Наоми Френкель - Дикий цветок
Рами видит себя в трусах перед пустой кроватью Адас, издает короткий горький смешок, пугается и замирает. Пугают его голоса во дворе, отзывающиеся эхом в комнате. Рами, отличнейший следопыт, который различает дальние шорохи, не научился различать движения собственного сердца. Адас проскальзывает мимо него на длинных ногах, и ветер доносит до его лица ее горячее дыхание. Облик ее мерцает словно во сне за его спиной, и шевелюра его в ее руках, и голова его запрокидывается назад, и она прячет лицо в его шевелюру и говорит высоким голосом: «Это хорошо». И вот уже ее тонкие пальцы на его лице и хрупкое тело в его ладонях. Глаза ее смотрят ему в глаза, и цвет ее глаз меняется с освещением: темнота зачерняет их, делая карими, а солнце высвечивает их, и они обретают зеленый оттенок. Она опускает голову, и голос ее становится серьезным: «Чего ты пришел сюда?»
Ведь у них было правило – не встречаться в доме Мойшеле. Маленький домик заперт перед запретной любовью. Рами прячет лицо в темных волосах воображаемой им Адас, и они стоят – голова к голове, и волосы их смешиваются и запутываются.
Прозрачными чувствительными пальцами распутывает Адас клубок и распускает свои длинные пряди, покрывая ими лицо и отделившись от Рами. Он протягивает ей объятия, но она отступает и говорит: «Ты в трусах перед брачным ложем».
Голос Адас звенит в пустой комнате, ее горячее дыхание касается его лица. Веки ее тяжелеют и опускаются на глаза. Тонкие синие жилки дрожат по всему ее прозрачному телу. Длинные ресницы накладывают серые тени на бледное лицо. В потоке льющихся вдоль ее узкого тела волос она похожа на птицу, печальную и прекрасную.
По неслышному, но ощутимому повелению ее воображаемого облика, Рами надевает брюки. Отрывается и падает пуговица, и Рами ее не поднимает. Ветер протягивает между цветными подушками тень оливковой ветви. Перед лицом Рами возникают высокие точеные ноги Адас, и тянут за собой тропинки с полей в пустую постель.
Раскаленные тропинки жаркого лета сбегаются к белой лошадке по имени Розинька – под навес. Рами сидит верхом на Розиньке, а она упрямо стоит перед навесом, и сдвинуть ее невозможно, ни палкой, ни морковью. Лошадка испускает долгое ржание, и голос Аврума отвечает ей из лабиринта кактусов: «Я уже иду, старуха!» Он тут же выходит, и лицо его морщинисто и колюче, как странное растение. Обнимаются старый человек со старой лошадкой, и оба улыбаются. Рами спрыгивает с лошади, стоит в стороне, прислонившись к стволу рожкового дерева, от которого идет горячий запах заходящего солнца, и наблюдает за встречей Аврума с Розинькой в этот предзакатный час. Аврум выпускает дым сигареты в ноздри лошади, та протестует качанием головы и получает одобрительный шлепок по заду. Розинька задирает белый хвост, и приплясывает задними ногами, Аврум угощает ее печеньем. Шершавым и влажным языком она очищает его сухую ладонь, и пена стекает между ее жующими зубами – и сверкающие капли падают изо рта Аврума. Рами может поклясться, что видел старую лошадь и старого холостяка подмигивающими друг другу. Услышав призыв Аврума – «Желательно, чтобы ты сделал что-нибудь полезное!» – Рами отрывается от ствола рожкового дерева.
Аврум вытаскивает клещей из ушей Розиньки и кладет их в руку Рами, который затем давит их. И после каждого раздавленного клеща, Аврум спрашивает Рами, уверен ли он, что убил еще одного беса. Этих черных гадов сопровождают в последний путь рассказы Аврума о давних днях и родословной белой Розиньки, которая не знала жеребца и не родила жеребенка. На ней завершается поколение белых лошадей. Старая Розинька шестидесятых годов – четвертое поколение после молодой Розиньки двадцатых. Та Розинька, красавица, был первой леди Нес-Цио-ны. Молодой Аврум изъездил верхом на ней всю страну. От Нес-Ционы на юге до засушливой северной долины. Добрался Аврум до кибуца, влюбился в сухую землю, и остался здесь еще и потому, что не мог расстаться с белой красавицей, которую продал кибуцу. И тут низенький Аврум, выращивающий диковинные растения, стал родоначальником династии белых лошадей. Аврум, ответственный за то, чтобы «плодились и размножались», хлопает по шее старую Розиньку и говорит маленькому Рами с грустью: «Она последняя».
