Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники
Музыка, и без того негромкая, стала тише. И сверчки заорали в голос, хором под самым окном. Фотий, перегибаясь через Нику, поставил на скатерть пепельницу с потушенным окурком. Снова лег, чуть отодвинувшись от нее. И ей сразу стало беспокойно. Чтоб не заметил, она тихонько подвинула ногу к его ноге.
— Тут работы теперь — на всю жизнь. Чтоб и вода и свет, чтоб люди ехали, и все было в порядке — с бельем, шторами, ремонт. И зимой придется работать. Большой дом весь на зиму закрываем, кроме первого этажа — его будем держать, мало ли кто захочет весной, или поздней осенью. Так что, сама понимаешь, я как мог тебя сюда тащить? Что предлагать? Вот тебе, девочка, хозяйство, в глуши, в пустынной бухте, откуда выбраться, только если дядька Фотий отвезет на машине. А когда зимой гололед и ветры с ног сбивают? Море знаешь, как ревет? Как тысяча медведей.
— Я же здесь, — напомнила Ника, — я сама тебя нашла и приехала.
— Не сильно ты торопилась, — отозвался Фотий, повернулся и обнял ее, руками и ногами, — не сильно…
— Ойййй. Я расскажу про адрес. И про Федьку Костантиныча расскажу, и про Ваську свою.
Ника рассмеялась и, возя по его груди лицом, вытерла слезы со щек.
— Да, — согласился Фотий. И добавил мягко:
— Ты приезжай всегда. Я тут буду, а ты, как соскучишься, сразу звони. Телефон уже поставили, я буду тебя забирать. И Женьку твоего. Пацану море — самое то.
— Подожди. Ты меня гонишь, что ли?
— Ника, ну куда тебе тут? Летом еще ладно, вон видишь, ребята ко мне едут интересные. Это американская команда, мы на Байкале вместе были, теперь вот показываю им свои места.
Ника подышала в его теплую грудь, закрыла глаза. Разговор важный, а она все время улетает, вдохнет и сразу вместо головы воздушный шарик. Господи, ну, какая дура, два месяца уже могла бы тут. С ним!
— Я тебе одну вещь скажу. Не смейся только.
— Не буду, — он положил руку на волосы, укрывающие ее плечи и спину.
— Я еще маленькая была, мечтала на маяке жить. Или на острове. На моем собственном. Чтоб ходить, где хочу и ничего не бояться. Разговаривать с морем и птицами. И травой. Это детская такая мечта, ну, как мальчики мечтают полететь в космос.
— Разве над мечтами смеются?
— Подожди. Из них обычно вырастают, так? И вместо космоса получают другое, всегда. И даже сами мечты меняются. Так вот. Моя не изменилась. Я про нее никому не говорю.
Она замолчала, по-прежнему прижимаясь лицом к его груди. И он молча лежал рядом, держа руку на ее волосах, а вторую положив поверх талии. За окном все стихло, кроме сверчков и негромкого голоса Пашки — он что-то рассказывал, а Марьяна мирно смеялась в нужных местах.
Фотий хотел не поверить, или просто уточнить, мол, да ты серьезно, что ли? Не стал, чего ж воздух сотрясать, если — сказала. Просто кивнул.
— Тогда мне очень повезло.
— Еще бы, — гордо ответила Ника, — это ты еще с моей мамой не знаком, подожди, она тут все засажает топинабурами и уедет обратно — волноваться.
— Чем?
— Неважно. Кажется, мы с тобой уже целую вечность не целовались.
— Упущение, — сокрушенно сказал Фотий и немедленно его исправил.
Медленно просыпаясь утром, Ника решила не открывать глаза, будто все еще ночь и они долго-долго будут вместе. За окном орали птицы, казалось, швыряя жестянки на жестянки, так нестерпимо по-утреннему. Фотий рядом лежал тихо, и она прижалась к его спине, утыкаясь носом в теплую кожу. Дыхание его сразу изменилось, он повернулся, обнимая ее руками, нагретыми сном
…
— Пап? — сказал за форточкой хмурый Пашкин голос, прокашлялся и повторил, — пап?
Тогда Ника открыла глаза, умоляюще глядя на Фотия, а тот, улыбаясь, и остановив мерное движение, откликнулся:
— Чего тебе?
Звук голоса прогудел под Никиной кожей, перебирая ребра и поджимая ей пальцы на ногах.
— Стивен с мужиками сами уехали. В Каменную. Сказали пусть у отца выходной. Я с Марьяшкой купаться иду.
— Хорошо.
Пашка помолчал, чем-то там постукивая. Добавил с ясно услышанным раздражением в голосе:
— Ну, ты понял да? В доме никого. Только вот… вы.
— Понял.
Прошлепали шаги и уже вдалеке Пашка сердито закричал:
— Ну, что копаешься? Кто тебя увидит, на скалах-то? Вороны разве?
— Сердится, — печально сказала Ника. И закрыла глаза, задышала часто-часто, закусывая губу.
