Жан-Мишель Генассия - Удивительная жизнь Эрнесто Че
Этим вечером раздражение читалось на его лице, он сидел, поджав губы и положив кулаки на стол, а Тереза всеми силами пыталась предотвратить взрыв – говорила не умолкая, пересказывала свежие сплетни о жизни кооператива: Мирослав застукал Магду в постели с Милошем.
– Средь бела дня, представляете?
Возможно, гроза и прошла бы мимо, не реши Хелена высказаться:
– Да за кого себя принимают эти тупые крестьяне? Неужели до сих пор не поняли, что жены – не коровы и не собаки, которым можно отдавать приказы?
Все миротворческие усилия Терезы пошли прахом. Йозеф побагровел от гнева.
– Довольно! – воскликнул он и шваркнул кулаком по столу, едва не пролив суп. – Предупреждаю, я больше не желаю, слышишь – не желаю! – чтобы ты выходила из дому с господином Бенитесом. Его я на ключ запирать не могу, хочет гулять – на здоровье, но без тебя!
– Я просто пыталась помочь, он выглядел таким потерянным.
– Ты не должна вмешиваться. Пусть его сопровождает Сурек или телохранитель. Сведи общение с ним к минимуму, так будет лучше и для тебя, и для всех нас.
– Ты же сам просил поддержать его! У меня были дела поважнее и поинтересней, уж поверь!
– Ты принимаешь в нем слишком большое участие, это никуда не годится.
– Не разговаривай со мной как с ребенком, Йозеф! Я скоро стану совершеннолетней, так что не командуй.
– Пока мы живем вместе, ты будешь подчиняться моим правилам.
– Могу завтра же уехать в Прагу.
– Я прошу об одном: держись подальше от этого человека.
– Я сама решу, что хорошо, а что плохо, и не указывай, как мне себя вести!
Хелена вскочила и в сердцах швырнула салфетку на пол. Йозеф мгновенно остыл, но она уже распахнула дверь, чтобы уйти. На пороге стоял Рамон.
– Чего вам? – раздраженно спросила она на чешском.
– Говорите по-французски, мадемуазель. Я стучал, никто не ответил. Наверное, не услышали из-за криков. Ничего не случилось?
– Вам что-нибудь нужно?
– Вечера тянутся ужасно долго, мне скучно, поговорить не с кем – по-настоящему поговорить, понимаете?
– Входите, мсье Бенитес, – сказал подошедший Йозеф и доброжелательно улыбнулся.
– Прошу вас, зовите меня по имени.
Рамону не нравилось быть одному, он нуждался в компании (возможно, сыграли роль усталость и вызванный болезнью упадок сил) и объяснил, что очень ценит тепло их семейного очага. «Мне не хватает человеческого общения, возможности говорить обо всем и ни о чем…»
Тереза предложила ему тарелку супа, Рамон отказался – он уже поужинал, – но не устоял перед ароматом густой гороховой похлебки, подобрал с пола салфетку, отдал ее Хелене, и они продолжили ужинать, беседуя о мягкой для этого времени года погоде, таянии снегов и желанном наступлении весны.
– Могу я вас кое о чем попросить, Йозеф?
– Конечно, Рамон.
– Давайте послушаем Гарделя.
– Что вам поставить?
– «В день, когда ты меня полюбишь», если она у вас есть…
Йозеф оценил выбор знатока, нашел пластинку, завел патефон и опустил рычаг.
– Вот увидите, это настоящая поэзия, – пообещал Рамон Хелене.
Йозеф вернулся к столу, и все приготовились слушать. В комнате зазвучал теплый бархатный голос Гарделя. Рамон тихо повторял слова, так что остальные могли читать по его губам:
В день же, когда ты полюбишь меня,
Роза нарядится в лучшие платья!
Праздник любви лучшим цветом своим
Встретит она вместе с нами в объятьях.
Звон колокольный и голос ветров,
Песни фонтанов, глашатаи счастья,
Всем возвестят – ты навеки моя!
– Знаете, Рамон, а ведь Йозеф – великолепный танцор, – сказала Тереза.
– Перестань.
– Прошу вас, порадуйте меня, – попросил Рамон.
Йозеф поправил галстук и протянул Терезе руку.
– Пригласи дочь, она танцует лучше меня.
Он повернулся к Хелене.
– Мы так давно не танцевали вместе, Йозеф…
– Считай это моим извинением, дорогая!
– Пеняй на себя.
Хелена встала, и они медленно закружились в танце. Каждое движение сливалось с музыкой, невозможно было понять, кто ведет, они напоминали принца и принцессу из фильма.
Рамон следил взглядом за чудесной парой, приоткрыв от восхищения рот. Песня закончилась, и танцоры замерли на месте. Рамон зааплодировал:
– Браво, это было потрясающе!
Йозеф поставил другую пластинку.
– Хочешь потанцевать? – спросила Хелена, обращаясь к Рамону.