Прошло сорок лет, вот уже шестидесятые годы, и в конюшне кибуца сменились белые Розиньки до этой, последней, бесплодной, которая сейчас стоит у навеса и облизывает морщинистое лицо старого Аврума. Низенький старичок отряхивает лысую голову, закуривает сигарету, и дым поднимается в натруженные глаза лошади. От последней в династии Розиньки идет запах навоза. По утрам ее запрягают в маленькую старую-престарую тележку, нагруженную доверху навозом, и она тянет ее к кладбищу – для удобрения грядок декоративных растений, и это вся ее работа. Все, что в прошлом делали ее проворные матери, сейчас делают машины, и она осталась одна в конюшне, чтобы дети видели и знали, что это такое живая лошадь. Рами единственный подросток, интересующийся Розинькой. По вечерам он кладет на ее спину седло, скачет на ней, встречается с Аврумом у навеса, убивает клещей и слушает о делах давно минувших дней. Аврум разговаривает с ним через уши Розиньки и говорит: «Что делать, если единственная постоянная вещь это то, что все меняется».
Зажигают сигарету от сигареты, коричневые, обкуренные никотином пальцы Аврума дрожат на горячем животе лошади, и он смотрит на Рами невидящим взглядом. Его узенькие глазки пропадают где-то там, в давних днях, известных лишь ему одному. Кладет Рами тоже руку на живот Розиньки и чувствует, как ее кровь пульсирует в его пальцах. Аврум продолжает:
«Есть еще лошади в Нес-Ционе, можно найти какую-нибудь близкую родственницу Розиньки и создать в кибуце новую династию прекрасных белых лошадей».
Об этом мечтает Аврум в предзакатный час. Он бросает многозначительный взгляд на Рами, паренек опускает голову и смотрит на кривые ноги Аврума, видные между высокими ногами лошади. Сморщенная кожа Аврума и сухой бархат лошадиной кожи сливаются воедино, и глаза Аврума возлагают на подростка Рами будущее всех белых лошадей. Этот паренек уже проскакал на новой Розиньке по всем дорогам от Нес-Ционы до северной долины. Он словно огибает все времена года, чтобы вернуться к истокам. Аврум подмигивает ему и Рами чувствует раскаленную почву тропинки босыми ногами.
Адас с подружками неожиданно появляется у навеса Аврума, под которым целый сад разведенных им кактусов. Три толстые девицы потряхивают длинными волосами, косят смеющимися глазами, прыгают и шумят. Адас, худенькая, четвертая в компании, опустила голову, глядя на ноги Аврума и лошади, и, естественно, на ноги Рами, мышцы которых тут же напряглись как лук под стрелой. Девицы прошли по двору кибуца и наворовали полные карманы семечек, прокравшись в амбар. Девицы округлы, крепки и веселы. Переглядываются и хихикают. Им по шестнадцать, они вечно голодны, и потому большую часть времени проводят в кухне школы кибуца, шастая по кастрюлям, сковородам и тарелкам. Они «голдились» с Голдой у плит, пекли пироги, готовили сладости, поглощали огромное количество еды и питья, округлились и отрастили большие груди. Адас жевала на ходу. По утрам она бежала в класс с куском хлеба в руке, в полдень выходила из столовой, и зубы ее вгрызались во что-то съедобное, по вечерам шаталась по тропинкам с мечтательным взглядом и полным ртом. Но в отличие от подружек, она не толстела, не округлялась, только вытягивалась в высоту. Обильная пища, которую она проглатывала, вырастила удлиненную голову, узкую шею, тонкие высокие ноги. И сейчас, когда хихикающие девицы проходили мимо навеса с кактусами Аврума, приблизила Адас черные свои волосы к рыжей шевелюре Лиоры, и искорки черного и рыжего мельтешили в глазах Рами в свете заходящего солнца. Прижал Рами голову к белому крупу лошади, и Аврум, стоящий по другую ее сторону, сказал, намекая на Адас: «Она девушка Ники, да?»
Она не девушка Ники, и не Мойшеле, она принадлежит всем глазам, всем мечтам и снам, всем страстям. Ники играет ей на скрипке, Мойшеле потчует ее рассказами об Элимелехе. И Рами набросился на Аврума с решительным протестом: «Ты еще и сват, что ли?»
Глаза Рами следили за голыми ногами Адас, пока не вылезли из орбит, и когда ее ноги исчезли между зарослями на краю двора, вскочил Рами на лошадь, и Аврум поощрительно хлопнул ее по крупу. Рами скакал по следам Адас, и раскаленные тропы бежали под копытами старой лошади. Последние лучи солнца освещали дорогу Розиньки в сторону школы. Аврум все еще стоял у навеса, провожая взглядом лошадь, несущую Рами на спине, и Рами, который торопился догнать Адас, не обернулся и не видел улыбку на лице Аврума.
Рами начал выкидывать цирковые номера на спине Розиньки, скакал на голове, и ноги его помахивали Адас, сидящей на скамейке, под пальмой, жующей травинку и слушающей игру Ники на скрипке. Звуки мелодии неслись из огсна его комнаты. Мойшеле прятался в кустах жасмина, в засаде на Адас, которая делала вид, что читает книгу. Рами видел ее перевернутой, и от всего ее лица видел только подбородок. Сальто и мягкое приземление к ее ногам. Но даже улыбка не появилась у нее на губах. Лицо ее холодно, словно Рами не рисковал собой для нее. Он садится рядом, но она отодвигается на край скамейки, и кажется еще более худой, чем на самом деле. Показывает Рами рукой на лошадь и говорит, тяжело дыша после прыжка:
