведомы наши несчастья!
— Люди преклоняются перед силой, даже ее жертвы! Подумав немного, Касем продолжал:
— Я признаю лишь ту силу, которая творит добро, такую, как сила Габаля или Рифаа, а не силу жуликов и разбойников.
В это время поэт Тазих повествовал под аккомпанемент ребаба: «И сказал ему Адхам:
— Неси своего брата!
— Не могу, — простонал Кадри.
— А убить его ты смог?!
— Но я не могу, отец!
Адхам сильнее сжал плечо Кадри:
— Не называй меня отцом. У убийцы брата нет ни отца, ни матери!
— Не могу!
— Убийца сам должен нести свою жертву!»
Поэт с силой ударил по струнам, а Садек сказал Касему:
— Сегодня ты живешь жизнью, о которой мечтал Адхам.
