Яков Арсенов - Избранные ходы
— В Завидово.
— Недалеко. Может, начинается дележ заповедников? И вас командируют освещать?
— Разбазаривание — это правильно, — поддержал курс реформ Орехов. Каждому по лосю и по сосне!
— И по рогам! — добавил Артамонов.
— А вдруг вас зашлют в какой-нибудь очаг! Сделают корреспондентами «Красной звезды» и — на передовую! На вашем месте я бы на повестки вообще не реагировал. Выбросил бы в урну — и все!
— За рубеж не зашлют, мы не международники.
— Интересно, Артур, а почему тебе не прислали? — спросил Орехов.
— А он из седьмого батальона, — помог с ответом Артамонов. — У него приобретенный по сходной цене порок сердца и взятый напрокат энурез! перечислил он вероятные мотивы и, загасив окурок в бутерброде, наехал на спарринг-партнера: — Мне уже полчаса как мат, а ты все ходишь своими нечестными пешками!
— Дезертир запаса ты, Артур! — пожурил Орехов Варшавского. Получишь пять лет за неотказ от преступления!
— Боже мой, как хорошо, что меня никуда не призвали! — обрадованно выгнул спину Варшавский. — Сейчас закажем билетики с Галкой и — дикарями на Азов! — взвизгнул он и, повязав салфетку, подсел к пучку сельдерея.
— Надолго не устраивайся, — зашел слева Артамонов. — У нас тут кризис пойла.
— Почему? — возмутился Артур. — Имею право после трудов земных.
— Мы тут, пока ты мылся, все укрепленное одолели, — сделал намек Орехов.
— Я и насухую обойдусь.
— Сухое, кстати говоря, мы тоже потребили.
— Знаете, что я вам на это скажу? Козлы вы винторогие! Конец цитаты.
— Правильно, никто не спорит, — Артамонов дипломатично подвигал Артура к исполнению роли гонца.
— Ты-то обойдешься, а мы? — развешивал красные флажки Орехов.
— Знаешь, Артур, когда ты сидел в ванной, Орехов прямо так и сказал: «А не слетает ли за пузырем сам-Артур?»
— Но почему и плати — я, и беги — я?! — попытался по-настоящему вознегодовать Варшавский.
В напряженные жизненные моменты друзья давили на самолюбие Варшавского и величали его не просто Артур, а сам-Артур. Эта приставка «сам» вроде французской «де» образовалась на имени сама собой, как чага на березе. Как-то, готовясь к экзаменам по литературе, Варшавский выучил все, кроме поэзии Кольцова. В то время по ФАКу гулял анекдот, из числа абстрактных, приблизительно такого содержания:
«Шел студент. Навстречу дурак.
— Привет, дурак! — сказал студент.
— Сам привет! — ответил дурак».
На экзамене Артур вытащил билет и почернел. Такое случается раз в сто лет, как нормальная теща. В билете было то, чего он меньше всего ожидал. По науке, прежде чем сесть готовиться, билет следовало показать преподавателю, чтобы он зафиксировал тему.
— Усаживайтесь и готовьтесь, — сказал Варшавскому ничего не подозревающий преподаватель. — У вас — Кольцов.
— Сам Кольцов! — вырвалось у Артура.
С тех пор Варшавского стали величать сам-Артуром.
— Так кто же мне растолкует, почему я должен и платить, и лететь? спросил Артур. — Не слышу умных речей.
— Я объяснял это уже сто раз, но напрягусь и объясню в последний, решил дожать его до конца Артамонов. — Записывай. Кому быть гонцом, если ты помнишь, мы должны разыграть. Как это делалось все последние годы. Не бросить жребий, как в дешевых слесарских компаниях, где правят грубая мужская сила и беспредел, а именно разыграть. Почему в шахматы, ты спрашиваешь? Да потому, что в карты ты проиграешь любому из нас еще быстрее. Мы просто зря теряем время. А если проиграю я или Орехов, что маловероятно, и мы будем вынуждены пойти в свой последний мирный гражданский вечер искать пузырь теплой водки, то все равно деньгами ссужать нас придется тебе, Артур. Таким образом, мы останемся должны тебе энную сумму на неопределенное время, поскольку встретимся неизвестно когда. А если пойдешь ты и купишь за свои, то никто никому должен не будет. Как в любой приличной компании джентльменов. Мыслишь?
— Тем более, что завтра нас вообще могут взять в плен! — выдавил слезу Орехов. — А ты остаешься в тылу и мелочишься!
— Песня знакомая, складная. Но уже все магазины, наверное, позакрывались, — сделал Артур последнюю попытку отвертеться.