– Я ужасно неуклюжий, ты меня запрезираешь.
Они закончили ужин под музыку – впервые за все время жизни в санатории.
– Где вы научились так танцевать танго? – спросил Рамон.
– Просто смотрел на других, специально меня никто не учил. Наверное, это природная склонность. Вальс и танго – моя старая страсть, – признался Йозеф.
– В этой стране танго танцует только мой отец, – фыркнула Хелена.
– Научишь меня?
– Я не большой мастер по части танго.
– Наша сегодняшняя прогулка стала для меня лучшим лекарством. Надеюсь, мы сможем это повторить?
– Если отец согласится.
Упрашивать Йозефа Рамону не пришлось – он дал свое благословение, поставив два простых условия: быть благоразумным и надевать шапку и шарф.
– Нужно подыскать ему подходящую обувь, его туфли совсем прохудились, – сказала Хелена.
– Это сущее безобразие! – воскликнул Йозеф. – Вам ни в коем случае нельзя простужаться.
– Какой у тебя размер?
– Сорок первый.
– Как у Людвика, – обрадовалась Тереза, – я дам вам его ботинки.
– Вам обязательно быть на «ты»? – поинтересовался Йозеф, когда Рамон ушел к себе. – Мне это не нравится.
– Не придирайся, ему так проще.
Рамон теперь каждый вечер ужинал с Капланами, предпочитая их общество трапезе в своей монашеской комнате в компании Сурека. Йозеф ставил несколько пластинок Гарделя, и они ели под музыку, но не танцевали. Аппетит у Рамона был хороший, он не стеснялся просить добавки, спрашивал, как называется на чешском каждое блюдо, и запоминал с первого раза – память у него была феноменальная, а вот произношение хромало. Он выучил около сотни слов и складывал из них фразы, чтобы делать комплименты Марте. Акцент Рамона ужасно веселил кухарку, и она с удовольствием его поправляла, а он часто приходил на кухню, где царил ремонтный хаос, и заказывал свои любимые блюда. Очень скоро они с Йозефом перешли на «ты».
– Так проще, согласен?
У Йозефа получилось не сразу, но Рамон не сдавался, и в конце концов профессор и пациент привыкли «тыкать» друг другу.
Раз в неделю Рамон совершал обязательную парикмахерскую процедуру. Его фальшлысина быстро зарастала густым черным пушком. Обязанности Фигаро выполнял телохранитель: он набрасывал Рамону полотенце на плечи, смачивал голову водой и осторожно выбривал «тонзуру», а потом подравнивал волосы ножницами. Сурек, сидевший напротив, смотрел на фотографию в уругвайском паспорте и руководил. Рамон гляделся в зеркало, проверяя, достаточно ли он похож на заурядного человечка, снявшегося на документ, и удовлетворенно замечал:
– Esta perfecta, hombre[127].
Каждый день, около трех, Рамон устраивался в одном из больших кресел в холле и ждал Хелену. Он открывал узкий томик в мятой белой обложке, который всегда носил в кармане, и прочитывал одну-две страницы или просто сидел, глядя в никуда. Иногда он что-то писал в зеленом блокноте, перетянутом резинкой, а если кто-нибудь проходил мимо и спрашивал, как идут дела, отвечал: «Не знаю…» Ему очень нравились тяжеленные ботинки Людвика, которые Тереза начищала до блеска. Рамон говорил: «Не морочь себе голову, оно того не стоит!» – но ей доставляло удовольствие заботиться о нем. Рамон «унаследовал» и другие вещи Людвика – синюю куртку, шарф из толстой шерсти в коричневую и зеленую полоску, шапочку в тон шарфу и подшитые кожей хоккейные перчатки. Он смотрел в окно, как стаивает снег на террасе, как обнажаются сосны в лесу – одним махом, встряхнув ветвями, как попавший под дождь пес. Нескончаемая зима сдавала свои права. Потом появлялась Хелена: «Пошли?» Она заматывала ему шею шарфом, натягивала поглубже шапочку, и они отправлялись на прогулку. Спускались по дороге к кооперативу. Крестьяне махали им издалека, но никто не прекращал работать, чтобы поболтать. Они шли дальше, до поляны, расчищенной лесорубами, и садились на бревна, чтобы выкурить по сигарете.
– По одной, – строго предупреждала Хелена.
Рамон наслаждался процессом, докуривал сигарету до самого фильтра и пытался выклянчить еще одну, торговался, клялся, что никакого вреда не будет, совсем наоборот, но Хелена была непреклонна. Посидев, они не торопясь шли назад.
– Скажи, Хелена, ты член компартии?
– Спрашиваешь как друг или как партийный бонза?
– Не издевайся, я никем и ничем не руковожу.
– В этой стране коммунистов вешали и бросали в тюрьмы. Никто больше не верит в доктрину. Делают вид, чтобы не нажить неприятностей.
