Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2007)
И все-таки новый рассказ красив. Красив и заглавный герой: “Породистый вислоухий шотландец, он на склоне кошачьих лет более всего напоминал русского мужика в шапке-ушанке и толстом, местами продранном тулупе. Но, несмотря на почтенный возраст, рыжие глаза кота пылали опасным огнем, и каждый, кто тянул к нему непрошеную руку, получал украшение в виде параллельных кровоточащих царапин. <…> глаза его, похожие на очень сахаристый золотой виноград, сладко щурились на бархатный уют. <…> Он как будто понимал, что речь идет о его потускневшей красоте, и так старательно мылся языком, что становился весь будто написанный маслом. <…> грузно сваливался с кресла на толстый ковер, оставляя рыхлый след, точно на снегу, и забирался под мебель, где его ожидала любимая игрушка: плюшевая крыса”.
Привлекательность этого образа не исчерпывается обычным кошачьим очарованием. Надо знать героев Славниковой, чтобы оценить по достоинству этого кота. Как я уже сказал, Славникова любит описывать вещи, и ее малоподвижные герои суть те же вещи. По замечанию писательницы Натальи Анико, Славникова производит над своими героями сложную операцию — изымает душу. Душа здесь без надобности. Она описанию как раз таки не поддается. Но в новом ее рассказе живые существа есть, есть! И первое “живое из живых” здесь, конечно же, кот.
Сам текст довольно динамичен, что, в общем, нехарактерно для Славниковой. В рассказе нет ни единого абзаца, который хотелось бы вычеркнуть, ни даже лишнего предложения. Истинно художественное произведение, которого не должна касаться рука редактора. Не перестаю удивляться, как автор сумел сказать так много в небольшом по размерам тексте! Читатель узнает из нового рассказа не только историю кота и его странной хозяйки, Елизаветы Николаевны, ее отношения с поклонниками. Нет, автор успеет ввести в рассказ и социальную историю (через описание судьбы обитателей “сталинки”, где проживала Елизавета Николаевна), и картины быта и нравов современной элиты, и даже современную политику: всего один абзац, посвященный погибшему в автокатастрофе финансисту и лидеру скинхедов, стоит целой аналитической статьи.
“Великолепная и загадочная, очень славниковская, проза” — так отозвался о “Басилевсе” Андрей Немзер. Согласен, очень точно. Хотя вначале мне показалось, что вещь как раз не вполне для нее характерна. И дело тут не в “малой форме”, а именно в эстетике. Слишком красиво, слишком гармонично, нет, кажется, ни единой червоточинки. Но уже через пару страниц я начал все более узнавать знакомый образный ряд, знакомый (авторский) взгляд, знакомых героев. Да вот же они, родимые. Один — таксидермист, то есть — преуспевающий чучельник. Уже с первых страниц над котом нависает его тень. Хозяйка обращается к своему поклоннику, высококвалифицированному и высокооплачиваемому таксидермисту Павлу Ивановичу Эртелю с просьбой: после смерти Басилевса сделать из него чучело. И на протяжении всего повествования Эртель будет обдумывать будущую работу, прикидывать, примериваться, сожалеть, что кот стар и шкура его изрядно подпорчена болезнями и драками. Кот еще жив, но чучельник уже склонился над ним. Описывать “труды и дни” таксидермиста я не стану, лучше Славниковой все равно не получится. Отмечу лишь, что Славникова очень любит героев, чья профессия и образ жизни связаны с неживой материей. Хитник Анфилогов и камнерез Крылов в “2017” были героями того же склада, что и Эртель. Последний — даже интересней: Анфилогов и Крылов работают больше не с мертвой, а с косной природой, с минералами, в то время как Эртель — мастер по превращению недолговечного живого в долговечное мертвое. Именно так.
Еще интересней другой персонаж — Елизавета Николаевна. Также типично славниковская героиня, к которой применим термин, изобретенный самой писательницей: “отчасти мертвая”. Некогда она вышла замуж за обеспеченного советского чиновника, но чиновник умер, оставив неприспособленной к жизни вдове сталинку, много ценных, но старомодных вещей и немало старых знакомых. Последнее оказалось самым ценным: преуспевающий бизнесмен господин К. платит вдове бешеные гонорары за никчемную работу. Господин Т. даже не считает нужным прикрывать свою благотворительность, он просто присылает вдове толстые конверты с долларами. Но деньги растворяются непонятным образом, как будто уходят в пустоту. Елизавета Николаевна носит старомодные вещи, оставшиеся еще от времен ее замужества, питается теми самыми “деревянными на вкус крендельками”, ее квартира обставлена старой, советских еще времен, мебелью. Кажется, она почти не покидает свою квартиру, постепенно превращаясь едва ли не в подобие призрака. Странное создание. У нее своеобразные отношения со временем: Елизавета Ивановна предстает то девушкой, то старушкой. Поклонники гадают о ее возрасте. Она как будто молода, но ведет себя как старушка, как старушка одевается, у нее старушечья походка.
Не ясна сама природа того влечения, что испытывают к ней обеспеченные, избалованные небескорыстным женским вниманием мужчины. Жалость и сострадание? Эротическое влечение? Автор слегка приоткрывает завесу. Господин К. жалуется, что Елизавета Николаевна его “высосала”, Эртель всегда “угадывал в ней пустоту”. Материя засасывается воронкой Небытия? Но господин К. все же сумел выйти из-под влияния вдовы, хотя это стоило ему дорого (слегка помутился разум, пошатнулась карьера), а вот Эртель, напротив, остался верен ей. Отношения между поклонниками и Елизаветой Николаевной более всего напоминают отношения хитников с Хозяйкой Горы в недавнем романе Славниковой: одни погибали, другие, избавившись от наваждения Хозяйки, до конца жизни страдали каким-то странным видом помешательства: “Такой не лазил больше за пределы города, завязывал с самоцветным промыслом и, по слухам, не видел себя в зеркалах, отчего утрачивал связь с самим собой и беспокойно ощупывал собственное лицо, сильно нажимая на твердое и захватывая мягкое в толстые складки”. Сравните облик неяркой, болезненной блондинки (Хозяйка Горы, воплотившаяся в супругу Анфилогова) и старообразной девушки или “женщины без возраста” — в “Басилевсе”. Сходство разительное. Не меньше поражает сходство Анфилогова и Крылова с Эртелем. То же непонятное влечение к пустоте, к Небытию. Впрочем, как раз понятное. Работающий с мертвой натурой невольно пропитался ее соками, отравился миазмами распадающихся тел. Рассказ Славниковой — жуткое напоминание: memento mori. Хуже того, оказывается, что мертвая форма, в принципе, совершенней живой.
Финал рассказа своеобразно оптимистичен: в рабочем кабинете Эртеля стоит чучело Басилевса: “Выгнув спину, он словно пускал расчесанной шкурой электрические искры, его сахаристо-рыжие глаза горели дозорным огнем. Рядом с ним, на полке в рабочем кабинете Эртеля, жила постиранная, заново набитая поролоном плюшевая крыса. Теперь эти два существа стали ровней и подобием друг другу; теперь наконец их союз состоялся”. Превращением живого в мертвое достигается гармония. Смерть вновь торжествует над жизнью, но в мире Славниковой это не трагедия, а всего лишь желанный и, разумеется, единственно возможный финал. Сам Эртель еще жив, но мечтает “попасть туда, где они с Елизаветой Николаевной станут подобны и равны, где они наконец поговорят”.
Мне трудно оценить творчество Славниковой. С одной стороны, после ее четырех романов и рассказа, что стоит иного романа, нет сомнений: перед нами большой писатель. Не случайный баловень Букера, не ловкий и искусный писатель-имитатор, не дитя пиара — а истинный мастер. Но мир Славниковой невольно вызывает отвращение и ужас. Это мир смерти, а все живое (читатели-то — люди живые, не мумии) смерти боится, старается оградить себя от могильного холода, которым веет даже со страниц “Знамени”, где напечатан этот рассказ, один из лучших в современной прозе.
Да, лучше всего Славниковой удается описывать мертвую натуру и, конечно же, саму смерть. Смерть Елизаветы Николаевны и вся сцена автокатастрофы — несомненный шедевр, в современной отечественной прозе сопоставимый разве что с описанием автокатастрофы в славниковском же романе “Один в зеркале”. Превращение старой бабки, бестолково метавшейся между автомобилями со своей кошелкой, в “тридцатилетнюю красавицу” кажется почти гоголевским: “На нее летел зажженный электричеством пронзительный снег, и сквозь эту яркую пургу, сквозь бьющие, как пожарные брандспойты, смывающие ее с асфальта холодные огни она еще успела увидать неясное пятно — лицо водителя, похожее на полную луну. Тем временем водитель <…> увидел, как с бабки свалилась навзничь громадная бурая шляпа и одновременно у нее за спиной затрепетали прозрачные крылья. Юная женщина делала летательные движения у него перед бампером, вздымая в воздух дерматиновую тушку, и смеялась. <…> Впереди, на людном асфальте, он видел пустоту, похожую на помрачение рассудка; тяжеленный джип, протащившись боком, только вскользь задев золотоволосого ангела, ринулся туда и буквально в прыжке врезался в основание рекламной конструкции, надсадно заскрежетавшей. <…> многие утверждали, что горбатая старуха, с которой все началось, нашарила в месиве свою драгоценную кошелку и преспокойно уковыляла с места происшествия. <…> Никакой старухи не было на дороге; там лежала, примерзнув рассыпанными волосами к липкому полотну, бледная красавица лет тридцати; ее полуприкрытые сонные глаза были кружевными от легкого снега, садившегося на ресницы, ватное пальтишко задралось, открыв прекрасные ноги, затянутые в дешевые старушечьи чулки”.
