Анатолий Ким - Белка
— Не желаете посмотреть в живых картинках, как и каким образом вы примете свой конец? — вдруг спросил хозяин, уныло и устало глядя на меня.
— Каким же образом? — спросил я.
— У меня есть магический кристалл, я приобрел его у одного черного мага за пятнадцать тысяч долларов. Стоит только взять его в руки и посмотреть в него, как вы увидите все, что с вами произойдет, вплоть до самой роковой минуты… Прикажете принести?..
— Нет, благодарю вас.
— Боитесь?
— Пожалуй, и не боюсь, — отвечал я. — Пожалуй, я разгадал ваши подлинные намерения. Вы кому-то служите, и вам приказано убить мою веру, не правда ли?
— Вы вправе строить любые догадки… Но на прямой вопрос я отвечу столь же прямо. Да, я хочу убить вашу веру.
— Но почему?..
— Потому, что она незаконное дитя среди законнорожденных истин. Ее надо уничтожить — потому что она есть призрак, смущающий и соблазняющий человеческий ум. Предполагать, что человек когда-нибудь преобразится в необыкновенно прекрасное, могущественное существо, это призрачная идея, которая и сводит людей с ума. А мы рождены не для того, чтобы стать сумасшедшими… Наши великие войны, эти колоссальные убийства, — все это и есть последствия сумасшествия. Идеей-призраком заражают, как чумой, и люди ведут себя как зачумленные. Я видел и революции, и мировые войны. Я знаю, как это сумасшествие выглядит… Ну и что? Какие результаты мы имеем после этих опытов, целью которых непременно было великое преображение человеков и человечества? Ведь каждая из сторон клялась именно светлым будущим человечества! Так что же, мы стали другими, спрашиваю я вас? — старик иронически уставился на меня.
— Да, мы стали другими, — спокойно ответил я; мне было уже ясно, кто передо мною и какова его цель…
— В чем, в чем?! — всплеснув руками, воскликнул он тонким голосом. — В чем вы видите эту перемену?
— В том, что в людях веры стало больше. Веры в то, что человек непременно преобразится. И мало того — именно сейчас, в наши дни, мы как никогда понимаем, что без этого преображения людям попросту невозможно, другого пути у них нет.
— Вы действительно сумасшедший, — с каким-то даже облегчением произнес хозяин. — И все это говорите вы, человек респектабельный, миллионер…
— Нет, уважаемый, вы ошибаетесь как раз. Миллионер этого не говорит. Миллионер, так же как и вы, любит старого Экклезиаста, во всем согласен с ним, и в самом главном тоже: ничего нельзя изменить ни в человеке, ни в человеческой жизни. Все будет так, как было. Разве что удобства добавятся в этой печальной жизни. Удобства — это главное, не правда ли? — И с этим я привлек к себе стоявшую рядом гетеру, обняв ее за талию, она встрепенулась, как бы очнувшись от дремоты, и снова сделала что-то вроде книксена, мило при этом улыбнувшись; я потянулся к сигаретам — гетера ловко, мгновенно обслужила меня, и уже через секунду я попыхивал ароматным дымом.
— Меня сделала богачом любовь к женщине, — продолжал я, — к очень милой женщине, которую я и сейчас люблю больше, чем себя. И она меня любит, кажется. Наш брак стал, пожалуй, весьма знаменитым в Австралии, и все, которые знают нас, чуть ли не со слезами умиления любуются нашим счастьем… Но хотите знать, почему я отказался посмотреть в ваш магический кристалл, который вы где-то там приобрели по дешевке?
— Сделайте милость, объясните.
— Так вот… Вовсе не потому, что испугался, как посчитали вы. Увидеть то, как ты кончишь, захлебнувшись последним глотком воздуха, — что тут особенного? Разве я ребенок и не знаю, что этого все равно не миновать?.. Нет, все мои детские страхи уже позади. Но я не хочу видеть своего будущего потому, что благоговею перед ним. Я не смею подсматривать за своим будущим, потому что оно неимоверно прекрасно.
— Что?!.. Воистину он сумасшедший. Да если бы только вы знали, мистер… Старик, вяло раскрыв рот, уставился на меня.
— Что бы там его ни ожидало, но богач-миллионер не осмеливается взглянуть на него, как раб не смеет поднять глаза на господина. Потому что, хотя богач и разъезжает по всем морям на роскошной яхте и еще неделю назад он задавал пиры на Бермудах и нежился на золотом пляже, никто, слышите, никто не знает, кто в нем воскрес, хотя его и убивали, и убили, и похоронили в недрах респектабельного мистера Азнаура… Этот парень, которого убили куском золота, уже воскрес, поднялся на ноги и стоит передо мною, и я не смею поднять на него глаза. В нашем мире было немало случаев, когда нищий готов был отказаться от бедности в пользу богатства, не правда ли? Но я не слышал еще, чтобы какой-нибудь миллионер добивался чести стать бедняком. Тот парень, который воскрес во мне, повелевает мне это сделать. И я подчинюсь ему с большой радостью…
— И все же я посоветовал бы вам… — начал было старик, глубокомысленно глядя на меня, но я перебил его.
