Борис Черных - Есаулов сад
27 августа. Самуил Константинович Старосветский, начальник станции Кадуй. Репрессирован по доносу в 1936 году. В 41-м просится на фронт, срок в пять лет кончился, но ему велят сидеть дальше. Отсидел, вернулся, жена не пускает домой – боится врага. Он ночует в сарае, у соседей, наконец, жена смилостивилась, но нет-нет да вскрикнет: не зря тебя взяли. Но реабилитировали Старосветского, а жена так и не верит, что 10 лет муж сидел «просто так», ни за что.
Ездил с лекциями в Нижнеудинск и под. Поселок Порог, чудо речка Айса. В Пороге лесоучасток и колхоз. Геологи, застигнутые ненастьем, любители абстрактного искусства, поспорили после лекций. Заезжая изба, одиночество. Вода поднимается в Уде. Не выбраться. Но если ненастье прибавит воды, пороги закроет. Но лодочник Фурзанов, бугай, гоняет и через пороги. Меня отговаривают ехать с ним, утопит. У Фурзанова умирает жена, а он пьет, водит лодку и подолгу сидит с мужиками у клуба. С тоски иду по домам, книжек просить. У соседа богатая библиотека – Блок, Брюсов, Заболоцкий. Оказывается, сын его учится у нас на филфаке.
Поселок Шум. Библиотека при рабочем клубе, ни души. На мой рассказ собралось нехотя человек десять.
Поселок Кирей-Муксут. Пьяненький студент. Дурацкие вопросы о судьбе Маленкова. Ночую у парторга Брянцева, его нет, «пьянствует», – сказала жена. В доме запах кислого, всамделишные коврики, я затосковал по дому, не иркутскому, а по материнскому.
Как я и ожидал, Фурзанов не довез меня до большой дороги. Долго мы (я и прораб лесозавода) идем через поля, залитые полой водой. Стоит высокое солнце. Я читаю стихи на память, прораб радуется, что нет дороги, мы ползем пешком, и я читаю стихи.
Видел босых ребят, как они бродили по холодной ненастной воде, и подумал: не мерзнут. Потом: я совсем забываю детство.
Прораб говорит: лес лучше чем завод.
Воспоминание: голубь, большой брат Вадим. Стеклянная керосиновая лампа. Слепые дожди.
Портрет однокурсника Москвитина: «Бундесверовцы парни здоровые, дерутся прилично, я таких уважаю».
Воспоминание. Школа. Пустой коридор. Доска почета. Инженеры, секретари, учителя. Ни одного рабочего. Стиль Анастасии Степановны Шикониной.
Воспоминание. Сосед – райпрокурор, ходит по двору с плеткой в одной руке и Маяковским в другой. Домработница, красивая тетя Надя, прокурор выдает ее за китайца-приискателя, старика. Сватовство идет через маму. Старик сидит в гостях, курит трубку, пергаментной рукой гладит крутое плечо тети Нади. О, моя родина.
Коля Винокуров из пединститута, рассказ «Да, мне нравилась девушка в белом», сентиментальный. Коля курит трубку, но зубы у него белые, не как у китайца-приискателя.
29 августа. Траяновы валы, сказал пьяный артист, моя полы в Свердловском отделении милиции. Старшина Красиков приказал не морочить голову Траяновыми валами. «Нет, – сказал арестант-артист, – полы надо взять штурмом». При этом он сидит на ведре и водит тряпкой по половице, старшина пинает его под зад, воодушевляет на подвиг.
3 сентября. Пробабка Сергея Лазо – Эйхвальдт – была дружна с Пушкиным. Стихотворение «К М. И. Эйхфальдт».
Лазо. 6-7 апреля 1903 года, Кишинев, еврейский погром. Юность. Технологический институт. Московский университет. Военное училище. Революция. Эсер, несогласие с большевиками в вопросе о земле. Эволюция – к согласию, компромисс. Быстрая военная карьера. Талантливость. Широкая образованность на фоне серой массы выдвиженцев. Доброта в характере. Верование в классовую борьбу: «Вопрос решается не спорами, а классовой борьбой». «Жизнь строится, новая жизнь, и строится как-то иначе, чем ее направляло течение вещей, и ближе к тем задушевным мечтам, которые носил с детства». В Иркутске Лазо принимал консулов восьми государств, консулы его разглядывали: юный военноначальник, совершенное знание языков, понимание ситуации.
А все из детства: река Реут, село Пятры, поместье, старинная дворянская семья.
Сентябрь 1960 г.
Г. существо скучнейшее. Но как надломленная ветка герани на ее окне она тянется к свету в окне. И вдруг эти три китайца, три мастера. Нереально. А жизнь и не дает реального выхода. И теперь – после китайцев – ее поведут по жизни сны и выдумки.
На практике в районном совете, разбирал жалобу на старика, коммуниста, которого преследует призрак атомной войны. чтобы высвободить себя от страха, он переносит страх на соседей, соседи живут, готовясь пойти в бомбоубежище, но наконец высвобождаются от внушений. Я опросил весь дом и вышел на улицу как из больницы: все больны.
