Джон Ле Карре - Песня для зебры
— Очень даже, Грейс. Звучит вполне разумно.
— Наш водитель лет пятнадцать возит экскурсионные группы в это симпатичное кафе. Школьников, самых разных детишек. Правда, белых. И когда владелец понял, что наши — чернокожие, сразу вдруг вспомнил, что у него новые правила. Понимаете, говорит, вся проблема в пенсионерах. Они ведь к нам ходят, чтобы поесть спокойно. Вот почему мы не позволяем детям у нас питаться. Ну, кроме белых детей.
— Знаешь что, Сальво? — Это опять Ханна, уже в боевом настроении.
— Что, милая?
— Может, Конго объявит войну Богнору и захватит его, а?
Мы дружно смеемся. Изложить ей мой гениальный план, рискуя дать дополнительный повод для беспокойства, или оставить на потом? Лучше на потом, решаю я. Ей еще Батиста разыскивать, забот и без меня хватает.
Гениальный план требует обстоятельной подготовки.
На протяжении пяти часов, перекусив остатками холодной лазаньи, я тружусь за ноутбуком. С помощью переведенных на английский отрывков записей с пленок и из моих блокнотов, а также подборки дословных цитат из разговоров Филипа по спутниковому телефону я составляю убедительное разоблачение заговора, который, как заверял меня мистер Андерсон, должен был послужить интересам нашей родины. Отбросив традиционное “Уважаемый мистер Андерсон”, я открываю огонь так: “Зная Вас как человека честного и принципиального…” Но, кроме того, я знаю, что читает он медленно, вдумчиво и не любит навороченных фраз, поэтому ограничиваю свое повествование двадцатью тщательно скомпонованными страницами текста, добавив в качестве посткриптума описание незаконного взлома квартиры в “Норфолк Мэншнс”. Заключительным аккордом называю свой опус “Я обвиняю!”, как пылкое письмо Эмиля Золя в защиту полковника Дрейфуса, которое брат Майкл почитал непревзойденным примером моральной стойкости. Сохранив файл на дискету, я бегу вниз, чтобы распечатать документ у миссис Хаким, поклонницы современной оргтехники. Наконец, после того как вернул украденные пленки и блокноты в укромное место за шатким гардеробом, отправил туда же мой экземпляр “Я обвиняю!”, а дискету из соображений безопасности разломал и выкинул в мусорный ящик на кухне, я включаю шестичасовые новости и с удовольствием убеждаюсь в том, что в них по-прежнему нет никаких будоражащих сообщений о сумасшедшей зебре в бегах.
*Сама по себе организация нашей конспиративной встречи с Батистом не произвела на меня особого впечатления, впрочем, иного я и не ожидал. Поскольку он отказался сообщить свой нынешний адрес, они с Ханной договорились, что она приведет меня в кофейню “Рико” на Флит-стрит в десять тридцать вечера. Оттуда его безымянный соратник доставит нас на безымянное место встречи. Первое, о чем я подумал, — мои пленки и блокноты: надо ли их взять с собой или же лучше оставить в тайнике? Я, конечно, и в мыслях не держал передавать их Батисту при первой же встрече, но понимал, что из преданности Ханне обязан взять их с собой.
Учитывая ее утренние неприятности и хлопоты во второй половине дня, я предполагал, что найду Ханну в дурном настроении, однако, к моему облегчению, вышло совсем наоборот. Всего час назад у нее состоялся долгий телефонный разговор с Ноа, что и привело ее в прекрасное расположение духа. Как обычно, сначала она осведомилась у тети, нет ли каких тревожных новостей, но та отмахнулась: “Пусть сам тебе все расскажет” — и передала трубку мальчику.
— Представляешь, Сальво, он в классе третий по успеваемости! — рассказывала мне Ханна, сияя от гордости. — Я поговорила с ним по-английски, чтобы проверить, как он усваивает язык, и была просто потрясена его успехами. А вчера их школьная команда выиграла детский кубок Кампалы, и Ноа чуть не забил гол!
Я полностью разделял ее радость, но тут на улице взвизгнули тормоза и перед кафе остановилась сиреневая “БМВ”. Из открытых окон гремел рэп. Водитель в темных очках носил остроконечную бородку, как Дьедонне. Дюжий африканец на пассажирском сиденье чем-то напоминал Франко. Едва мы сели в машину, водитель со всей дури нажал на газ. Петляя туда-сюда, он мчался на юг, практически не обращая внимания на сигналы светофоров и то и дело заезжая на полосу, предназначенную для автобусов. Мы на полном ходу проскочили через пустырь, отведенный под свалку для автопокрышек, потом еле увернулись от вылетевшей из-за поворота инвалидной коляски — на ней, раскинув руки, точно акробаты, балансировали трое подростков. Наконец машина резко затормозила, водитель выкрикнул “Тут!”, лихо развернулся в три приема и укатил прочь, оставив нас в вонючем переулке, вымощенном булыжником. Над викторианскими печными трубами вздымались подъемные краны, подобно гигантским жирафам они уставились на нас с оранжевого вечернего неба. К нам вразвалочку подошли два африканца. Тот, что повыше, был затянут в шелковый фрак и обвешан золотыми украшениями.
