Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2007)
Да, лучше всего Славниковой удается описывать мертвую натуру и, конечно же, саму смерть. Смерть Елизаветы Николаевны и вся сцена автокатастрофы — несомненный шедевр, в современной отечественной прозе сопоставимый разве что с описанием автокатастрофы в славниковском же романе “Один в зеркале”. Превращение старой бабки, бестолково метавшейся между автомобилями со своей кошелкой, в “тридцатилетнюю красавицу” кажется почти гоголевским: “На нее летел зажженный электричеством пронзительный снег, и сквозь эту яркую пургу, сквозь бьющие, как пожарные брандспойты, смывающие ее с асфальта холодные огни она еще успела увидать неясное пятно — лицо водителя, похожее на полную луну. Тем временем водитель <…> увидел, как с бабки свалилась навзничь громадная бурая шляпа и одновременно у нее за спиной затрепетали прозрачные крылья. Юная женщина делала летательные движения у него перед бампером, вздымая в воздух дерматиновую тушку, и смеялась. <…> Впереди, на людном асфальте, он видел пустоту, похожую на помрачение рассудка; тяжеленный джип, протащившись боком, только вскользь задев золотоволосого ангела, ринулся туда и буквально в прыжке врезался в основание рекламной конструкции, надсадно заскрежетавшей. <…> многие утверждали, что горбатая старуха, с которой все началось, нашарила в месиве свою драгоценную кошелку и преспокойно уковыляла с места происшествия. <…> Никакой старухи не было на дороге; там лежала, примерзнув рассыпанными волосами к липкому полотну, бледная красавица лет тридцати; ее полуприкрытые сонные глаза были кружевными от легкого снега, садившегося на ресницы, ватное пальтишко задралось, открыв прекрасные ноги, затянутые в дешевые старушечьи чулки”.
Сергей БЕЛЯКОВ.
Екатеринбург.
"Что может быть уютней бездны отчаяния..."
Елена Елагина. Как есть. Книга стихов. СПб., “Журнал „Звезда””, 2006, 96 стр. (“Urbi”. Литературный альманах. Выпуск пятьдесят третий. Серия “Новый Орфей” /19/).
Феминизм —
это не борьба
за равные:
права,
возможности,
зарплаты,
умение обращаться с детьми
и маршировать на плацу.
................................
Феминизм —
это когда женщины
вдруг осознают,
что поле напряжения,
создаваемое
противоположным полом,
отнюдь не главное в жизни —
на самом деле
есть вещи важнее,
интереснее
и значительнее.
А так называемая любовь
сама собой смещается
в изначально мужскую
графу “развлечения”.
................................
Феминизм —
это половой атеизм,
то есть глубокое и неизбежное
разочарование цивилизации:
не за тех принимали,
но наконец прозрели,
и больше нас на этой мякине
не проведешь!
Стихотворение “Феминизм — это не то, что вы думали” слишком длинно, чтобы приводить его здесь целиком, но даже отдельные фрагменты очень показательны.
Мне кажется, в нем обнажен основной прием верлибров Елагиной — провокативная амбивалентность текста. Стихотворение снабжено невинной сноской: мнение автора может и не совпадать с высказанным мнением. Но ведь и совпадать тоже может!
В порядке социологического мониторинга я вывесила его в “Живом журнале”, где оно собрало сотню комментариев и вызвало бурные споры. Читатели усмотрели в нем самое разное — от публицистики (таких мнений большинство) до горько-иронической пародии.
Многие из тех, кто воспринимает его как прямую декларацию, пишут: “класс! подписываюсь”, “умная вещь”, “как будто мои мысли подслушаны”, “как грустно и как верно”. Другие оскорблены и отстаивают иную позицию: “Феминизм — это фригидность и потребительский консьюмеризм, старающиеся выглядеть осознанным выбором”.
Возмущаются и собственно феминистки: “В плане „прямого действия” ясен вполне очевидный вред от этого текста. Даже по здешним комментам ясно, что люди в основном воспринимают феминизм как мужененавистничество, декларацию женской ущербности, обиженности и претензий ко всему белу свету, и стихи Елагиной они без малейших сомнений зачисляют в доказательства своего мнения”.
Словом, большинство читателей принимает этот текст за открыто публицистичный. И только немногие пытаются копнуть глубже: “На мой взгляд, перед нами — гениальная пародия на тенденции к асексуальности общества...”
Прежде чем выяснять истинные намерения автора, хочется вернуться к предыдущей ее книге1. В своей рецензии Оксана Богачевская (“Одолевая светобоязнь” — “Новый мир”, 2005, № 12) так определила нерв этой поэзии: “<…> странная диалектика бытия заключается в том, что любящая, верная душа почему-то не может здесь насытиться и воплотиться в полноте. Почему-то всегда так оказывается, что для того, чтобы ей выжить здесь, в этом инертном пространстве, надо научиться не любить, не ждать, не верить, словом — не жить ”.
“Женская лирика… тяжелый случай”, — брюзжит в одном из стихотворений Елагиной издатель, не воспринимающий всерьез “замшелую ветошь”. Но не только над ним иронизирует лирическая героиня — над собой тоже. Не в нем, дьявольски сверкнувшем очками, дело — дело в тотальном смещении духовных координат, в общекультурном фоне, на котором “неактуальный” поэт выглядит фигурой комической, а уж взыскующая любви поэтесса — тем более. Неактуальная? За этим следует ответный жест — игра в юродство, когда можно обозначить свою роль, назвавшись “пожилой клоунессой”.
“Гелиофобия” — замечательное автоироническое название для книги. Спрятавшись за научным термином (а означает он не что иное, как светобоязнь), Елагина ставит простой диагноз окружающему миру: боязнь любви. Но еще это книга о том, как в беспросветную жизнь врывается световое пятно, оно же — чудо. Но если любовь — это чудо с участием двоих, то почему тот, другой (а у нее он “камень”, или целый “сад камней”, или “инопланетянин”), так боится света? Вся трагическая раздвоенность лирического “я” Елагиной — в том, что она пытается решать принципиально неразрешимый вопрос о возможности чуда именно логическим, причинно-следственным путем. Разность потенциалов и создает необходимое напряжение меж двумя полюсами ее поэтики — верой в ту самую любовь и пониманием ее недостижимости. Во многом знании — много печали, оттого каждое стихотворение на первый взгляд выглядит трагическим. Но маску “клоунесса” выбрала двустороннюю и в следующий момент поворачивается к нам светлой половиной. Забываешь о разуме и веришь в чудо — наступает просветление.
Если “Гелиофобия” — вся о поисках любви, то первая же строчка книги “Как есть” поиски исключает: “Господь не дал любви, но дал певучий дар”. Вот такое начало координат, а дальше нужна ориентация на местности. Куда идти теперь — “с бунтарским языком и знаньем несвободы”, как жить в той реальности, где нелюбовь — не грех, а всего лишь общая установка?
Мне кажется, ключ к творческому методу Елагиной надо искать в композиции книги, в ее общей структуре. Первая часть, “Точка зрения”, — это написанное традиционным стихом исследование состояния счастья-несчастья, где снова поют дуэтом чувство и рассудок, но голос рассудка теперь становится ведущим. Жизнь вообще трагична, уверяют нас, и говорим мы “на непересекающихся языках”, и “понимания не предусмотрено”, и “плюшевый пыльный пафос” по этому поводу смешон. Значит, вывод повторяется и счастье — только в неведении?
Но все не так просто. Если в “Гелиофобии” образная система отчетливо строится на системе оппозиций: свет — темнота, знание — незнание, свой — чужой, то в книге “Как есть” подобная картина мира автора уже не устраивает. Говоря ее же словами, “пересмотра требует с внесением сущностных правок”. Героиня использует своего рода аутотренинг, набор аффирмаций:
Это значит одно: пора изменить хоть что-то
В отношениях с миром. Конкретно себе задачу
Обозначь и действуй, как на равнине пехота,
Изменяя рельеф. И систему мифов в придачу.
Любимый тезис психологов: не можешь справиться с ситуацией — измени свое отношение к ней. Поэты могут поступать по-разному — например, затвориться в хрустальной башне или, напротив, мимикрировать и слиться с толпой. Елагина же пробует просто заменить формальную логику диалектической. “Ни да, ни нет — вот чистая интрига!” — и тогда вместо противопоставления высвечивается взаимодополнение, инь и ян, две стороны одной монеты. И если не фиксироваться на непродуктивной позиции “обиженной”, то обретаешь новый шанс. “Ждет неслыханный улов / Тех, кто враз сменил коня” — так автор пытается совместить “бумажное пепелище” и “пространство с названием точка ру”, решая таким образом главную тему — тему поэта и языка.