Потери юнкеров: военное училище – убитых 17, раненых 55, первой школы – 11 и 76, второй – 3 и 45. Большая смертность среди раненых. Сожжен снарядами государственный банк – заслон 2-й школы прапорщиков, в распоряжении которой много пулеметов. Сгорел пассаж Второва. Русско-азиатский банк разгромлен. Пострадали музей географический и колокольня Тихвинской церкви. Грабежи. Информация Центро-Сибири, декабрь 1917 год. Комендантом города назначен прапорщик Лазо.
А. Померанцева: «Высокий, стройный, красивый, он не щеголял эффектными жестами и не искал красивых слов, он дышал юной, непосредственной искренностью – ведь ему всего двадцать два года. Когда он говорил, то приподнимался по детски на носки, будто хотел заглянуть в то будущее, к которому призывал».
Сентябрь 1960 г.
Голубое – это произвол.
Разговор с В. А. Пертциком о немцах. Он вызвал меня в деканат и спросил, что я думаю о немцах. Я туда-сюда. Да в чем дело? – спрашиваю. «Надо завязать переписку с одним немцем, членом СЕПГ. Хорст Хейнрих, Меринген, район Ашерслебен, Крейзештрассе 33, работает в полиции». О чем же я буду с полицейским разговаривать? – Да о чем хочешь, ну, о поэзии, о жизни, о женщинах. Я ушел, разгадывая, что надо Пертцику и почему выбор пал на меня. Снова вызов. Я написал страницу о Шиллере, Пертцик забраковал. Я написал абзац о Гейне, не пошло. Я составил кашу, чтобы отвязаться от липкого Пертцика. Он пристально смотрел на меня и сказал: «Что это вы так ласково с ним обращаетесь?» – Я отвечаю: «Из ГДР немец». «Завтра этот наш шагнет», – Пертцик показал, как шагнет немец, у Пертцика в штанах что-то треснуло. «Немец есть немец», – сказал он. Я усмехнулся воинственности еврея Пертцика, но вслух сказал другое: мне неинтересно по заданию писать какие-то письма. Мы расстались. Я так и не понял сути этого сюжета.
Чтение «Дневников» Лазо, романов Ремарка, «За рекой, в тени деревьев», пьес Островского (по Островскому – курсовая для А.)
Уездный лекарь… Кругом долги. Надо уйти с факультета. Единственное жалко – библиотеку университетскую.
Отправил рассказ с опавшими шорохами в журнал «Смена». Получил целое исследование, что такое шорохи и могут ли они быть опавшими. Сегодня прочитал у Паустовского: сыплющийся шорох.
«Война и мир» заново. Николай Ростов, фронтовик. Масоны. Устоит ли кондовая Русь?
Баба, сумбур – монгольское. Баба – ругательство.
Лекция по судебной медицине. Бойковский: «Сельское население всегда здоровее не только физически, но и нравственно».
Нет, не тебя я пылко так люблю, не тебя, увы.
Октябрь 1960 г.
Не занимайтесь, дети, политикой. Политика – это игра инстинктов, а выигрывает в этой игре один.
Итак, дети, играйте с девушками. Здесь, если вы и проиграете, у вас всегда есть шанс отыграться. Но ради бога играйте крупно – чтобы о вас остались большие воспоминания. Не выношу хилых любовников, дрожащих при мысли, что кто-то подсматривает в замочную скважину. Импровизация Боба Петрова.
Омерзительный тип – Пертцик. «Государственное право создает известные гарантии законности», – наив, со скрипом перьев усердно записываемый студентами юридического факультета. Нет, надо уйти с факультета хотя бы затем, чтобы не слышать Пертцика.
Попов прав, говоря, что в литературе нет сегодня человека, который бы провозгласил и закрепил направление. Споры вокруг Валентина Овечкина умрут, он эмпиричен, документален.
Разговор в редакции университетской газеты с Сашей Скшидло об Евтушенко. Много позы, хотя талантлив истинно.
Серебренников И. И., Пекин, 1922, – «Албазинцы». «Закон об Амурском казачьем войске». Амурский хлебопашец. Фунда.
Ноябрь 1960 г.
Хиромантка из Благовещенска и сын ее, товаровед, а потом вдруг директор школы.
Алексей Самсонов, албазинский. Лейтенант внутренних войск, сын раскулаченного. Дора Петровна, дочь священника, старше Алексея на 15 лет. Домашний террор. Он не уходит от нее, боится доноса. Но может быть то моя выдумка.
Надо слепить статью о Сергее Лазо и отдать в «Молодежку».
Итоги по Лермонтову и прощание с давней любовью – курсовая по драматургии для Л. Получила пять, прощальный поцелуй под дождем.
«Яблоко на троих». Сцена с китайцами.
«Деканы приходят и уходят, а глупость остается». Петров.