— Я пришел к вам не за советом, как жить мне дальше, — сказал я. — Моя яхта будет стоять в Самаранге еще трое суток. Постарайтесь за это время, если можете, дать определенный ответ.
— Ну зачем же так долго ждать, — вздохнув, ответил хозяин, поднялся и, скособочась, заплетающейся походкой направился к старинному бюро, за которым писать можно было лишь стоя. На ходу господин вяло махнул рукою, и нагая девица, стоявшая справа от меня, на углу ковра, подхватила поднос с пустыми бокалами и быстренько ускакала из комнаты.
— Отдайте письмо по адресу, указанному здесь, — сказал старик, подавая мне узкий голубой конверт. — Вам все сделают. Придется только поехать в Тегеран. Положенное мне вознаграждение завтра же перечислите на мой текущий счет.
— Надеюсь, что моя жена ничего не узнает о предстоящем деле, — предупредил я.
— О, не беспокойтесь, мистер Азнаур. Сами понимаем… Моя фирма не делает промахов.
Я попрощался и ушел. Но, уже подходя к машине, где опять вертелся темноголовый мышонок в шортах, протирая стекла машины, я спохватился, что позабыл свою шляпу, и быстро вернулся назад, позвонил в дверь, которая в ту же секунду открылась, словно за нею меня ждали, — и опять я увидел золотисто-смуглую гетеру, с улыбкой протягивавшую мне шляпу. Я заметил, что она успела переменить туалет: вместо ремешка на ней была белая веревка, удавкою надетая на шею и свободным концом обвитая вокруг тонкой, выразительной талии.
Я поблагодарил, однако неспешил уходить: что-то невысказанное, настойчивое было во взгляде черных глаз. За мою невольную, искреннюю нежность, которую испытал я к ней во время визита и которую она почувствовала, видимо, гетера желала что-то мне сообщить, но или не смела, или была немой и потому лишь доброжелательно, грустно смотрела на меня из-под ровно подрезанной челки сквозь очки. Я потрепал ее по щеке и пошел себе, отправился в Тегеран, где вскоре с пробитой пулями грудью лежал под решеткою сада и вспоминал среди тысяч других картин прошлого и то, как стояла в дверях улыбающаяся обнаженная гетера с белой веревкой на шее, и я притронулся пальцем к ее щеке, и кожа была удивительно гладкой, теплой.
Нет, ничего не почувствовал и я в ту минуту, когда уже был произнесен приговор над Георгием; мне только стало казаться с некоторых пор, что у меня больше нет тайной внутренней связи с другом — может быть, прошло слишком много времени со дня разлуки. Беда! Словно мыши перегрызли ту невидимую духовную нить, связывавшую нас с Георгием, и отныне мы оказались врозь, каждый сам по себе.
Я не нашел себе места среди тех, которые ничего лучшего не могли придумать, кроме понятия собственности. Но и в мире одухотворенных призраков, могущих существовать только за счет памяти тех, кому отпущена секунда жизни, мне не нашлось местечка. Моя жизнь была всего лишь непонятно для чего произведенной вспышкой, при свете которой метнулась по стене быстрая тень белки. Я был кратковременным носителем тоски по будущему совершенству и одновременно хвостатым зверем, не желающим, чтобы его убили и сняли с него шкуру. И если бы вы застали меня в минуту очередного перевоплощения, то перед вами предстало бы неприглядное существо, снизу до пуза лохматое, с длинным пышным хвостом, а сверху безволосое, хиловатое, с интеллигентской улыбочкой, с очками на носу. Подобной химере не должно быть места под солнцем.
И все же я в растерянности, я не понимаю: почему меня занесли в тот список, где были названы Акутин, Георгий и Кеша Лупетин — самые талантливые из нашего курса. Их уже нет, каждого одолела злая судьба — последним пал Жора Азнаурян, прошитый автоматной очередью в уличном бою. Его направили к маклеру по делам репатриации армянских граждан на родину, а маклер отправил своего клиента в Иран, где вскоре вспыхнула мусульманская революция. Георгий погиб, принятый повстанцами за врага… И вот я остался один из того списка. Как же теперь поступят со мной? Каким образом заговор распорядится относительно меня? Любимая, я хотел бы сейчас назвать вам полное свое имя… Но чу! — звериные вкрадчивые шаги приближаются. Они непременно придумают что-нибудь совершенно неожиданное…