— Этот, что ли, твой парень без имени? — спросил он у Ханны на конголезском суахили.
“Ты говоришь только по-английски, — заранее предупредила она меня. — Любой, кто владеет нашими языками, вызывает нездоровый интерес”. Я же в свою очередь договорился с ней, что для посторонних мы просто знакомые, а не любовники. Ханна впуталась во все это по моей милости, и я твердо намеревался по возможности ограничить ее участие в событиях.
— А в сумке что? — спросил тот, что пониже, тоже на суахили.
— Это лично для Батиста, — отрезала Ханна.
Первый подошел ко мне и тонкими пальцами прощупал содержимое сумки, прикинул ее на вес, но не открыл. Вслед за ним мы поднялись на каменное крыльцо. Его коренастый товарищ замыкал шествие. Внутри нас встретил новый шквал рэпа. В освещенном неоновыми лампами кафе пожилые африканцы в шляпах не сводили глаз с огромного плазменного экрана, где рвали глотки какие-то рэперы из Конго. Мужчины пили пиво, женщины — сок. За отдельными столиками, склонив головы в капюшонах, тихонько переговаривались между собой молодые ребята. Мы прошли вверх по лестнице и оказались в небольшой гостиной с обитыми ситцем диванами, тиснеными обоями и синтетическими коврами леопардовой расцветки. На стене висела фотография африканской семьи в воскресных нарядах. В центре мать и отец, семеро детей выстроились по росту по обе стороны от них. Мы сели: Ханна на диван, я — на стул напротив. Высокий замер у двери, притопывая ногой в ритме доносившейся снизу музыки.
— Тебе попить чего-нибудь? Может, колы?
Я покачал головой.
— А ей?
С улицы послышался звук подъезжающей машины. Открылась и закрылась дверца дорогого авто, затем на лестнице раздались шаги. Батист оказался лишенной изящества копией Хаджа — холеный, худощавый, с длинными руками и ногами. Все на нем было от лучших дизайнеров, начиная от солнечных очков “Рэй-Бэн”, ультрамодного пиджака, золотых украшений и заканчивая техасскими ковбойскими сапогами с вышитыми на них ковбойскими шляпами. Он вообще выглядел как-то неестественно, будто не только одежду, но и тело новое себе купил. На правой руке сверкнули золотые часы “Ролекс”. Завидев его, Ханна радостно вскочила, воскликнув: “Батист!” Не отвечая, он стянул пиджак, бросил его на стул и буркнул “Дуй!” нашему провожатому, который тут же умчался вниз по лестнице. Затем, расставив ноги, выпятил живот и раскинул руки, приглашая Ханну обнять его. После минутного замешательства она так и сделала, потом расхохоталась.
— Что это с тобой Америка сотворила, Батист? — удивленно спросила она, на английском, как мы и договаривались. — Ты стал такой… — она запнулась, подбирая слово, — такой вдруг богатый…
В ответ на это он, по-прежнему молча, чересчур нахально, как мне показалось, поцеловал Ханну сначала в левую щеку, потом в правую, потом опять в левую — а сам тем временем смерил меня оценивающим взглядом.
*Ханна снова устроилась на диване. Я сидел напротив нее, моя сумка лежала рядом. Батист, куда более спокойный, чем мы, тяжко рухнул в обитое плюшем кресло и вытянул ноги в сторону Ханны, будто норовя обхватить ее коленями.
— Ну так из-за чего сыр-бор? — требовательно осведомился он, засунув оба больших пальца за пояс от “Гуччи”, как Буш с Блэром на известной фотографии.
Я начал осторожно, убежденный, что сперва должен подготовить его к шокирующим известиям. Как можно мягче — и, задним числом вынужден отметить, с известной долей занудства мистера Андерсона — я предупредил, что мои сведения, по всей вероятности, разрушат некоторые его привязанности и ожидания, связанные с уважаемым и популярным среди конголезцев политическим деятелем.
— Ты про Мвангазу, что ли?
— Боюсь, что да, — грустно кивнул я.
Мне неприятно, сказал я, приносить дурные вести, однако я дал обещание своему знакомому, чье имя называть не стану, и должен его выполнить. Этого вымышленного персонажа мы с Ханной после долгих споров решили ввести в игру. Кстати, меня невыносимо раздражают собеседники в темных очках. В исключительных случаях я даже от своих клиентов требовал снимать очки во время переговоров, чтобы не снижать мои коммуникативные способности. Но ради Ханны я велел себе не связываться с ним и потерпеть.
