Андрей Рубанов - Хлорофилия
Иногда в периоды просветления Савелий даже начинает прогуливаться: в домике, из угла в угол, или по тропинке между домиками, или вообще уходит за территорию колонии, в лес, и бродит там, удивляясь и прислушиваясь к себе. Если много и усиленно думать, ноги сами собой куда-то несут тебя. Размышление – это ходьба.
Правда, в лесу небезопасно: местные не любят, когда колонисты бродят и распугивают дичь. Местные, впрочем, не агрессивны – максимум могут напугать, бесшумно появившись в поле зрения. Все равно приятного мало. Местные умеют стремительно скользить меж стволами, перепрыгивая черный кривой валежник. Лес – их дом, а кто потерпит в своем доме чужаков?
Савелий не боится местных, он любит гулять по лесу и удивляться тому, насколько велико удовольствие от процесса размышления. Пока был человеком, этого не замечал. А сейчас, когда человеческого с каждым днем все меньше, каждое временное возвращение воспринимается как праздник.
«Почему раньше я это не ценил, – сокрушается Савелий. – Почему забыл, насколько интересно оставаться человеком. Растение хочет только воды и солнца, а человек желает все на свете. Более того, ему мало желать всего на свете, и он непрерывно придумывает что-нибудь новое. То, чего раньше не существовало. А потом желает это придуманное. С точки зрения растения – полный абсурд. Человек изобрел алкоголь, потом спился и умер. Человек изобрел самолет, взлетел и разбился. В конечном итоге человечество страдает от того, что само изобрело. Но продолжает изобретать и страдать. Почему?»
Савелий Герц, бывший шеф-редактор модного журнала, а ныне хронический травоед с первой стадией расчеловечивания, знает простой ответ: потому что думать – это наслаждение.
Обычно он думает о Варваре. О том, как ему повезло с женой. Если мужчина гордится своей женщиной – это счастье. Женщине можно многое простить, когда она дает повод для гордости. Если бы не жена, Савелий утратил бы многие человеческие качества.
Вчера вечером Варвара пришла, села на кровать, долго молчала, а потом сказала:
– Странно.
– Что странно? – спросил Савелий.
– Неужели, – спросила жена, – это все было с нами? Городская жизнь. Квартира со стеклянными стенами. Интересная веселая работа. Рестораны. Клубы. Нарядные люди. Умные машины, которые сдувают с тебя пылинки. Казалось, все такое прочное, надежное… Вечное…
– Это было не с нами, – отозвался Савелий. – Нас там вообще не было. И быть не могло. Мы все время были здесь.
Варвара подумала и ответила:
—Да. Разумеется. Ты прав. Мы все время были здесь. Умывались из рукомойника, ходили босиком… Нам повезло, правда?
—Конечно, – уверенно ответил Савелий. – Мы с тобой очень везучие.
Варвара обрадованно всплеснула руками:
—А прошлая жизнь нам только приснилась. На самом деле ее нет. Нет никаких городов, никаких домов в сто этажей.
—Естественно, – кивнул Савелий. – Откуда им взяться? Что за глупость – дома в сто этажей? Непонятно, зачем ты вообще об этом заговорила. Покажи мне хоть одно доказательство, что где-то на земле есть дома в сто этажей. Хоть какой-нибудь намек.
—Да, – засмеялась Варвара. – Я должна была понять гораздо раньше. Все сходится. Мы все время были здесь.
—Прошлого нет, – заявил Савелий. – Прошлое – это сон. Вдобавок плохой сон. Дурной. Зачем человеку стеклянные стены? Для какой надобности? Самая лучшая стена – это ее отсутствие. Самый лучший город – это лес. Нет на свете никаких городов. А если и есть – нам с тобой они не нужны. Когда нам понадобится город – мы его сами придумаем. И это будет не какой-нибудь глупый каменный город, где все суетятся, толкают друг друга локтями и подсматривают, у кого какие штаны или машины.
—Да, – улыбнулась Варвара. – Это будет особенный город. Наш с тобой.
—Не только наш. – Савелий положил ладонь на живот жены. – Его тоже.
Потом Варвара ушла. А Савелий стал думать о себе. Если бы он не был успешным журналистом, если бы не зарабатывал так много, то не покупал бы себе седьмую возгонку, а покупал бы скромную, пятую, и остался бы человеком и не имел бы сейчас на теле зеленых пятен.
Потом думал о Москве. Новости из Москвы привозит Муса, и это плохие новости. Китайцы перестали содержать русских. Депозиты заморожены, работа банков приостановлена. В Москве перебои с продовольствием, введена карточная система. В Москве теперь все работают, но толку мало – большинство забыло, как это делается. Открыты бесплатные государственные курсы дворников, сапожников, медсестер. Проект «Соседи» находится в стадии ликвидации: с одной стороны, люди очень любят смотреть, как работают другие, с другой стороны, кто не работает, тот не ест. Так потребности духа в очередной раз были побеждены потребностями тела.
Прилетая из города, Муса обязательно привозит журнал «Са-мый-Самый», два экземпляра. Один Савелию, другой – Гоше. Журнал стал тоненький и очень злой. Печатается на плохой серой бумаге. Валентина, Филиппок и Гарри Годунов делают его втроем.
Годунову дали семь лет за хранение мякоти стебля, но через четыре месяца освободили по специальному указу премьер-министра. Освободили всех, кто способен к труду. В народе указ прозвали «мозольная амнистия».
Муса утверждает, что Годунов давно догадался о существовании тайных колоний для травоядных, но благоразумно помалкивает.
Савелий много раз просил Мусу передать Годунову письмо. Но Муса непреклонен: всякие контакты с городом строго запрещены. Хотя письмо совсем короткое – Савелий лишь хотел сообщить школьному товарищу о своей догадке. Бывший шеф-редактор давно понял, зачем писатель Годунов сочинил Священную Тетрадь.
Вовсе не ради денег. А чтобы сказать людям: любое процветание возможно только на чьих-то костях.
После нескольких погромов, устроенных разъяренными гражданами на сотых этажах, китайские бизнесмены покинули столицу России практически в полном составе. Несколько десятков их русских невест и содержанок покончили с собой. Но кое-кто последовал за своими мужьями на их историческую родину.
Вопреки опасениям Мусы после ухода китайцев массовое бегство горожан на периферию не состоялось. Женщины метут улицы, мужчины монтируют на крышах башен оранжереи и солнечные батареи. Высокотехнологичное наногосударство трещит по швам, в кабинах уличных соляриев выращивают редиску. Обстановка нервная. Все лаборатории по очистке мякоти разгромлены, граждане пьют водку. Конченые травоеды не перевелись, однако теперь жрут только сырую субстанцию. Из-за нехватки еды незаконный повал происходит в массовом масштабе. Каждую ночь в городе валят по две-три тысячи стеблей, и с этим правительство бороться не может, поскольку денег нет и все двадцать пять коммерческих милиций и полиций обанкротились, а государственные органы не справляются. По окраинам гиперполиса стебли не успевают вырастать, и кое-где, по слухам, возобновление биомассы замедлилось: для того чтобы достигнуть взрослого возраста, молодому побегу требуется теперь не пятьдесят часов, а несколько недель. Часто новому стеблю дают вытянуться на десять – пятнадцать метров, потом рубят – очень кушать хочется. В коридорах власти цитируют фразу премьер-министра, высказанную в частной беседе: «Пусть жрут; авось, всю сожрут».
