Виктория Хислоп - Нить
День был холодный, и перед уходом Павлина сбегала наверх, в комнату Димитрия, и отыскала для Элиаса пальто.
– В него, конечно, двое таких, как ты, поместятся, – сказала она, – но хоть не замерзнешь.
Вид у Элиаса в тяжелом кашемировом пальто с пышным воротником был нелепый. Константинос Комнинос заказал его для Димитрия в мастерской Морено, когда сын поступил в университет. Димитрий его почти не носил, и теперь было видно, какое оно жесткое – как любая дорогая неношеная вещь.
Катерина вышла из дома, рассчитывая за пятнадцать минут быстрым шагом дойти до работы, и тут увидела, что навстречу идет Павлина с каким-то мужчиной. Вид у него, утонувшего в огромном темном пальто, был странный, но уже через секунду она узнала это лицо.
– Элиас! Это я, Катерина.
– Здравствуй, Катерина.
Странная это была встреча. Вспомнив о том, куда направляется, Катерина покраснела от стыда.
– Павлина говорит, у кирии Караянидис должен быть ключ от нашего дома.
Катерина, которая обычно очень беспокоилась, как бы не опоздать, вернулась в дом и позвала Евгению.
Та была вне себя от радости, увидев Элиаса. Слухи уже заставили ее смириться с мыслью о том, что никого из Морено она больше не увидит.
Элиас чувствовал, что с ним разговаривают так, будто он с того света вернулся, но его это не волновало. Ему не терпелось попасть в дом.
– Я тут старалась наводить чистоту по возможности, – пояснила Евгения. Она держала в руках масляную лампу, освещая почти пустую комнату. Электричества в доме уже не было.
Элиас распахнул ставни, но слабый утренний свет почти не проникал в окна.
– Но где же все? Вот тут, кажется, стояло большое кресло? А мамин сундук где?
Евгения молчала. Да Элиас, кажется, и не ждал ответа. Он поднялся наверх, а Евгения осталась внизу, прислушиваясь к звуку резких, взволнованных шагов из комнаты в комнату. Голые доски пола усиливали звуки.
Вскоре Элиас снова сбежал вниз. В холодной комнате дыхание вырывалось у него изо рта облаками пара. Даже в пальто Димитрия он весь дрожал.
– Они все забрали! – возмущенно сказал он. – Даже мою кровать! Даже мою картину со стены!
Евгении не хотелось разбивать его иллюзии. Пусть лучше воображает, как его родители аккуратно укладывают вещи, чтобы увезти их в другую страну, чем узнает правду: что их дом разгромили мародеры, после того как Морено уехали в Польшу с почти пустыми руками.
И она кивнула. Катерина стояла рядом, боясь дышать. Рано или поздно, думала она, Элиас спросит про мастерскую.
– Может, пойдем к нам, я кофе сварю? – дружелюбно проговорила Евгения.
– Ну что ж, здесь-то, я вижу, кофе пить не из чего, – язвительно отозвался Элиас.
Евгении врезалось в память, как она выметала осколки разбитых чашек наутро после ограбления. Из всех фарфоровых сервизов кирии Морено не уцелело ничего.
Они вышли и вернулись в соседний дом. На них повеяло теплом от плиты, и вскоре вода уже закипела.
– Как ты собираешься поступать дальше, Элиас?
– Наверно, поеду на север, к родителям, – ответил он. – Что мне еще делать? Войны с меня хватит. Более чем. Люди, за которых я сражался, по мне, ничуть не лучше тех, против кого я сражался.
По его тону было ясно, что никаких иллюзий у него уже не осталось.
– Переночуешь сегодня у нас? – спросила Евгения, наливая кофе. – Мы с Катериной и на одной кровати поместимся.
Элиас смотрел в свою чашку, на кофейную гущу. Он почти и забыл, что Катерина тоже здесь.
– Мне пора идти, – сказала та; она чуть было не созналась, куда идет, но так и не решилась и выскользнула из дома, мучась стыдом.
Элиас пробыл у них несколько дней и ночей, ел, спал и молча сидел у огня. У него не было никакого желания выходить на улицу, отрываться от тепла и уюта очага. За эти долгие часы он принял окончательное решение ехать в Польшу. Необходимо разыскать родных. Нужны только здоровье и деньги, а Евгения поможет восстановить здоровье и даст деньги. Она кормила его по нескольку раз в день, как младенца, и отдала две золотые броши, которые Роза оставила ей на хранение. Можно будет продать их перед отъездом.
В первый раз за пять дней Элиас вышел из дома и с волнением в душе направился к центру города, избегая опустевших еврейских кварталов и сделав круг, чтобы не ходить мимо мастерской.
