Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.

ЖИВЫЕ

Я знаю одного человека лет шестидесяти, который ни разу в жизни не видел покойника. Работает он в Граце и, по крайней мере, по совместительству, занимается писательским трудом. Это тоже не упрощает дело.

Ближе к тридцати он, по его собственным словам, стал притворяться, будто видеть покойников ему случалось. При этом он имел в виду, что ему уже доводилось видеть умерших животных, например, кошку или черепаху. О том, что метод этот абсолютно непродуктивен, ему, разумеется, было известно, но что ж ему оставалось делать? Тогда еще не существовало доступных в любой момент фотографий и видеороликов, которые можно было бы при желании без помех посмотреть. А еще тогда же он начал лгать, в том числе о том, что девяти лет отроду якобы видел своего покойного деда на смертном одре. Это он утверждал во времена выхода в свет своей первой книги, около тридцати лет тому назад.

Однажды, по его словам, он стал свидетелем некоего непонятного, пограничного случая.

В очень холодный январский день 1998 года он увидел бездомного, лежащего на улице рядом с затейливым многоэтажным стеллажом для велосипедов возле Центрального вокзала Граца. Человек этот, несмотря на ледяной холод и метель, был одет несообразно легко. Возле него суетились двое полицейских, один из них говорил с кем-то по рации. По словам знакомого, человек этот вполне мог замерзнуть.

Часто он спрашивал себя, почему другие еще в молодые годы видели мертвых, а он — до сих пор ни разу, ни единого. Так вот он, мол, и живет уже столько лет, ежедневно влача на себе этот груз, так и норовя предстать обманщиком в глазах других: ведь если сказать, никто же не поверит, просто стыд какой-то. Если бы окружающие только догадывались, сколь глубоко сокрыты от него основы мироздания, сколь абсурдна его невинность, избежавшая всякого соприкосновения с исконным, первобытным опытом посвящения в тайну смерти, сколь безнадежно он незрел… Только в некоторые мгновения случается, что он и сам начинает верить в собственную ложь, и тогда, привычно повторяя все вымышленные детали, он видит перед собой отчетливые, истинные образы ложных воспоминаний: старика на смертном одре в зале прощаний, будничную и прозаичную в своей бесцветности кожу его лица, ненатурально сцепленные руки, заострившийся кончик носа.

В тот день, когда мой знакомый доверил мне свою тайну, я как раз поправлялся после тяжелого гриппа. Помню, он еще заметил, что под глазами у меня залегли темные круги, а щеки немного ввалились. А когда мы с ним в легкий снегопад переходили какой-то перекресток, он внезапно протянул руку, чтобы, как я понял позже, поприветствовать друга, шедшего ему навстречу. Однако в первое мгновение мне показалось, будто он хочет указательным пальцем дотронуться до кончика моего носа, «пип!», и я — то ли от усталости, все еще не покидавшей меня после перенесенной болезни, то ли из сочувствия к только что услышанной его исповеди — замер на месте и приготовился ощутить прикосновение его пальцев. Я подумал, что это было бы вполне логично. Он же ни разу в жизни не видел мертвых. Значит, такая эксцентричность положена ему по праву. Но вдруг оказалось, что он всего-навсего помахал рукой человеку, которого я не знал.

Мы разошлись на Южно-Тирольской площади, и каждый из нас утратил какую-то маленькую пограничную область, а земля предстала нам гигантским магнитом, притягивающим с неба снежинки.

Кончик моего носа не удостоился спасения и сам это чувствовал.

Я еще раз помахал рукой своему приятелю. Тут он старинным и оттого особенно элегантным жестом приподнял шляпу, а затем — кто знает, почему с нами иногда такое случается, — провел указательным пальцем себе по горлу, словно говоря: «Голову долой!» Казалось, он и сам был удивлен этой нелепой, безумной выходкой, мгновенным помрачением рассудка. И тут же, точно прося прощения, выставил перед собой ладони и со смехом покачал головой, — да что, мол, за глупости я творю, повернулся и, смущенный, несколько наклонясь набок, словно стараясь уменьшиться в размерах, двинулся в сторону центра города. Думаю, тогда я впервые в жизни увидел человеческую душу без прикрас, в ее исконном, так сказать, одеянии для танцев. Мне было тридцать шесть лет.

