Виктор Пелевин - Чапаев и Пустота
Паланкин стоял на изогнутых ножках, которые делали его похожим не то на какой-то жертвенный сосуд, не то на крохотную хижину на четырех коротких сваях. Сходство с хижиной, впрочем, было ощутимее – его усиливали занавески из тонкой шелковой сетки зеленого цвета. За занавеской угадывался силуэт неподвижно сидящего человека.
Чапаев выпрыгнул из коляски и подошел к паланкину.
– Здравствуйте, барон, – сказал он.
– Добрый день, – ответил низкий голос из-за занавески.
– Я опять с просьбой, – сказал Чапаев.
– Полагаю, что вы и в этот раз просите не за себя.
– Да, – сказал Чапаев. – Вы помните Григория Котовского?
– Помню, – сказал голос из паланкина. – А что с ним случилось?
– Я никак не могу объяснить ему, что такое ум. Сегодня утром он до того меня довел, что я полез за пистолетом. Все, что можно сказать, я уже много раз ему говорил, так что нужна демонстрация, барон, нечто такое, чего он уже не смог бы игнорировать.
– Ваши проблемы, милый Чапаев, довольно однообразны. Где ваш протеже?
Чапаев повернулся к коляске, где сидел Котовский, и махнул рукой.
Занавеска паланкина откинулась, и я увидел человека лет сорока, блондина с высоким лбом и холодными бесцветными глазами. Несмотря на висячие татарские усы и многодневную щетину, его лицо было очень интеллигентным; одет он был в странного вида черную не то рясу, не то шинель, по фасону похожую на монгольский халат с длинным полукруглым вырезом. Я, собственно, и не подумал бы никогда, что это шинель, если бы не погоны с генеральскими зигзагами на его плечах. На его боку висела точь-в-точь такая же шашка, как у Чапаева, только кисть, прикрепленная к ее рукояти, была не лиловой, а черной. А на груди у него было целых три серебряных звезды, висящих в ряд. Он быстро вылез из паланкина (оказалось, что он почти на голову меня выше) и смерил меня взглядом.
– Кто это?
– Это мой комиссар Петр Пустота, – ответил Чапаев. – Отличился в бою на станции Лозовая.
– Что-то слышал, – сказал барон. – Он здесь по тому же делу?
Чапаев кивнул. Юнгерн протянул мне руку.
– Приятно познакомится, Петр.
– Взаимно, господин генерал, – ответил я, пожимая его сильную сухую ладонь.
– Зовите меня просто бароном, – сказал Юнгерн и повернулся к подходящему Котовскому:
– Григорий, сколько лет…
– Здравствуйте, барон, – ответил Котовский. – Сердечно рад вас видеть.
– Судя по вашей бледности, вы так рады меня видеть, что вся ваша кровь прилила к сердцу.
– Да нет, барон. Это из-за мыслей о России.
– А, опять вы за старое. Не одобряю. Но, однако, не будем терять времени. Не пойти ли нам погулять?
Юнгерн кивнул в сторону земляных ворот. Котовский сглотнул.
– Почту за честь, – ответил он.
Юнгерн вопросительно повернулся к Чапаеву. Тот протянул ему какой-то бумажный сверток.
– Здесь две? – спросил барон.
– Да.
Юнгерн спрятал сверток в широкий карман своего одеяния, обнял Котовского за плечи и буквально потащил к воротам; они исчезли в проеме, и я повернулся к Чапаеву.
– Что за этими воротами?
Чапаев улыбнулся.
– Не хочу портить вам впечатления.
За воротами глухо хлопнул револьверный выстрел. Через секунду в них выросла одинокая фигура барона.
– А теперь вы, Петр, – сказал он.
Я вопросительно посмотрел на Чапаева. Тот, сощурив глаза, утвердительно кивнул головой, причем каким-то необычайно сильным жестом, словно вжимая невидимый гвоздь себе в грудь подбородком.
Я медленно пошел к барону.
Признаться, мне стало страшно. Дело было не в том, что я ощутил нависшую над собой опасность. Точнее, это было именно ощущение опасности – но не такого рода, как бывает перед дуэлью или боем, когда знаешь, что если и случится самое страшное, то все же оно случится именно с тобой. Сейчас у меня было чувство, что опасность угрожает не мне самому, а моим представлениям о себе; ничего страшного я не ожидал, но вот тот я, который не ожидал ничего страшного, вдруг показался мне канатоходцем над пропастью, заметившим первое дуновение усиливающегося ветерка.
– Я покажу вам свой лагерь, – сказал барон, когда я приблизился.
– Послушайте, барон, если вы собираетесь меня разбудить, как этого китайца…
– Ну что вы, – сказал барон и улыбнулся. – Чапаев небось понарассказывал вам всяких ужасов. Я не такой.
Он взял меня под локоть и повернул к земляным воротам.
– Прогуляемся среди костров, – сказал он, – посмотрим, как наши ребята.
– Я не вижу никаких костров, – сказал я.
– Не видите? – сказал он. – А вы посмотрите внимательней.
Я опять поглядел в просвет между двумя оплывшими земляными буграми. И тут барон неожиданно толкнул меня в спину. Я полетел вперед и повалился на землю; его движение было настолько резким, что на секунду мне показалось, что я калитка, которую он сшиб с петель ударом ноги. В следующий момент какая-то зрительная судорога прошла по моим глазам; я зажмурился, и в темноте передо мной вспыхнули яркие пятна, как это бывает, если пальцами надавить на глаза или сделать резкое движение головой. Но когда я открыл глаза и поднялся на ноги, эти огни не исчезли.
Я не понимал, где мы находимся. Холмы, летний вечер – все это исчезло; вокруг была густая тьма, и в этой тьме вокруг нас, насколько хватало глаз, горели яркие пятна костров. Они располагались в неестественно строгой последовательности, как бы в узлах невидимой решетки, разделившей мир на бесконечное число квадратов. Расстояние между кострами было где-то в пятьдесят шагов, так что от одного уже не было видно тех, кто сидел у другого, – можно было различить только смутные силуэты, но сколько там человек и люди ли это вообще, сказать с уверенностью было нельзя. Но самым странным было то, что поле, на котором мы стояли, тоже неизмеримо изменилось – теперь у нас под ногами была идеально ровная плоскость, покрытая чем-то вроде короткой пожухшей травы, и нигде на ней не было ни выступа, ни впадины – это было ясно по идеально правильному узору горящих вокруг огней.
– Что же это такое? – спросил я растеряно.
– Ага, – сказал барон. – Теперь, я полагаю, видите.
– Вижу, – сказал я.
– Это один из филиалов загробного мира, – сказал Юнгерн, – тот, что по моей части. Сюда попадают главным образом лица, при жизни бывшие воинами. Может быть, вы слышали про Валгаллу?
– Слышал, – ответил я, чувствуя, как во мне растет несуразное детское желание вцепиться в край бароновой рясы.
– Вот это она и есть. Только, к сожалению, сюда попадают не только воины, но и всякая шелупонь, которая много стреляла при жизни. Бандиты, убийцы – удивительная бывает мразь. Вот поэтому и приходится ходить и проверять. Иногда даже кажется, что работаешь здесь чем-то вроде лесника.