Катерина уже призналась ему, что работает у нового владельца, и он сказал, что все понимает – жить-то надо. Элиас убеждал себя, что если скажет эти слова вслух, то, может, и сам хоть немного в них поверит. Он старался не злиться из-за всего того, что его родителям пришлось бросить здесь. Озлобленность никогда не была свойственна ни его матери, ни отцу, и он словно видел воочию, как они сидят сейчас в своей новой швейной мастерской в Польше и думать уже забыли о том, что у них так несправедливо отняли. Они люди слишком неугомонные, вряд ли на покой ушли.
Павлина тайком притащила с улицы Ники кое-что из старых вещей Димитрия, а Катерина за пару вечеров подогнала их по размеру. Когда она закончила, вид у Элиаса стал вполне респектабельный.
Он шел по улицам и чувствовал какую-то странную беспечность – словно он невидимый. Он был почти уверен, что не встретит никого из знакомых, и ему было ужасно приятно затеряться в толпе. Давно уже он не ходил, зная, что можно не озираться.
В одном из процветающих городских ломбардов Элиас терпеливо отстоял очередь и получил за свои брошки жалкую сумму – в десять раз меньше их настоящей цены. Спорить было бесполезно. Ростовщик чуял, как отчаянно ему нужны деньги, и мог еще снизить цену, если бы клиент заупрямился. Сейчас столько людей приходило в ломбарды, чтобы сбыть краденое, что владельцам обычно удавалось заполучить любую вещь по дешевке.
Элиас сходил на вокзал и узнал расписание поездов, а потом, не спеша шагая обратно к улице Ирини, сообразил, что тут ведь совсем рядом кафенио, где они когда-то часто бывали с Димитрием. Приятное позвякивание мелочи в кармане брюк вызвало желание зайти и заказать что-нибудь выпить.
На минуту он позволил себе вновь ощутить эти самые обычные, когда-то совершенно незамечаемые приметы нормальной жизни: шипение пара, запах сигарет, скрип и хлопок пробки, вытащенной из бутылки коньяка, скрежет стульев по плиточному полу. Почти забытые звуки и запахи сливались в одно целое. Элиас закрыл глаза: это краткое возвращение в прошлое давало надежду на будущее.
Может быть, это его последний день в Салониках, а завтра он отправится в новую жизнь. Он сидел и потягивал пиво. Никогда такого вкусного не пробовал.
Элиас не заметил, как к нему подсел какой-то человек. Народу в кафенио было много.
– Еврей? – осведомился незнакомец в мундире.
Воспоминания об антисемитизме, омрачавшем его детские годы, и тон этого человека сразу вернули Элиаса к реальности, к той ненависти, которая, как он знал, все еще скрывалась под внешней цивилизованностью города. Родители изо всех сил старались оградить и его, и Исаака, но по пути из школы он частенько ощущал на себе злобные взгляды, а иногда и жгучую боль от метко брошенного камня.
Но сейчас Элиас и не подумал отрекаться от своей национальности. Завтра он уедет из Салоников и будет надеяться, что никогда больше не столкнется с такой откровенной неприязнью.
– Да, еврей, – с вызовом ответил он.
– Так ты, поди, знаешь уже?
Элиас понял, что ошибся, когда услышал в голосе незнакомого человека враждебность. А теперь этот голос еще смягчился.
– Что знаю?
Жандарм почесал в затылке. Вид у него был уже не столь уверенный.
– Выходит, не знаешь.
Элиас пожал плечами, недоуменно, но не без любопытства.
– Ну, ты все равно узнаешь, так что лучше уж я тебе скажу. – Он наклонился к Элиасу с заговорщическим видом. – Не пойму, как ты только выжил. Тысячам других это не удалось.
– О чем вы?
Элиас почувствовал, как внутри поднимается волна ужаса. Сначала похолодело в животе, а потом лед затопил грудь, сдавив ее так, что дыхание перехватило.
Незнакомец глядел на него встревоженно, уже понимая, что должен договорить до конца, как бы это ни было ужасно.
– Даже не верится, что ты не знаешь, – начал он. – Тут один малый вчера заходил… да и в газетах даже было сегодня.
Элиас сидел неподвижно, не сводя глаз с незнакомца, а тот отхлебнул пива и продолжал:
– Их газом отравили. Согнали в поезда, а когда привезли на место, всех отравили газом.
Это не умещалось у Элиаса в голове. Слова звучали какой-то бессмыслицей. Ему хотелось услышать, что он неправильно понял или что они означают что-то другое.
– О чем вы? О чем вы говорите?
– Так он сказал. Тот малый, которому удалось сбежать. Говорит, всех газом отравили, а потом сожгли. В Польше.