СУЗИ

© Перевод Александра Белобратова

В туалете эротического клуба «Bang or Whimper» [95] шестнадцатилетний Марсель Лобль написал номер своего телефона на стене кабинки. За полчаса до этого он и его друзья Макс и Даниэль прошмыгнули в заведение: поглазеть на женщин, которые как безмолвные посланницы эротических Sci-Fi-каналов расхаживали между столиками; удалось им пару минут попялиться и на неожиданное чудо на металлическом шесте: на голую женщину, которая, зажав согнутыми коленями штангу, висела в метре над подиумом. Она торчала на шесте, словно роскошный живой ветвящийся Python. [96] Вот только аплодисментов было не слышно — народ кругом был, должно быть, здорово впечатлен увиденным. Ну а потом появился тот мужик. Огромный и бородатый, с таким здоровым цветом лица. Он без особого шума, заботливо и без суеты выставил подростков из клуба, молчаливо сочувствуя их положению.

Марселю повезло, он как раз стоял в сторонке и смог незаметно улизнуть в туалет. Друзья, наверное, уже ждали его снаружи, на холоде. Разумеется, ему следовало к ним присоединиться: вечер ведь состоялся, ему удалось увидеть будущее.

Он посидел еще немного на стульчаке с закрытой крышкой и внимательно ознакомился с восхитительными росписями на стенках. Здесь были представлены все, какие только возможно, имена, в основном женские, а под ними — зазывные надписи и номера телефонов. OLGA IS А FILTHY FUCK PIG. [97] Или: АНАСТАСИЯ — СОСУ ВСЁ. Там и сям сердечки, звездочки, раскрытые губы. И тут ему в голову пришла идея. То есть, не совсем идея, скорее откровение. Он неожиданно вспомнил о женщине, которая извивалась под музыку на шесте — с неописуемым изяществом, словно земное тяготение было над ней не властно. Марсель понял, что еще много месяцев будет наслаждаться своими воспоминаниями об этом зрелище. А вот как она выглядит, когда возвращается к себе домой? Наверняка, как обычная женщина. Перед его мысленным взором предстала женщина в повседневной одежде, в руках — сумки с продуктами. Вот она открывает дверь квартиры. Вот сидит перед телевизором. Есть у нее дети? Как ты будешь себя чувствовать, если ты — один из ее детей?

Я сын этой… Этой самой…

Остальное произошло как-то само собой. На стенке туалета маркером Марсель написал номер своего сотового телефона. МОЙ РОТИК ЖДЕТ ТЕБЯ, — приписал он ниже. И захихикал. Если бы его друзья видели, каким педиком он сейчас выглядит! Но для него дело было совсем в другом. Он долго раздумывал, какое женское имя выбрать.

В туалетную комнату кто-то вошел.

«Эй, ты, выходи уже», — произнес чей-то голос.

«SUZY» — написал Марсель. Потом открыл дверь кабинки и послушно последовал за охранником, который и в этом случае вел себя вежливо и с юмором, выставляя мальчишку за двери клуба.

Друзья в самом деле ждали его на улице. Пошел легкий снег. Уличный фонарь, словно зачарованный, утопал в облаке танцующих белых точек, обретая сходство то ли с медузой-ночесветкой, то ли с тест-таблицей на экране.

Перед входом в клуб стояла группка голубых, двое из них обжимались и целовались. Остальные кучковались вокруг, курили, показывали друг другу какие-то картинки на своих смартфонах. Марсель с любопытством уставился на них, они смахивали на ожившую сцену телепередачи «В ночном эфире», хотя далеко не столь волнительную, по сравнению с тем, что он только что видел в клубе. Даниэль тоже косился на них, прежде всего опасаясь, как бы они сейчас не стали к ним с Максом приставать. Его отец был стоматолог, как и отец Марселя.