Роберт Хелленга - 16 наслаждений
Адвокат доктора и защитник супружеских уз – оба имели много чего сказать о нитях и узлах и о различиях в каноническом законе между impotentia relattva и impotentia absoluta. Сам доктор Постильоне, который относился к этому вопросу с огромным отвращением, довел свою оперу-буфф до финальной точки, но как только его коварный conniver – написанным basso buffo, им самим, был готов запутать суд стариков при помощи ослепительного «бога из машины», зал умолкает. Судья говорит ему, повторяясь:
– Доктор Постильоне? Доктор Постильоне? Позвольте мне напомнить вам, доктор Постильоне еще раз, что сомнительная импотенция не является препятствием, так же, как и последующая импотенция. Суд попросит епископа Флоренции назначить комиссию для получения письменных свидетельских показаний касательно подлинности почтовых открыток; комиссия подготовит опросные листы и в течение трехмесячного периода начнет опрашивать свидетелей. И позвольте мне напомнить вам, доктор Постильоне, что до тех пор, пока вы не последуете советам суда, суд будет продолжать рассматривать ваше дело как один из случаев impotentia coeundi dubita et relattva. Нам также потребуются показания вашей супруги, чтобы установить, что вы добросовестно выполнили советы суда. И еще один заключительный момент. Если новые свидетели предоставят доказательства вашего отказа исполнять свои брачные обязанности, что является более сильным, чем доказательство импотенции, тогда высший суд Римско-католической церкви объявит себя несостоятельным для разрешения данного дела и все документы по делу будут направлены в Священное собрание, вместе с сопроводительным письмом, в котором будет изложено мнение защитника супружеских уз. И вам придется обращаться с петицией в Священное собрание за разрешением папы римского, которое церковь может дать в качестве особого позволения, предоставляемого своей пастве. Обжаловать решение Собрания, конечно же, нельзя, так как это чисто административное дело, а не юридическое. И на этом все.
Судьи встают. Защитник супружеских уз встает. Нотариус встает. Доктор Постильоне и его адвокат встают.
Где это «бог из машины»?
– Идите с Богом, говорит судья, улыбаясь.
У Марго полно вопросов.
– Как все прошло?
– Не очень плохо.
– Но и не очень хорошо?
– Чего можно было ожидать от этих старых ворон?
– Расскажи мне все.
– Тебе не надо знать всего, и ты бы не поверила, если я бы действительно все тебе рассказал.
– Испытай меня.
Он испытывает ее.
– Где ты взял почтовые открытки?
– В местечке за Пантеоном.
– За Пантеоном?
– В специализированном магазине, где продается все что нужно, чтобы сфабриковать доказательства: старые открытки, старые чернила, старомодные чернильные пучки, старые марки, машинка, которая делает любые погашения, какие ты хочешь, – любая дата и город.
Доктор Постильоне притворяется, что у него выбит глаз, который он кладет на перила балкона, чтобы показать, сколько этот магазин берет за свои услуги.
– Почему не письма?
– Потому что почтовая марка только на конверте, не на самом письме. Необходимо иметь что-то, на чем будет проштампована дата. Это как бы страховка.
– И что насчет твоей жены?
– Ей придется еще раз посетить Высший суд Римско-католической церкви.
– Ты же не собираешься на самом деле…
– Конечно же, нет.
– Но эти старики спросят ее о том, что произошло, когда ты…
– Конечно. И она расскажет им…
– Все?
– Все пикантные подробности.
Марго бросает в дрожь.
– Это единственный шанс, который церковь оставляет тебе, чтобы ты мог законным путем выставить себя coglioni, – олухом. В добрые старые времена у священника была тысяча способов, чтобы достать тебя. Если ты выглядел косоглазым, они могли подвергнуть тебя проверке. Смотри, – широким жестом руки он приглашает ее охватить взглядом всю площадь: шумную ярмарку под их окном, тележки и большие зонтики, фонтаны, рестораны, школьников, спешащих домой на обед, огромную фигуру Джордано Бруно в капюшоне, возвышающеюся над торговыми рядами. – Это было местом публичных казней. Бруно был первым. Сожжен заживо. Семнадцатого февраля тысяча шестисотого года. Вот что эти старые вороны сделали бы со мной, если бы могли. Та же публичная пытка. Прямо там. Видишь того пьянчужку? Прямо под фонтаном? Здесь находится центр города, ты знаешь. Все вышли отсюда, все религиозные процессии, все знаменитости. Они привязывали тебя на дыбу – особенно если ты еврей или еретик, – повесив тебе на ноги груз, и затем опускали тебя вниз ровно настолько, чтобы вывернуть суставы рук и ног. Это создало месту плохую репутацию.
– Бруно, – говорит она, – так зовут мою собаку, и у мамы был любовник по имени Бруно, Бруно Бруни. Ты знаешь его?
– Конечно, каждый знает Бруно Бруни. Но я голоден. Пошли поедим. Ты расскажешь мне о Бруно и твоей матери за обедом.
После обеда на площади будет тихо в течение часа или около этого. Когда они возвращаются к себе в комнату, доктор хочет спать и готов к сиесте, но Марго готова к игре, к любви. Он позволяет ей себя раздеть.
– Что такое meato? – спрашивает она, стягивая с него трусы.
– Это устаревшее слово, обозначающее отверстие или щель.
– О…
Она целует, щиплет, похлопывает, щекочет, ласкает его, но он не способен на а) эрекцию, б) проникновение, в) осеменение. Он превратился, по крайней мере на данный момент, в того, кем притворялся.
Глава 14
Инстинкт счастья
Доктор Постильоне смотрит на женщину, сидящую в такси возле него, время от времени дыша ей на руки, чтобы согреть их, и затем засовывая их ей между колен. С волосами, завязанными сзади желтым шарфом, она выглядит особенно красивой. И сильной, полной силы, как молодая телочка. Очень оживленной, но совсем не напряженной. Так сильно отличающейся от той нерешительной молодой девушки, которую он помнит стоящей на ступеньках Уффици, покинутой своими идиотскими американскими коллегами. Он помнит все умные вещи, которые она произнесла за прошедшие месяцы. И помнит, как ее глаза расширяются от удивления (хотя она знает, что сейчас произойдет), когда он ласкает ее особым образом. Она умна; она интересуется его работой, так же, как и он – ее работой; ее взгляд на жизнь такой же, как и у него, – романтически-реалистичный или реалистически-романтичный. Они получают одинаковое удовольствие от одних и тех же маленьких вещей: таблички на стенах палаццо, отмечающие уровень великого наводнения в прошлом или сообщающие, что какой-то великий человек работал здесь: «Здесь Федор Достоевский написал „Идиота"»; «Здесь Луиджи Бертоли проводил свои бессмертные опыты над насекомыми». Она в восторге от старого розмарина на его балконе, от крошечных артишоков, которые они едят с лимоном и оливковым маслом в траттории «Мареммана», от пестрых коричневых яиц, которые она готовит каждое утро себе на завтрак. Она сама такая же жгучая, как артишоки, такая же свежая, и гладкая, и нежная, и вкусная, как яйца, которые он пробует время от времени, хотя вообще редко ест утром что-нибудь, кроме кофе с молоком.