— Такси работает круглосуточно! — поставил точку Артамонов. В компании он отвечал за время — взводил будильник по вечерам и гасил по утрам. Каждые пять минут он мог угадать, который час. Со временем он был излишне церемонен: если объявляли, что весеннее на летнее будет меняться в два ночи, то именно в два он вставал и переводил стрелки.
Располовинив принесенный Артуром питьевой набор и прихватив остатки, друзья отправились совершать прощальный обход общежития.
ДАС гудел, сотрясая Черемушки. Студенты палили из ракетниц, ниспадающая с этажей музыка заглушала трамвайные звонки. Группами и в одиночку выпускники толпились под сенью насаждений вокруг посуды, вспоминали годы совместной учебы и беспредметно спорили, аргументируя громкостью высказываний. Загулявший всеобуч сметал с теплых скамеек улегшихся на ночь бомжей. На подступах к ДАСу следовало бы выставить плакаты «Опасная зона!». Случайным прохожим, занесенным судьбой на территорию бала, происходящее вокруг могло травмировать психику. Пространство в радиусе километра плотно кишело выпускной братией, которая вытесняла любые другие общественные явления, протекающие в скрытой от милиции форме. Но основное коловращение, завершающее инкубационный период четвертой власти, происходило непосредственно в покоях ДАСа.
Посещения начали с Ульки. Будучи профессиональным фотографом, она занималась визуальным компроматом. Сделанные ею снимки выкупались немедленно и по хорошей цене. Знакомство с Улькой, собственно, и возникло на этой почве — она предложила Орехову посмотреть, чем он занимался прошлой ночью. С тех пор она и стала временной поверенной в его делах.
Чтобы добыть Ульку, требовалось снизойти на второй этаж.
В обычное время при ней находился неизменный пластиковый пакет, внутри которого легко угадывалась початая бутылка коньяка. Ходила Улька исключительно в белых платьях. Словно для того, чтобы в любой момент быть готовой выйти замуж за Орехова.
Не до конца осведомленная в правилах языка, Улька часто обращалась к Орехову с просьбой помочь разобраться с переходными глаголами.
— А не сбегать ли тебе лучше в лавку? — всегда уклончиво отвечал Орехов. А когда Улька уходила, рассуждал вслух: — Переходные глаголы — это когда подлежащее сочетается со сказуемым без предлога. Например, завалиться к кому-нибудь в койку. Без предлога.
Орехов пособлял не только по профилю — он научил Ульку пользоваться гелем, а в торговый центр за питьем она ходила так часто, что дворник стал припасать товар на случай, если магазин закрыт.
Как-то, желая уединиться, Орехов с Улькой заехали на крышу ДАСа и отпустили лифт. Ну, уединились, то-се, пятое-десятое, пора, так сказать, и честь знать — чай не лето. Температура в тени — минус двадцать, в глазах — северное сияние. Стали вызывать лифт, а он не едет. Оказалось, что попасть на крышу лифтом — можно, а уехать — нет. Пока сдуру туда не занесет кого-либо еще. Потому что на крыше нет кнопки вызова. Администрация ДАСа сделала это специально в пылу борьбы с чердачными привязанностями молодежи. Вместо того, чтобы устроить на крыше номера. То есть вся огромность ДАСовского чердака была отдана на откуп котам. В ссылке на то, что в марте у них какой-то свой социализм… Ну вот, учащенное дыхание, на улице поскрипывает крещенский дубнячок, лифт шмурыгает где-то внизу, чертовски хочется «Хванчкары»… Часа через четыре совершенно случайно другой сладкой парочке наконец-то приходит в голову повторить трюк. И кому бы вы думали? Ну, с трех попыток! Слабо? Выплывает она из лифта эдак налегке в сопровождении конголезского парубка. «Дай вам Бог здоровьица!» — битый час отпускал поклоны Орехов своим спасителям. Но о том, что лифт работает в одну калитку, умолчал.
— Изверг, — заключил Артамонов, выслушав илиаду. — Не любишь ты человечество. Но самое непростительное то, что ты не ознакомил с этой историей нас! Ведь на кнопках могли погореть и мы!
— Научиться чему-то можно только на своем опыте, господа! — объявил Орехов. — И заметьте, — ткнул он пальцем в табличку с требованиями к пассажирам лифта. — Третий абзац снизу. Запрещается пользоваться во время землетрясения. Это вам не хухры-мухры.
В какой-то момент отношения между Улькой и Ореховым дошли до того, что девушка решила навести в них фотографическую резкость и выброситься из окна. Она встала на подоконник, сделала «ласточку» и, балансируя фотоаппаратом, спросила Орехова, будет ли он увиваться за другими.
— А не сбегать ли тебе лучше в лавку! — отсоветовал ей Орехов, предложив проверенную альтернативу. — Это не Улька, а трагедия курса! бросил он апарт в сторону публики, чтобы партнерша по сцене ничего не услышала.