— Привыкнет…
Завтракали поздно, совсем одни. Фотий поднял светлые брови, увидев парадную сервировку и букетик степных цветов в глиняной вазочке в центре стола. Улыбнулся.
— Марьяша постаралась, для нас.
— А Паша сердится, — снова расстроилась Ника, с удовольствием поедая теплые сырники, пахнущие ванилью.
Допив кофе, откинулись на спинки стульев, и посмотрели друг на друга.
— У меня сейчас лопнет лицо, — сказал Фотий, — сто лет так не улыбался.
— Такая вот я смешная.
— Ага. Еще и кокетка. Купаться пойдем?
— А давай ты мне сперва все покажешь?
— Тебе правда интересно?
Ника кивнула. Поправила лямки тонкого сарафанчика. Как хорошо, что взяла его. Она в нем красивая.
Держась за руки, бродили между сваленных досок, стопочек новой плитки, мешков с саженцами, поднимались по лесенке на крышу большого дома и сверху осматривали каркас для будущей виноградной беседки.
— Тут будет… а здесь… Понимаешь, я не хочу много. Потому в глуши. Но хочу, чтоб как часы все. Я дотошный мужик, может, даже зануда. Штат будет маленький, но будет. Марьяшка хочет поваром, или в баре, если все хорошо пойдет. Пашка тоже планирует выучиться и вернуться. Даже удивился, помню, когда я трагедии стал разводить, мол, езжай, сынок, смотри мир, то се. А говорит, успею. Пока пусть мир ко мне.
— Он на тебя похож. Очень сильно. Я просто, когда увидела, просто…
— Не влюбись, смотри! Ему семнадцать, тебе всего двадцать три? четыре?
— Двадцать семь! Почти двадцать восемь уже!
Они стояли перед большим домом, Фотий обнимал Нику, прижимая спиной к своему животу и ей было покойно и весело. Только вот Пашкин сердитый голос тревожил. Ну, должно же что-то быть не так, чтоб не разорваться от счастья, рассудила Ника. Раз уж шоколадная дама не предмет для тревог.
— А детская будет площадка?
— Гм. А нужна?
— Если хочешь, чтоб ехали к тебе, нужна, конечно. Чтоб не болтались под ногами. Ну и мало ли, родителям надо одним… выкупаться или эти твои погружения, да? Там же все сурово. А мелким — место, чтоб гулялись и не терялись. Вон там, к примеру.
Она показала рукой и, высвободившись, пошла к сетчатому забору. Ветер крутил вокруг босых ног тонкий полупрозрачный подол.
— Тут всяких небольших горок поставить. Бассейн надувной маленький. Навесы обязательно. Заборчик яркий. Пусть бегают в загоне, как козлики. О! А вон там, если свободно, поставь пару тренажеров. Таких, простых совсем, но чтоб не ломались. Молодняк будет красоваться и фотки делать. А, вот еще для фоток можно — тут у тебя, где сад камней, сделать смешной такой трон, из валуна. К нему ступеньки. Народ постоянно будет топтаться и фотографироваться.
Она шла, подбирая подол, чтоб не цепляться за банки с краской и мешки с цементом. Оглядывалась, поправляя волосы над разгоревшимся лицом. Встала у сетчатого забора:
— Мы когда шли, задняя стена дома — она глухая и белая. Кино не хочешь на ней крутить?
— Кино? Видик же есть, в доме.
— Пф! Удивишь ты своих американцев видиком! Найди старую кинопередвижку, пусть по вечерам Пашка в киномеханика играет! А кроме стульев, можно вот там и там поставить такие из досок грубые, типа салоны машин, ну, чтоб смешные — для парочек. Такая пародия на кинотеатр для автомобилей. Ты чего смеешься? Ты не видишь разве, как это будет!
Она отбежала, вернулась к фасаду и встала, глядя на крышу.
— Наверху, там солярий будет и щиты. Чтоб даже почти зимой — валяться и ставить их от ветра. Это же недорого совсем, но очень удобно. Я вот на пляже иногда думаю, ну был бы такой, на спине б с собой носила. А еще…
Она оглянулась на тростниковую веранду. Махнула рукой:
— Ну, тут ясно, тут будут пираты.
— Какие пираты?
— Обычные. Деревянные столы, свечки в старых бутылках, в банках еще, веревкой оплести и повесить. А камыши эти со стен убрать, с этой вот точно убрать и завесить ее хамсаросом. Ну, ты знаешь, сетка рыболовная.
— Да уж знаю…
— На ней будут висеть сушеные рыбы и ракушки. И пусть висят так, чтоб отвязать и увезти с собой. А мы других повесим. Правда?
Она выдохлась и замолчала, хотя по глазам, что блуждали по рождающейся ее сказке, было видно — в ней полно всего, через край.
— Потом еще скажу, — пообещала и спохватилась, — ой, забыла главное! Вот тут на крыше веранды пусть стоит настоящий парус. И ветер в нем.
— Отлично! Надо подумать, как закрепить. Мне нравится.
